– Джо, меня беспокоит Бет.
– Почему, мама? С самого появления малышей она, кажется, необычайно хорошо себя чувствует.
– Меня сейчас беспокоит не ее здоровье, а ее душевное состояние. Я уверена – ее душу что-то гнетет, и я хочу, чтобы ты это выяснила.
– Но что заставляет вас так думать, мама?
– Она много времени сидит одна и не разговаривает с отцом так часто и много, как прежде. А на днях я застала ее плачущей над малышами. Когда она поет, ее песни неизменно печальны, и время от времени у нее появляется такое выражение лица, которого я не могу понять. Это совсем не похоже на нашу Бет, и это меня беспокоит.
– А вы не спрашивали ее об этом?
– Попыталась раз или два, но она либо избегает ответа на мой вопрос, либо глядит так огорченно, что я сама прекращаю разговор. Я никогда не принуждаю моих девочек к откровенности, и мне редко приходится ждать ее слишком долго.
Говоря это, миссис Марч взглянула на Джо, но лицо напротив нее казалось совершенно свободным от какого-либо иного, скрываемого беспокойства, помимо мыслей о Бет. Джо, на минуту задумавшись, молча продолжала шить, потом сказала:
– Я думаю, она взрослеет и поэтому начинает предаваться мечтам, грезить и надеяться, и страшится этого, и дрожит, не понимая, что с нею, и не умея этого объяснить. Ну как же, мама, Бет уже восемнадцать, а мы этого не замечаем и относимся к ней как к ребенку, забывая, что она – женщина!
– Ты, конечно, права. Святые Небеса, как же быстро вы все взрослеете! – со вздохом отозвалась ее матушка и улыбнулась.
– Тут уж ничего не поделаешь, маменька, придется вам примириться с мыслью о всяческих новых тревогах и заботах и позволить вашим птичкам – одной за другою – выпрыгнуть из гнезда. Обещаю вам никогда не упрыгивать далеко, если это станет для вас хоть каким-то утешением.
– Это великое утешение, Джо. Я всегда чувствую себя сильнее, если ты дома, теперь, когда Мег ушла. Бет слишком слаба, а Эми слишком юна, чтобы на них можно было опереться, но ты, когда приходит трудный момент, всегда готова.
– А как же! Вы же знаете – я не так уж часто отказываюсь от трудных дел, и в семье всегда должна быть хоть одна неумеха, готовая мыть, скрести и чистить. Эми великолепна в тонких работах, а я – нет, зато я чувствую себя в своей стихии, когда нужно поднимать и чистить все ковры или когда половина семейства в одночасье заболевает. Эми сейчас старается добиться успеха за границей, но если что-нибудь пойдет не так у нас дома, я – ваш человек, маменька.
– Тогда я передаю Бет в твои руки, ведь она откроет свою маленькую нежную душу любимой Джо скорее, чем кому-то еще. Будь с нею очень добра, не позволь ей догадаться, что за ней наблюдают или говорят о ней. Если бы только она совсем окрепла и снова стала радостной, мне было бы нечего больше в жизни желать.
– Вот счастливая женщина! А у меня желаний целая куча.
– Какие же, моя дорогая?
– Сначала я разберусь с заботами Бетти, а после расскажу вам про свои. Они не столь значительны, могут и подождать. – И Джо продолжала делать стежок за стежком, так мудро кивнув, что сердце ее матушки освободилось от беспокойства о ней, по крайней мере на ближайшее время.
По всей видимости, совершенно погруженная в собственные дела, Джо присматривалась к Бет и после многих, противоречащих друг другу предположений в конце концов остановилась на одном, которое, как ей казалось, могло объяснить произошедшую с сестрой перемену. Небольшой эпизод дал Джо, как ей представилось, ключ к этой тайне, а ее живое воображение и любящее сердце довершили остальное. Как-то субботним днем, когда они с Бет были одни, Джо притворилась, что увлеченно пишет, однако, выводя свои каракули, она не упускала из вида Бет, которая была необычайно молчалива. Сестра сидела у окна, работа ее часто падала ей на колени, а сама она с удрученным видом склоняла голову на руку, однако взгляд ее не отрывался от унылого осеннего пейзажа. Вдруг кто-то прошел внизу за окном, насвистывая, словно певчий дрозд, и чей-то голос прокричал: «Все в порядке. Вечером зайду».
Бет вздрогнула, наклонилась ближе к окну, улыбнулась и кивнула, продолжая смотреть вслед прохожему, чьи быстрые шаги замирали вдали, затем сказала совсем тихо, как бы про себя: «Каким сильным, здоровым и счастливым выглядит наш дорогой мальчик!»
– Хм! – произнесла Джо, не спуская глаз с лица Бет, потому что ее яркий румянец погас столь же быстро, как возник, улыбка исчезла, и вскоре на подоконник, блеснув, упала слеза. Бет тотчас ее смахнула, а на ее полуотвернувшемся лице Джо прочла нежную печаль, отчего ее собственные глаза наполнились слезами.
Опасаясь выдать себя, она выскользнула из комнаты, пробормотав, что ей нужно взять еще бумаги.
