Надо сказать, что старый диван на чердаке был настоящим диваном-патриархом: длинный, широкий, с мягкой обивкой, невысокий, самую малость потрепанный – а как же иначе? – ведь девочки на нем спали, ползали младенцами, а став постарше, «ловили рыбку»[174] через его спинку, скакали верхом на его подлокотниках и устраивали под ним зверинцы; взрослея, склоняли на него усталые головы, предавались мечтам, а став юными женщинами, слушали нежные речи. Все они любили старый диван, ведь он был для них семейным прибежищем, но один его угол давно стал любимым местом отдохновения Джо. Среди множества подушек, украшавших достопочтенное ложе, была одна, длинная, твердая, круглая, крытая колючей волосяной бортовкой и отделанная шишковатой пуговицей с обоих концов. Эта отвратительная подушка, став исключительной собственностью Джо, использовалась ею как орудие защиты, в качестве баррикады или же как суровый предохранитель от слишком долгой дремоты.
Лори хорошо знал эту подушку и имел повод питать к ней глубокое отвращение, поскольку был немилосердно отшлепан ею в давние дни, когда шумные игры и возня дозволялись, а теперь она часто лишала его права занимать самое желанное для него место – в углу дивана, рядом с Джо. Если эта «колбаса», как они ее называли, стояла на торце, это являлось знаком, что можно приблизиться и расположиться, но если она плоско лежала поперек дивана, горе тому мужчине, женщине или ребенку, кто осмелился бы ее потревожить. В тот вечер Джо забыла забаррикадировать свой угол и не просидела там и пяти минут, как рядом с нею очутилась массивная фигура и две длинные руки простерлись на спинке дивана, а впереди фигуры протянулись по полу две длинные ноги. С удовлетворенным вздохом Лори воскликнул:
– А вот это дорогого стоит!
– Ненавижу сленг! – буркнула Джо, хлестнув его подушкой. Но слишком поздно: места для этого не хватало и, скатившись на пол, подушка исчезла самым таинственным образом.
– Да ладно, Джо! Уберите колючки. После того как от занятий науками человек за неделю превратился в скелет, он заслуживает, чтобы его приласкали, и должен это получить.
– Бет вас приласкает. Я занята.
– Нет, ее не надо беспокоить из-за меня. А вам нравятся такие вещи, если только вы не утратили к ним вкуса. Неужели утратили? Возненавидели вашего мальчика и хотите расстрелять его подушками?
Редко можно было услышать от Лори что-либо более жалостное, чем эта трогательная просьба, однако Джо охладила «своего мальчика», обратившись к нему с жестоким вопросом:
– А сколько букетов послали вы мисс Рэндал за эту неделю?
– Ни единого, честное слово! Она уже помолвлена. Ну так…
– Очень этому рада. Ведь это – один из примеров вашего дурацкого расточительства – посылать цветы и всякие штучки девицам, которые вас ни на пенни не интересуют.
– Разумные девицы, которые интересуют меня на целые горы пенни, не позволяют мне посылать им цветы и всякие штучки, так что же мне делать? Мои чувства требуют выхода.
– Наша матушка не одобряет флирта, даже шутливого, а вы отчаянно флиртуете, Тедди.
– Я бы что угодно отдал за возможность ответить: «Но ведь и вы тоже!» Но раз не могу, скажу только, что не вижу ничего дурного в этой маленькой милой забаве, когда все ее участники понимают, что это всего лишь игра.
– Пожалуй, это и правда выглядит мило, только я никак не могу научиться этому. Я пыталась, потому что начинаешь чувствовать себя неловко в обществе, если не можешь поступать так же, как все остальные, но я, кажется, никак не могу добиться тут успеха, – призналась Джо, позабыв играть роль ментора.
– Берите уроки у Эми – у нее к этому истинный талант.
– Да, у нее это очень красиво получается, и она, как кажется, никогда не заходит слишком далеко. Я думаю, некоторым людям от природы дано быть приятными без всяких усилий, тогда как другим – всегда говорить и делать не то, что надо, да еще и не там, где надо.
– А я рад, что вы не умеете флиртовать. На самом деле это ведь очень освежает – видеть разумную и прямодушную девушку, которая умеет быть любезной и веселой, не строя из себя идиотку. Между нами, Джо, некоторые девицы, которых я знаю, действительно ведут себя так развязно, что мне за них стыдно становится. Я уверен, они не имеют в виду ничего дурного, но если бы они знали, как мы, парни, потом о них говорим, они, как мне представляется, изменили бы манеру вести себя.
– Они делают то же самое, а так как их язычки значительно острее ваших, вам, парням, приходится похуже, потому что сами вы точно так же глупы, как они, буквально во всем. Если бы вы вели себя как подобает, их поведение было бы таким же, но раз они знают, что вам нравятся их глупости, они и держатся соответственно, а вы потом их за это осуждаете.
– Много вы в этом понимаете, мэм, – произнес Лори высокомерным тоном. – Нам не нравятся болтуньи и кокетки, хотя порой мы делаем вид, что они нас увлекают. А о красивых и скромных девицах мы в обществе джентльменов говорим не иначе как в самом уважительном тоне. У вас благословенно чистая душа, Джо, и если бы вы побыли хоть месяц на моем месте, вы бы насмотрелись кое-чего такого, что вас несколько поразило бы. Честное слово, когда я встречаю этих безрассудных девиц, мне всегда хочется сказать, вместе с нашим приятелем Петухом Робином[175]: «Прочь пошла! Тьфу на тебя. Дерзкая вертихвостка».
