Джо вела себя с примерной уместностью и, убедившись, что Эми вполне счастлива в окружении своего почетного караула, принялась ходить по всему Холлу, тут и там подхватывая обрывки пересудов, давших ей понять, что заставило Честеров поменять место старта. Она упрекала себя за свою роль в возбуждении враждебного отношения и решила как можно скорее оправдать Эми, снять с нее обвинение. Узнала она также и о том, что сделала Эми со своими вещицами в то утро, и сочла, что ее сестра – образец великодушия. Проходя мимо столика с художественными произведениями, Джо быстро оглядела его, ища взглядом работы сестры, но не увидела ни одной. «Затолкали куда-нибудь, с глаз долой, я полагаю», – подумала она, готовая прощать собственные обиды, но горячо негодуя, если хоть как-то обижали ее родных.
– Добрый вечер, мисс Джо. Как дела у Эми? – спросила Мэй примирительным тоном, желая показать, что она тоже способна быть великодушной.
– Она распродала уже все, что стоило продавать, и теперь весело проводит время. Ведь цветочный столик, как известно, всегда привлекает внимание, «особенно внимание джентльменов». – Джо не смогла удержаться от этого легонького шлепка, однако Мэй приняла его так покорно, что в следующую же минуту Джо пожалела об этом и принялась хвалить огромные вазы, которые все еще оставались непроданными.
– А что, книжка с иллюстрациями Эми где-нибудь тут лежит? Мне очень захотелось купить ее для нашего отца, – спросила Джо, жаждавшая узнать хоть что-нибудь о судьбе работ своей сестры.
– Все до одной работы Эми давно проданы. Я позаботилась, чтобы они попались на глаза тем, кому надо, и ее вещицы принесли нам хорошую, кругленькую сумму, – ответила Мэй, которой в тот день удавалось преодолевать все малые соблазны, как накануне удалось это сделать Эми.
Весьма довольная, Джо поспешила обратно, чтобы сообщить Эми радостные вести, а Эми была и растрогана, и удивлена рассказом о том, что говорила и как вела себя Мэй.
– А теперь, джентльмены, я хочу, чтобы вы пошли и отдали должное другим дамам, и столь же великодушно, как сделали это для меня, особенно у столика с произведениями искусства, – сказала Эми, выпроваживая «ребят Тедди», как сестры называли его друзей по колледжу.
– «Вперед, Честер, запрашивай свою цену!» – вот ваш девиз для этого столика, но выполняйте свой долг как подобает мужчинам, и за свои деньги вы получите искусство сполна и во всех смыслах этого слова, – побуждала их неукротимая Джо, когда преданная фаланга готовилась выйти на поле битвы.
– Приказ услышав, исполняй, но Март прекраснее, чем Май[153], – продекламировал маленький Паркер, изо всех сил стараясь быть одновременно и остроумным, и нежным, однако его тут же утихомирил Лори, сказав:
– Очень хорошо, сынок, для такого малыша, как ты! – и увел его прочь, отечески поглаживая по голове.
– Купите у нее вазы, – шепнула Эми на ухо Лори, оканчивая собирать своей противнице на голову горящие уголья[154].
К великому восторгу Мэй, мистер Лоренс не только купил ее вазы, он обошел всю залу, держа по огромной вазе под мышками. Другие джентльмены столь же опрометчиво играли на повышение, без разбора покупая хрупкие безделушки, а потом беспомощно бродили туда-сюда, нагруженные восковыми цветами, раскрашенными веерами, филигранными бюварами и другими полезными и нужными им приобретениями.
Тетушка Кэррол была на ярмарке, слышала эту историю и выглядела очень довольной, а потом, в уголке, сказала что-то такое тетушке Марч, что заставило эту даму просиять от удовольствия и наблюдать за племянницей полными гордости и волнения глазами, хотя причину собственного удовольствия она открыла лишь несколько дней спустя.
Было объявлено, что ярмарка прошла весьма успешно, и, когда Мэй на прощанье пожелала Эми спокойной ночи, она не изливала, как обычно, потоки слов, но просто с нежностью ее поцеловала, и взгляд ее говорил: «Прости и забудь!» Этого Эми было достаточно, а когда она пришла домой, то обнаружила, что вазы Мэй красуются в гостиной на каминной полке, каждая – с великолепным букетом цветов в ней. «Заслуженная награда великодушной Марч!», как с театральным жестом провозгласил Лори.
– У тебя больше принципиальности, великодушия и благородства характера, чем я когда-либо могла предположить, Эми. Ты вела себя чудесно, и я уважаю тебя всей душой, – горячо проговорила Джо, когда они вместе расчесывали волосы на ночь.
– Да, мы все уважаем ее и любим за ее готовность прощать. Это, наверное, было ужасно трудно после того, как ты вложила столько труда и такое значение придавала тому, чтобы все эти твои прелестные вещички продать. Мне думается, я не смогла бы сделать это так по-доброму, как ты, – добавила Бет, уже опустившая голову на подушку.
– Ну что вы, девочки, не надо так уж меня хвалить. Я всего лишь поступила так, как поступили бы со мной. Вы вот смеетесь надо мной, когда я говорю, что хочу стать настоящей леди, а я ведь имею в виду по-настоящему благородную женщину, по духу и воспитанию, и пытаюсь так и поступать, насколько разумею. Я не сумею точно объяснить, но мне хочется быть выше мелких низостей, глупостей и недостатков, которые портят такое множество женщин. Я очень далека еще от этого, но я стараюсь и надеюсь со временем стать такой, как наша мама.
