– Откуда же вы про это знаете? Мама вам рассказала? – спросила Джо.
– Не очень подробно. Да ведь соломинки подскажут, куда путь ветра ляжет, и я сделал сегодня несколько открытий.
– Ой, расскажите нам какие! – вскричала Мег и села поближе к отцу.
– Вот одно. – И, взяв руку, лежавшую на подлокотнике его кресла, он указал на огрубевший указательный палец, ожог на ее тыльной стороне и два-три затвердения на ладони. – Я помню время, когда эта ручка была белой и гладкой, и твоей первой заботой было сохранить ее такой. Она была тогда очень красива, но для меня она сейчас гораздо красивее, так как в этих кажущихся недостатках я читаю маленькую повесть. Жертвенное всесожжение тщеславия – вот что было совершено тобою, отвердевшая ладонь заслужила нечто большее, чем волдыри, и я уверен, что шитье, сотворенное этими исколотыми пальчиками, очень долго не износится – столько добра войдет в эти стежки. Мег, милая моя, я очень ценю женские умения, которые делают дом счастливым гораздо успешнее, чем беленькие ручки или модные «достоинства благовоспитанной девицы». Я горжусь тем, что могу пожать эту добрую, трудолюбивую ручку, и надеюсь, что меня не скоро попросят отдать ее кому-то другому.
Если Мег и желала награды за часы терпеливого труда, она получила ее в виде сердечного пожатия отцовской руки и одобрительной улыбки, которой он одарил свою старшую дочь.
– А как насчет Джо? Прошу вас, скажите что-нибудь, она так старалась и была так добра, так добра ко мне! – прошептала Бет на ухо отцу.
Мистер Марч рассмеялся и взглянул на рослую девушку, сидевшую напротив него с необычайным для нее мягким выражением на лице.
– Несмотря на курчавую шевелюру, я больше не вижу «сынишку Джо», оставленного здесь, когда я уезжал в армию год тому назад, – сказал мистер Марч. – Я вижу юную леди, которая аккуратно пристегивает воротничок, тщательно шнурует башмаки и не только не пытается свистать, но и не пользуется жаргоном, не валяется на ковре, как частенько бывало раньше. Сейчас лицо у нее довольно худое и бледное от бессонных ночей и треволнений, но мне нравится смотреть на него – оно стало нежнее, а ее голос звучит мягче. Она не скачет, ее движения спокойны, и она по-матерински заботится о некой маленькой особе, что приводит меня в восхищение. Я, пожалуй, скучаю по своей необузданной девчонке, но, если у меня вместо нее появится сильная, всегда готовая помочь мягкосердечная женщина, я буду вполне доволен. Не знаю, стрижка ли отрезвила нашу черную овечку, но знаю зато, что во всем Вашингтоне я не смог найти ничего достаточно красивого, что стоило бы купить за чудесные двадцать пять долларов, присланных мне моей доброй дочерью.
Ясные глаза Джо на миг затуманились, а худое лицо порозовело при свете камина, когда она слушала хвалебные слова отца, чувствуя, что они – отчасти – ею заслужены.
– А теперь – про Бет, – проговорила Эми, страстно желавшая услышать о себе, но готовая подождать.
– От нее так мало осталось, что я боюсь много говорить – вдруг она совсем ускользнет, хотя она теперь уже не так застенчива, как раньше, – начал их отец довольно весело. Однако, вспомнив, что чуть было ее не потерял, он крепко обнял девочку и сказал нежно, прижавшись щекой к ее щеке: – Я нашел тебя благополучной, когда опасность уже миновала, моя Бет, и, Бог даст, смогу уберечь тебя и дальше!
После минутной паузы он взглянул вниз, на Эми, которая сидела на скамеечке у его ног, и заговорил, поглаживая ее блестящие кудряшки:
– Я заметил, что Эми за обедом брала ножки, что она выполняла поручения мамы, вечером уступила свое место Мег и ухаживала за всеми терпеливо и с добрым расположением духа. Я также замечаю, что она не очень раздражается и не слишком часто смотрится в зеркало, а о красивом колечке, которое она теперь носит, даже ни разу и словом не обмолвилась, так что я заключил, что она научилась думать о других больше, а о себе меньше и решила попытаться вылепить свой характер так же тщательно, как она лепит свои фигурки из глины. Я радуюсь этому, потому что, хотя я весьма гордился бы изящной статуей, сотворенной руками Эми, я был бы бесконечно более горд достойной любви дочерью, обладающей талантом сотворить красивую жизнь для себя и для других.
– О чем ты задумалась, Бет? – спросила Джо после того, как Эми, поблагодарив отца, рассказала о своем кольце.
– А я сегодня прочла в «Путешествии пилигрима», как после многих бед Христианин и Уповающий вышли на душистый зеленый луг, где лилии цветут целый год напролет, и там они радостно отдыхали – вот как мы сейчас, – прежде чем продолжить путь к цели своего путешествия, – отвечала Бет и добавила, выскальзывая из объятий отца и направляясь к роялю: – Время петь. Я хочу вернуться на свое всегдашнее место. Я попробую спеть песенку пастушка, которую услышали пилигримы. А мелодию я сочинила для папы, потому что ему нравятся эти стихи.
