Сойдя через некоторое время вниз, я увидела то, что мне очень понравилось. Лестничные пролеты очень длинны в этом высоком доме, и, когда я стояла на площадке перед третьим пролетом, ожидая, чтобы молоденькая служанка взобралась по лестнице мне навстречу с тяжелым ведерком угля, я увидела, как какой-то джентльмен нагнал ее, забрал у нее из рук ведерко с углем, пронес его до конца пролета и, оставив его у ближайшей двери, сказал с добродушным кивком и с иностранным акцентом: «Так оно лутше идет. Маленький спина слишком молот иметь такой тяжесть».
Правда ведь, как это хорошо с его стороны? Мне очень нравятся такие вещи, ведь, как папа говорит, мелочи высвечивают характер человека. Когда вечером я упомянула об этом эпизоде миссис К., она сказала: «Это, вероятно, был профессор Баэр. Он всегда так делает».
Миссис К. рассказала мне, что он – из Берлина, очень ученый и очень добрый, но беден как церковная мышь и дает уроки, чтобы было на что жить ему и двум его маленьким сиротам-племянникам, которых он воспитывает здесь, в Америке, ибо этого желала его сестра, бывшая замужем за американцем. История не весьма романтическая, но мне она показалась интересной, и я обрадовалась, услышав, что миссис К. дает профессору одну из ее личных гостиных для занятий с некоторыми его учениками. Между этой гостиной и детской есть стеклянная дверь, и я намереваюсь поглядывать на профессора, тогда смогу рассказать вам, как он выглядит. Ему уже почти сорок лет, так что в этом никакого вреда быть не может, маменька.
После чая и предпостельной возни с девчушками я атаковала огромную рабочую корзину и провела тихий вечер, болтая с моей новой подругой. Я стану продолжать письмо-дневник, отсылая его раз в неделю, так что доброй ночи, а дальше будет завтра.
Вторник. Веч.
Провела довольно бурное утро в моей «семинарии» – дети вели себя просто как два неуемных Санчо[179], и в какой-то момент я была почти готова задать им вселенскую трепку. Но, видимо, некий добрый ангел внушил мне занять их гимнастикой, и мы продолжали это занятие, пока девчушкам не захотелось сесть и посидеть тихо, что они и сделали с радостью. После ланча горничная вывела их на прогулку, а я вернулась к работе иглой «с великой охотой», подобно маленькой Мейбл[180]. Я как раз благодарила свою звезду за то, что научилась хорошо делать петли, когда дверь гостиной миссис К. отворилась и затворилась и кто-то стал напевать мотив «Kennst Du das Land…» – очень похоже на гудение большого шмеля. Это было ужасающе неприлично, я понимаю, но я не могла противиться искушению, и, приподняв один край гардины у стеклянной двери, я заглянула в гостиную. Там был профессор Баэр, и, пока он раскладывал на столе свои книги, я хорошо его разглядела. Он – настоящий немец, довольно плотный, каштановые волосы в полном беспорядке покрывают всю голову, густая борода, хороший нос, добрейшие в мире глаза и великолепный низкий голос, такой приятный для слуха, особенно после нашего визгливого или небрежно-бессмысленного американского бормотания. Костюм у него порыжевший, а в его лице не найти ни одной по-настоящему красивой черты, кроме прекрасных зубов, и все же он мне понравился, так как у него красивая голова, его сорочка отлично выглядит, а сам он кажется истинным джентльменом, пусть даже двух пуговиц на его пиджаке не хватает и на одном башмаке видна заплатка. Хотя он и напевал себе под нос, он казался вполне серьезным, пока не подошел к окну – повернуть гиацинтовые луковицы к солнцу – и не погладил кошку, которая приняла его как старого друга. Тут он заулыбался и, когда раздался легкий стук в дверь, откликнулся громко и оживленно:
– Herein![181]
Я была уже готова броситься прочь, когда увидела крохотульку-девочку, тащившую толстую книжку, и осталась на месте – посмотреть, что происходит.
– Моя хочет моя Баэр, – сказала крохотулька, шлепнув книжку на пол и бросаясь ему навстречу.
– Ты полутшишь твой Баэр. Иди ко мне и полутши от него большой объятий, моя Тина, – произнес профессор со смехом, подхватывая девочку на руки и поднимая ее так высоко над головой, что ей пришлось наклониться к лицу Баэра, чтобы его поцеловать.
– Тепер моя нада делай моя урок, – промолвила смешная малышка.
Тогда профессор усадил малышку за стол, открыл принесенный ею толстый словарь, подал ей бумагу и карандаш, и она принялась с увлечением выводить каракули, время от времени переворачивая листы словаря и ведя по странице вниз пухленьким пальчиком, как бы отыскивая нужное слово, да с таким серьезным видом, что я чуть было не выдала себя, рассмеявшись. А мистер Баэр стоял, гладя ее прелестную головку так по-отечески, что я даже подумала: «Она, должно быть, его родная дочь», хотя малышка походила больше на француженку, чем на немку.