Эми произнесла это с глубочайшей серьезностью, и Джо отвечала, сердечно ее обняв:
– Теперь я понимаю, что ты имеешь в виду, и никогда больше не стану над тобой смеяться. Ты движешься вперед быстрее, чем думаешь, и я буду брать у тебя уроки истинной учтивости, потому что ты, я думаю, знаешь секрет. Не оставляй попыток, дорогая моя, и в один прекрасный день ты получишь свою награду, и никто не будет восторгаться этим больше, чем я.
Через неделю Эми и в самом деле получила свою награду, а бедняжка Джо обнаружила, как трудно ей этим восторгаться. Пришло письмо от тетушки Кэррол, и лицо миссис Марч озарилось до такой степени, когда она его читала, что Джо и Бет, присутствовавшие при этом, тут же спросили, что за радостные вести оно принесло.
– Тетушка Кэррол едет за границу в следующем месяце и хочет…
– Чтобы я поехала с ней! – прервала ее Джо, выскочив из кресла в неудержимом порыве восторга.
– Нет, дорогая. Не ты. Это Эми.
– Ах, мама, но Эми еще мала! Сейчас моя очередь. Я так долго об этом мечтала. Это принесло бы мне столько пользы и было бы так великолепно. Я должна поехать.
– Боюсь, что это невозможно, Джо. Тетушка пишет – Эми, это решено, и не нам диктовать условия, когда она так любезно делает нам это одолжение.
– Ну, это всегда так! Эми получает все развлечения, а я – всю работу. Это несправедливо, ах, это так несправедливо! – страстно вскричала Джо.
– Боюсь, отчасти ты сама в этом виновата, дорогая. Когда на днях тетушка говорила со мной, она посетовала на твои резкие манеры и слишком независимый дух, а вот тут она пишет, как бы цитируя, что говорила ты: «Я сначала планировала взять с собою Джо, но, поскольку одолжения ее обременяют и она „не терпит французского“, я думаю, что не решусь ее пригласить. Эми более покладиста, она будет хорошей компаньонкой для Флоренс и с благодарностью воспримет любую помощь, какую эта поездка сможет ей дать».
– О, мой язык, мой гадкий язык! И почему я никак не научусь держать его за зубами? – простонала Джо, вспоминая свои речи, ставшие причиной ее неудачи.
Когда миссис Марч выслушала объяснение, почему прозвучали процитированные фразы, она огорченно сказала:
– Мне очень хотелось бы, чтобы ты поехала, но на этот раз никакой надежды не осталось, так что попытайся перенести это весело, не расстраивай Эми, не надо портить ей удовольствие упреками или сожалениями.
– Я постараюсь, – сказала Джо, учащенно моргая и опускаясь на колени, чтобы подобрать рабочую корзинку, которую она в радости опрокинула. – Я воспользуюсь страничкой из ее учебника и попытаюсь не просто казаться радостной, но радоваться на самом деле и не позавидую ни одной ее счастливой минутке. Только это будет нелегко, потому что я ужасно разочарована. – И бедняжка Джо оросила тугую подушечку для булавок, которую держала в руке, несколькими очень горькими слезинками.
– Джо, дорогая, я ужасная эгоистка, но я не могла бы без тебя обойтись, и очень рада, что ты пока еще не уезжаешь, – прошептала Бет, обнимая сестру с ее корзинкой и всем остальным, так нежно и так тепло прижавшись к ней, что горе Джо утешилось, несмотря на ее острое желание надавать самой себе пощечин и смиренно просить тетушку Кэррол обременить ее таким одолжением и посмотреть, как благодарно она это перенесет.
К тому времени, как пришла Эми, Джо оказалась в силах принять участие в семейном торжестве – вероятно, не настолько от всей души, как обычно, но безропотно принимая счастливую судьбу Эми. Сама же юная леди восприняла новость как известие о великой радости, ходила по дому в каком-то торжественном восхищении и в тот же вечер принялась отбирать краски и упаковывать карандаши, оставив такие пустяки, как одежда, деньги и паспорта, на долю тех, кто был менее, чем она, поглощен лицезрением искусства.
– Для меня ведь эта поездка не только удовольствие, девочки, – внушительно говорила она, отскребая свою лучшую палитру. – Поездка решит вопрос о моей карьере, потому что, если у меня есть большой талант, я это выясню в Риме и сделаю что-то такое, чем смогу это доказать.
– А вдруг его у тебя нет? – спросила Джо, не отрываясь от шитья, хотя глаза ее уже покраснели: она шила новые воротнички, которые нужно было вручить Эми перед отъездом.
– Тогда я вернусь домой и стану преподавать рисование, чтобы зарабатывать себе на жизнь, – с философским хладнокровием отвечала ей взыскующая славы сестра, не переставая отскребать краску с палитры, словно принимая энергические меры прежде, чем отказаться от своих надежд.
– Нет, будет не так. Ты ведь терпеть не можешь тяжелую работу. Ты вернешься домой и выйдешь замуж за богатого человека и все свои дни проживешь в роскоши и довольстве, – предсказала Джо.