Однако Джо уже приняла решение и, поразмыслив над своим проектом несколько дней, доверительно сообщила о нем матери.
– На днях вы спросили меня о моих желаниях, маменька. Я расскажу вам об одном из них, – заговорила она, когда они сидели за работой одни. – Я хочу уехать куда-нибудь этой зимой – сменить обстановку.
– Почему, Джо? – Мать поспешно подняла на нее взгляд, словно за ее словами крылось какое-то иное значение.
Не сводя опущенных глаз со своей работы, Джо ответила серьезным, спокойным тоном:
– Мне хочется чего-то нового, я чувствую какое-то беспокойство, и меня тянет видеть, делать и узнавать больше, чем у меня получается здесь. Я слишком погружена в собственные мелкие дела, и мне нужно встряхнуться, так что, раз этой зимой без меня дома можно обойтись, я хотела бы упрыгать чуть подальше и испытать мои крылышки.
– И куда же ты хочешь упрыгать?
– В Нью-Йорк. Вчера мне в голову пришла светлая идея, она вот какая: вы помните, миссис Кёрк спрашивала вас о какой-нибудь респектабельной молодой особе, которая могла бы учить ее детей и притом умела бы шить. Найти такую не так уж легко, но думаю, что я подошла бы, если бы постаралась.
– Дорогая моя, уехать из дома, чтобы прислуживать в этом огромном пансионе! – И миссис Марч взглянула на дочь с удивлением, но без огорчения.
– Ну, не совсем «уехать, чтобы прислуживать», ведь миссис Кёрк – ваша приятельница и такая добрейшая душа, каких свет не видывал: я верю, уж она постарается, чтобы работать у нее было мне приятно. Семья ее живет отдельно от съемщиков квартир, и никто меня там не знает. Да и какая разница, даже если и знают? Ведь это честная работа, и я ее не стыжусь.
– Я тоже. Но как же твои писания?
– Только выиграют от перемены. Я увижу и услышу много нового, возникнут новые идеи, и даже если будет мало времени писать, я привезу домой целую груду материала для моего вздора.
– Тут у меня нет никаких сомнений, но разве только в этом причина столь внезапной фантазии?
– Нет, мама.
– А могу я узнать, каковы же другие?
Джо подняла глаза на мать и тут же снова потупила их, как бы на работу. Потом, с неожиданно закрасневшимся лицом, медлительно ответила:
– Может быть, тщеславно и неправильно так говорить, но… боюсь… я начинаю слишком сильно нравиться Лори.
– Значит ли это, что ты не так сильно расположена к нему, как он – что очевидно – становится расположен к тебе?
– Да конечно же нет! Я люблю нашего милого мальчика, как всегда любила, и невероятно горжусь им, но о чем-то большем и речи быть не может.
– Меня это радует, Джо.
– Почему же, скажите, маменька.
– Потому что считаю, что вы не подходите друг другу. Вы очень счастливы в дружбе, и ваши частые размолвки быстро забываются, но я опасаюсь, что оба вы скоро восстали бы друг против друга, если бы были связаны на всю жизнь. Вы слишком похожи, слишком свободолюбивы, не говоря уже о вспыльчивости и сильной воле обоих, чтобы спокойно и счастливо уживаться вместе во взаимоотношениях, требующих бесконечного терпения, выдержки и снисходительности не менее, чем любви.
– Вот и я как раз чувствовала то же самое, хотя не сумела бы это выразить. Я рада, что и по вашему мнению, Лори только начинает становиться более расположен ко мне. Мне было бы ужасно неприятно сделать его несчастным, только не могу же я влюбиться в дорогого старого друга просто из благодарности, правда ведь?
– А ты уверена в его чувствах к тебе?
Румянец на щеках Джо стал ярче, когда она отвечала с видом довольным и гордым и вместе с тем огорченным, с каким молодые девушки говорят об их первых влюбленных в них молодых людях:
– Боюсь, это действительно так, мама. Он ничего не говорил мне, но он очень часто так смотрит… Лучше мне уехать, пока это не вышло наружу.
– Я с тобой согласна, и, если это можно будет устроить, ты поедешь.
Джо вздохнула с облегчением и, помолчав, сказала с улыбкой:
– Как подивилась бы миссис Моффат вашему неумению устраивать дела, если бы об этом узнала, и как обрадуется тому, что ее Энни все еще может надеяться!
– Ах, Джо, матери могут различаться в умении устраивать дела, но надежда у всех у них одна и та же – видеть своих детей счастливыми. Мег счастлива, и я довольна ее успехом. Тебя я оставляю наслаждаться свободой, пока ты от нее не устанешь, ибо лишь тогда ты поймешь, что существует нечто более сладкое. Моя главная забота сейчас – Эми, но ее здравый смысл придет ей на помощь. Особых надежд для Бет у меня нет, только чтобы ее здоровье поправилось. Кстати, последние день или два она, кажется, в лучшем настроении. Ты с нею говорила?
– Да. Она призналась, что ее что-то беспокоит, и обещала рассказать мне об этом немного погодя. Я ничего больше не сказала, так как думаю, что знаю, в чем дело.
И Джо поведала матери о своих соображениях.
Миссис Марч покачала головой, не приняв столь романтичного взгляда на сей счет, но выглядела довольно мрачной и повторила, что ради Лори Джо следует на время уехать.