Новый стук в дверь и появление двух молодых девиц заставили меня возвратиться к работе, над которой я добродетельно и сидела под шум и болтовню, доносившиеся из-за стеклянной двери. Одна из девиц непрестанно притворно смеялась и кокетливо произносила: «Ну, профессор…», а другая так выговаривала немецкие слова, что ему, наверное, ужасно тяжело было сохранять спокойствие. На мой взгляд, обе они жестоко испытывали его терпение, ибо не один раз я слышала, как он говорил: «Нет, нет, это не так, вы не слушаль, что я сказаль», а один раз даже раздался громкий стук, будто он шлепнул книгой по столу, затем последовал возглас: «Этот день все идет нехорошо».
Бедный профессор, мне так его было жаль. А когда девицы ушли, я еще разок поглядела из-за гардины – убедиться, остался ли он в живых после всего этого. Он, казалось в совершенном изнеможении, откинулся на спинку своего стула и сидел так с закрытыми глазами, пока стенные часы не пробили два. Тогда он вскочил, затолкал книги в карман, словно собираясь на другой урок, и, взяв на руки малышку Тину, которая заснула на диване, тихонько унес ее прочь. Мне представляется, что ему не так легко даются эти уроки.
Миссис Кёрк спрашивала меня, не сойду ли я вниз в пять часов к общему обеду, и я подумала, немножко соскучившись по дому, что стоит сойти – просто посмотреть, какие же люди живут под одной крышей со мною. Поэтому я приняла вполне респектабельный вид и попыталась проскользнуть в столовую за спиной миссис К., но, так как она мала ростом, а я – высокая, мои усилия войти незамеченной оказались совершенно тщетными. Она дала мне место подле себя, и, после того как мои щеки чуть поостыли, я набралась отваги и осмотрелась. Места за длинным столом все были заняты, и сидевшие за ним весьма сосредоточенно расправлялись со своим обедом, особенно джентльмены, которые, казалось, соревновались – кто быстрее, поскольку они буквально бросались прочь, как только с едой было покончено. Здесь присутствовал вполне обычный ряд молодых людей, поглощенных собой, молодые пары, поглощенные друг другом, замужние дамы, не видящие никого, кроме своих детей, и пожилые джентльмены, погруженные в политику. Я думаю, что мне вряд ли так уж захочется иметь дело с кем-нибудь из них, кроме одной незамужней пожилой дамы с очень милым лицом: в ней, кажется, что-то есть.
Заброшенный на самый дальний конец стола, сидел профессор: он громко выкрикивал ответы на вопросы глухого старого джентльмена, сидевшего с одного его бока и оказавшегося излишне любопытным, а с другого его бока сидел какой-то француз, с которым профессор пытался вести философскую беседу.
Если бы здесь была Эми, она навсегда отворотила бы от него свой носик, так как – грустно сказать – аппетит у него колоссальный, и манера, с какой профессор отправлял к себе в рот свой обед, ужаснула бы «ее светлость». А меня – нет, потому что мне нравится «глядеть, как люди кушают со смаком», по выражению Ханны, а бедняга явно нуждался в обильной пище после того, как весь день учил идиотов.
Когда после обеда я шла наверх, два молодых человека надевали перед зеркалом в холле шляпы, и я услышала, как один из них спросил у другого: «А кто эта новенькая?» – «Да гувернантка или что-то вроде того». – «Тогда какого дьявола она обедает за нашим столом?» – «Она – приятельница нашей хозяйки». – «Прекрасная голова, но стиля – никакого». – «Да уж, стиля вовсе нет! Ну, дай-ка нам огоньку, и пошли отсюда».
Я сначала рассердилась, а потом мне это стало безразлично: ведь гувернантка – все равно что клерк, и даже если у меня нет стиля, зато хватает здравого смысла, а это много больше того, что имеется у некоторых людей, судя по замечаниям тех элегантных существ, что загрохотали каблуками вниз по лестнице, дымя, словно худые печные трубы. Терпеть не могу людей заурядных!
Четверг
Вчерашний день выдался тихим и спокойным, он был проведен за уроками, шитьем, а затем – писанием при свете лампы и горящем камине в моей маленькой комнате, которая очень уютна. Я услышала кое-что из новостей и была представлена профессору. Кажется, малышка Тина – дочь француженки, которая занимается глажкой тонких вещей в нашей прачечной. Малышка всем сердцем привязалась к мистеру Баэру и следует за ним повсюду, словно собачка, как только он оказывается дома, а ему это доставляет большое удовольствие, так как он очень любит детей, хотя сам и «холостякует». Китти и Минни Кёрк тоже относятся к нему с любовью и рассказывают всяческие истории про игры, какие он для них придумывает, про подарки, какие он им дарит, и про прекрасные сказки, какие он рассказывает. Молодые люди, как мне кажется, над ним посмеиваются, дают ему всякие прозвища – Старый Фриц, Лагер Бир[182], Большая Медведица, – строят эти прозвища на произношении или на значении его фамилии. Но он наслаждается всем этим, как мальчишка, говорит миссис Кёрк, и так добродушно все воспринимает, что нравится всем, несмотря на то что ведет себя как иностранец.
Незамужнюю даму зовут мисс Нортон. Она очень богата, культурна и добра. Мисс Нортон сама заговорила со мной сегодня за обедом (я опять пошла в столовую – так забавно наблюдать людей) и пригласила меня зайти к ней в гости. У нее есть прекрасные книги и картины, она знакома с интересными людьми и кажется мне весьма дружелюбной, так что я постараюсь заставить себя быть приятной, ведь мне тоже хочется войти в хорошее общество, только это совсем не то общество, которое так нравится Эми.