И так, сидя за любимым маленьким роялем, Бет мягко тронула клавиши и нежным голоском, которого они уже не надеялись вновь услышать, под собственный аккомпанемент запела странный старинный псалом, который оказался необычайно подходящей песней для этой девочки:
Тот, кто внизу, не боится паденья,
Тот, кто унижен, – не горд,
Тот, кто смиренен, верь без сомненья –
Ведет тебя за руку Бог.
Я удоволен тем, что имею,
Мало иль много – не стану считать,
Ведь к тем, кто доволен, придет благодать –
Таких Ты желаешь спасать.
Изобилие – тяжкая ноша для тех,
Пилигримом кто хочет стать,
В этой жизни – нужда, но из века в век
За Пределом нас ждет благодать!
Глава двадцать третья. Тетушка Марч решает вопрос
На следующий день жена и дочери кружили около мистера Марча, словно пчелы, роящиеся вокруг матки, забросив все ради того, чтобы осмотреть, обслужить и послушать своего нового пациента, которому теперь явно грозила погибель от доброты. Обложенный подушками, он сидел в глубоком кресле рядом с диваном Бет, а три ее сестры находились тут же, и Ханна то и дело просовывала в дверь голову «глянуть на дорогого человечка», и казалось, что ничего более не требовалось им для полного счастья. Однако что-то все же требовалось, и старшие это ощущали, хотя никто в том не признавался. Мистер и миссис Марч с волнением переглядывались между собой, внимательно следя за Мег; на Джо находили неожиданные приступы задумчивости, и было замечено, что она порой грозит кулаком зонтику мистера Брука, забытому им в прихожей. Мег пребывала в рассеянности, была застенчива и молчалива. Она вздрагивала, когда раздавался звонок в дверь, и краснела, когда упоминалось имя Джон. Эми говорила: «Кажется, все чего-то ждут, и это очень странно – ведь папа уже в безопасности, и он с нами!» – а Бет наивно интересовалась, почему это соседи не забегают к ним, как обычно бывало.
Во второй половине дня Лори проходил мимо их дома и, увидев Мег у окошка, был, видимо, охвачен мелодраматическим порывом, так как вдруг умоляюще опустился на одно колено, как бы прося о какой-то милости. А когда Мег велела ему вести себя как подобает и уйти, он выжал воображаемые слезы из якобы промокшего носового платка и, пошатываясь, скрылся за углом в притворном отчаянии.
– И что только этот гусеныш имел в виду, хотела бы я знать?! – сказала Мег, пытаясь сделать вид, что ничего не понимает.
– Он показывает, как со временем поведет себя твой Джон. Трогательно, правда? – презрительно ответствовала Джо.
– Не надо говорить «мой Джон», это неприлично, и это неверно. – Однако голос Мег как-то задержался на этих двух словах, будто их звучание было ей приятно. – Очень прошу, не дразни меня, Джо, я же тебе говорила, он мало меня занимает, и тут не о чем разговаривать, только мы все должны быть друзьями и вести себя, как всегда.
– Да ведь не можем уже! Что-то все-таки было сказано, и проделка Лори тебя ужасно испортила – в том, что касается меня. Я это вижу, и мама тоже. Ты же стала совсем другая, на себя ничуть не похожа и кажешься такой далекой от меня. Я вовсе не собираюсь тебя дразнить и все вынесу, как подобает настоящему мужчине, но мне хочется, чтобы все уже окончательно решилось. Терпеть не могу ждать! Так что, если ты намерена это сделать, поторопись и быстро покончи с этим, – раздраженно проговорила Джо.
– Но я же ничего не могу сказать, пока он не скажет, а он не скажет, потому что папа утверждает, что я слишком молода, – начала Мег, склоняясь над шитьем со странной полуулыбкой, как бы говорившей, что в этом пункте она не вполне согласна с отцом.
– Да ведь если бы он заговорил, ты бы не знала, что ответить, и только заплакала бы, или покраснела, или позволила бы ему поступать, как ему самому угодно, вместо того чтобы сказать хорошее, решительное «нет!».
– Я не так глупа и не так слаба, как ты полагаешь. Я знаю, что именно мне следует сказать, потому что я это все спланировала, чтобы не быть захваченной врасплох. Никогда ведь не знаешь, что может случиться, и я хотела быть готовой.
Джо не сумела сдержать улыбку при взгляде на важный вид, бессознательно принятый Мег, когда она произносила эти слова: он очень шел к ней, так же как милый румянец, то и дело менявший оттенок ее щек.
– А ты не против того, чтобы сказать мне, что ты ему ответишь? – спросила Джо более уважительным тоном.
– Вовсе нет. Тебе уже шестнадцать, ты достаточно взрослая, чтобы быть моей наперсницей, а мой опыт может со временем оказаться тебе полезен в твоих собственных делах такого рода.
– Не собираюсь иметь дела такого рода. Забавно смотреть, как другие флиртуют, только я буду чувствовать себя последней дурой, если придется делать это самой, – заявила Джо с довольно встревоженным видом.
– Думаю, нет, если тебе кто-то очень сильно понравится, а ты понравишься ему. – Мег говорила словно сама с собой и посматривала за окно, в переулок, где в летние вечера она частенько видела парочки, гулявшие там в сумерках.