Невозможно было удержаться от смеха, до того комичным оказалось противоречие между рыцарским нежеланием Лори говорить дурно о всех женщинах вообще и его вполне естественной неприязнью к неженственной глупости, множество примеров которой демонстрировало ему модное общество. Джо знала, что «молодой Лоренс» считается у светских мамаш одним из самых подходящих женихов, что ему нежно улыбаются очень многие из их дочерей и что ему всячески льстят дамы любого возраста: все это могло бы сделать из него завзятого фата, так что она ревностно следила за ним, опасаясь, как бы его не избаловали, и ее гораздо сильнее, чем она признавалась, обрадовало то, что – как обнаружилось – он по-прежнему ценит девиц скромных.
Неожиданно вернувшись к наставительному тону, Джо сказала, понизив голос:
– Если вам во что бы то ни стало нужен выход, Тедди, возьмите да посвятите свои усилия одной из красивых, скромных девушек, которых вы уважаете, не тратя времени впустую на глупых.
– Вы это всерьез мне советуете? – И Лори посмотрел на нее со странным выражением веселья, смешанного с тревогой.
– Да, всерьез, но вам лучше подождать до окончания колледжа, и вообще, пока не станете вполне пригодным к тому, чтобы занять подобающее место. Вы еще и наполовину не так хороши, как надо, для… для той скромной девицы, кем бы она ни была. – Произнося это, Джо тоже выглядела довольно странно, ведь имя девицы чуть было не сорвалось с ее уст.
– Не так хорош – это верно, – неохотно согласился Лори, с несвойственным ему смиренным видом, опустив глаза и рассеянно наматывая на палец тесемку передника Джо.
«Милосердные Небеса, так дело не пойдет!» – подумала Джо и громко воскликнула:
– Пойдемте, спойте мне что-нибудь, умираю – так музыки хочется, а ваша мне всегда нравится!
– Спасибо, а мне больше хочется тут остаться.
– Ну, это нельзя, тут места нет. Отправляйтесь вниз и займитесь чем-то полезным, ведь вы слишком большой, чтобы служить просто украшением. Мне казалось, вы ненавидите, когда мужчин привязывают тесемками от женских передников[176]? – строго отвечала ему Джо, цитируя его собственное возмущенное высказывание.
– Ах, все ведь зависит от того, на ком надет этот передник! – И Лори дерзко дернул тесемку за кисточку.
– Идете вы или нет? – вопросила Джо, быстро нырнув за подушкой.
Лори тотчас бежал, и в тот момент это было самое настоящее «Восстанем с беретами Бонни Данди!»[177]. Она выскользнула с чердака и не возвращалась в гостиную, пока юный джентльмен, уязвленный до глубины души, не отправился восвояси.
В ту ночь Джо долго лежала без сна, но только начала засыпать, как звук подавляемого рыдания заставил ее броситься к кровати Бет и взволнованно спросить:
– Что с тобой, дорогая?
– Я думала, ты спишь! – прорыдала Бет.
– Что, старая боль опять вернулась, солнышко?
– Нет, это новая, но я могу ее вытерпеть. – И Бет попыталась сдержать слезы.
– Расскажи мне об этом поподробнее и позволь мне ее полечить, как я часто лечила прежнюю.
– Ты не сможешь – она неизлечима. – Тут голос у Бет сорвался, и, прижавшись к сестре, она расплакалась так отчаянно, что Джо испугалась.
– Где ты ее чувствуешь? Может быть, маму позвать?
– Нет-нет! Не зови ее и не говори ей. Мне скоро станет лучше. ты только сделай мне «бедную головушку», я успокоюсь и засну, правда-правда.
Джо покорилась, но в то время, как ее рука нежно поглаживала горячий лоб Бет и ее влажные веки, сердце ее переполнилось, ей так хотелось заговорить… Однако, как ни молода была Джо, она уже знала, что с сердцами, как с цветами, нельзя обращаться грубо, они должны раскрываться естественно, поэтому, хотя она была уверена, что знает, чем вызвана эта новая боль сестры, она только спросила самым нежным своим тоном:
– Тебя что-то беспокоит, милая?
– Да, Джо, – прозвучало после долгого молчания.
– Тебе не станет легче, если ты скажешь мне, что это?
– Не сейчас, пока еще нет.
– Тогда я не буду спрашивать, только ты помни, Бетти, что мама и Джо всегда рады тебя выслушать и помочь, если это в их силах.
– Я это знаю. Я скажу тебе немного погодя.
– А сейчас уже поменьше болит?
– О да! Значительно меньше. Ты так чудесно успокаиваешь, Джо!
– Засыпай, родная, я побуду с тобой.
Так они и заснули – щека к щеке, и утром Бет снова казалась такой же, как всегда, ведь в восемнадцать лет ни голова, ни сердце не болят слишком долго, а слово любящего человека способно вылечить от множества бед.