– Милосердные Небеса, она любит Лори! – вымолвила Джо, бросившись на стул у себя в комнате, бледная от только что совершенного, по ее мнению, открытия. – Я никогда и представить себе такого не могла. Что мама скажет? Неужели ее… – Тут Джо замолкла и покраснела от неожиданной мысли. – Если он ее не полюбит в ответ, это будет ужасно. Он должен! Я его заставлю. – И она покачала головой, глядя на портрет озорного мальчишки, смеющегося ей со стены комнаты. – Это же надо! Мы взрослеем, да еще с какой скоростью! Мег замужем и уже – мама. Эми изо всех сил процветает в Париже, а Бет влюбилась. Я – единственная, кому хватает здравого смысла, чтобы держаться подальше от беды.
С минуту Джо упорно размышляла, не сводя глаз с портрета, затем разгладила морщины на лбу и сказала лицу напротив, решительно кивнув:
– Нет, спасибо, сэр. Вы очаровательны, но постоянства у вас не больше, чем у флюгера. Так что нет нужды писать мне трогательные записочки и улыбаться с таким проникновенным видом, это вам нисколечко не поможет, и я этого не желаю.
Тут она вздохнула и впала в задумчивость, от которой очнулась только с наступлением ранних сумерек, заставивших ее спуститься вниз ради новых наблюдений, которые лишь подтвердили ее подозрения. Хотя Лори всегда кокетничал с Эми и шутил с Джо, его отношение к Бет неизменно отличалось особой добротой и мягкостью, но ведь так относились к ней все. Поэтому никому и в голову не приходило, что она нравится ему больше, чем остальные. И на самом деле у всего семейства создалось впечатление, что в последнее время «наш мальчик» все больше и больше привязывался к Джо, которая, однако, не желала ни слова слышать об этом сюжете и яростно бранила тех, кто осмеливался предположить такое. Если бы только они знали, сколько разных нежных признаний было пресечено в зародыше, у них была бы возможность с величайшим удовлетворением заявить: «Ну я же вам говорила!» Но Джо не терпела «донжуанства» и не допускала таких попыток, всегда имея наготове шутку или улыбку при малейшем признаке надвигающейся опасности.
Когда Лори впервые отправился в колледж, он стал влюбляться примерно раз в месяц, но эти мелкие любовные вспышки, хотя и весьма пылкие, оказывались столь же краткими и не причиняли никакого вреда. Зато они сильно забавляли Джо, проявлявшую большой интерес к переходам юноши от надежд к отчаянию и смирению, о которых он доверительно сообщал ей в еженедельных беседах.
Но наступило такое время, когда Лори прекратил совершать служение во многих святилищах, стал таинственно намекать на одну всепоглощающую страсть и порой не отказывал себе в удовольствии погрузиться в байроническую мрачность. Затем он начал упорно избегать разговоров о нежных чувствах, стал писать Джо философические записки, принялся заниматься всерьез и объявил во всеуслышание, что собирается зубрить, чтобы выйти из колледжа в сиянии славы. Это устраивало нашу юную леди больше, чем доверительные беседы в сумерках, пожимание руки и красноречивые взгляды, ибо ум у Джо развился много раньше, чем сердце, и она предпочитала воображаемых героев, ведь если они ей надоедали, воображаемых очень легко можно было запереть в обитом жестью кухонном столе до тех пор, пока их не вызовут снова, тогда как реальными управлять оказывалось много труднее.
Таково было положение вещей, когда совершилось «великое открытие», и Джо в тот вечер наблюдала за Лори так пристально, как никогда прежде. Если бы эта новая идея не пришла ей в голову, она ничего необычного не увидела бы в том, что Бет была очень тиха, а Лори – очень добр с нею. Однако, отпустив поводья своего живого воображения, Джо позволила ему мчаться галопом с огромной скоростью, и, поскольку ее здравый смысл оказался несколько ослаблен длительным писанием романтических историй, он не приходил ей на помощь.
Как обычно бывало, Бет лежала на диване, а Лори сидел рядом на низком стульчике, забавляя ее разнообразными новостями, так как она неизменно ждала от него еженедельных «небылиц», и он никогда ее не разочаровывал. Но в этот вечер Джо вообразила, что глаза Бет устремлены на оживленное смуглое лицо рядом с нею с особым удовольствием и она слушает с напряженным интересом про какой-то волнующий крикетный матч, хотя выражения «поймал с тайса» или «выбит с питча»[173] и тому подобные были ей ровно столько же понятны, сколько санскрит. Джо, кроме того, вообразила, раз уж она всей душой решила это увидеть, что мягкость Лори возросла, что время от времени, разговаривая с Бет, он понижает голос, смеется реже, чем обычно, несколько рассеян и укутывает ноги Бет теплым вязаным пледом с прямо-таки любовным старанием.
«Кто может знать? Случаются в жизни и более странные вещи, – думала Джо, нервно ходя по комнате. – Она сделает из него сущего ангела, а он сделает жизнь для нашей дорогой Бет восхитительно легкой и приятной, если только они полюбят друг друга. Я не понимаю, как он может ее не полюбить, и уверена, что, если все остальные уберутся с его дороги, он в нее влюбится».
Поскольку все остальные – кроме нее – вовсе не стояли у него на дороге, Джо почувствовала, что ей следует распорядиться собой в этом смысле как можно скорее. Но куда же ей деваться? И, горя желанием возлечь на жертвенный алтарь преданности сестре, она уселась решать эту задачу.