– Не станем ничего говорить об этом Лори, пока все с нашим планом не уладится, а тогда я сбегу, не дав ему опомниться и воспринять все трагически. А Бет должна считать, что я еду ради собственного удовольствия, что так и есть, ведь не могу же я говорить с нею о Лори. Зато она сможет быть с ним ласковой и утешать его после моего отъезда и так излечит нашего мальчика от его романтической фантазии. Он уже успел пройти столько маленьких испытаний того же рода, что должен был к ним привыкнуть, и быстро излечится от своего «влюботчаяния».
Джо говорила с надеждой в голосе, но никак не могла отделаться от дурного предчувствия, от опасения, что это «маленькое испытание» окажется более тяжким, чем другие, и что Лори не сумеет излечиться от своего «влюботчаяния» столь же легко, как это случалось с ним до сих пор.
План Джо был обсужден на семейном совете и одобрен, так как миссис Кёрк с радостью согласилась принять Джо и обещала сделать пребывание девушки в ее доме приятным. Преподавание обеспечит ей независимое положение, а достаточный досуг, возможно, окажется доходным, если ей удастся зарабатывать писанием рассказов, тогда как новые впечатления и новое общество будут ей не только полезны, но и приятны. Джо нравилась открывавшаяся ей перспектива, она рвалась уехать – домашнее гнездышко становилось слишком тесным для ее беспокойной натуры и авантюрного духа. Когда все было договорено, Джо со страхом и трепетом рассказала об этом Лори, но, к ее удивлению, он воспринял новость очень спокойно. Он сам в последнее время был серьезнее, чем обычно, но очень мил и приветлив, а когда, в шутку, его винили в том, что он «начал жизнь с чистого листа», он спокойно отвечал: «Так оно и есть, и мне хочется, чтобы он оставался чистым».
Джо почувствовала огромное облегчение оттого, что один из приступов добродетельности у Лори пришелся как раз на это время, и готовилась к отъезду с легким сердцем, ведь и Бет сейчас казалась более веселой, поэтому Джо надеялась, что поступает так, как лучше для всех.
– Одну вещь я оставляю твоим особым заботам, – сказала Джо вечером, накануне отъезда.
– Ты имеешь в виду свои бумаги? – спросила Бет.
– Нет, своего мальчика. Будь к нему очень добра, ладно?
– Конечно буду. Только я ведь не смогу заполнить твое место, и он станет скучать и грустить.
– Ну, это ему не повредит, так что помни, я оставляю его твоим заботам, чтобы ты всячески докучала ему, ласкала и держала его в полном порядке.
– Я очень постараюсь, Джо, ради тебя, – пообещала Бет, задаваясь вопросом, отчего это сестра так странно на нее смотрит.
Когда Джо и Лори прощались, он весьма значительно шепнул ей: «Это бесполезно и ни к чему не приведет, Джо. Я глаз с вас не спущу, так что ведите себя пристойно, не то я приеду и заберу вас домой».
Глава десятая. Дневник Джо
Нью-Йорк, ноябрь
Дорогие маменька и Бет,
я собираюсь написать целый том, ведь мне надо рассказать вам огромную кучу всего, хотя я вовсе не аристократическая юная особа, путешествующая по Европе. Когда исчезло из вида такое любимое и привычное папино лицо, я немножко взгрустнула и чуть было не обронила две-три горькие слезы, если бы одна ирландская дама с четырьмя малыми детишками, с разной громкостью ревущими наперегонки, не отвлекла мое внимание, и я стала забавляться, роняя имбирные орешки[178] через спинку сиденья, как только они раскрывали рты, чтобы зареветь снова. Вскоре выглянуло солнце, у меня на сердце тоже прояснилось, и я принялась от всей души наслаждаться своей поездкой.
Миссис Кёрк приветствовала меня с такой теплотой, что я сразу почувствовала себя как дома, хотя это большущее здание полно чужих людей. Она выделила мне смешную маленькую гостиную под самой крышей – ничего другого у нее нет, – но в ней есть плита и хороший стол в нише солнечного окна, так что я смогу сидеть и писать здесь, когда мне только заблагорассудится. Замечательный вид и высокая башня храма напротив – награда за бесчисленные лестницы, и я тут же влюбилась в свою «берлогу». Детская, где мне предстоит учить и шить, приятная комната рядом с личной гостиной миссис Кёрк, две маленькие девчушки прелестны, хотя довольно избалованы, как мне представляется, но я девочкам понравилась после того, как рассказала им сказку «Семеро непослушных поросят», и теперь не сомневаюсь, что из меня выйдет образцовая гувернантка.
Есть я буду вместе с детьми, если мне так больше по душе, чем за общим столом, и я пока что предпочитаю этот вариант, потому что оказалась застенчива, хотя никто в это не поверит.
«Ну а теперь, дорогая, располагайтесь и чувствуйте себя как дома, – сказала мне миссис Кёрк свойственным ей материнским тоном. – Сама я с утра до ночи на бегу, как вы можете понять, при таком семействе, но огромная тревога свалится с моей души, если я буду знать, что благодаря вам с детьми все в порядке. Мои комнаты вам всегда открыты, а вашу я постараюсь сделать для вас настолько удобной, насколько смогу. В доме есть несколько очень приятных людей, если вы захотите с кем-то познакомиться, а вечера у вас будут всегда свободны. Обращайтесь ко мне, если что не так, и будьте счастливы здесь, насколько это возможно. Вот и звонок к чаю. Я должна бежать, переодеть чепчик». И она заторопилась прочь, оставив меня устраиваться в моем новом гнездышке.