Опыт с писанием рассказов на приз, казалось, открывал ей один из путей, способных – после долгих переездов и упорного карабканья в гору – привести в конце концов к этому восхитительному Chateau en Espagne[195]. Однако катастрофа с публикацией романа на какое-то время пригасила ее храбрость, ведь общественное мнение – это великан, пугавший и более стойких душой храбрецов, подобных Джеку на бобовом стебле, победителю великанов. Как и этот бессмертный герой, Джо взяла на время передышку после первой попытки, приведшей к падению и получению наименее ценных из великанских сокровищ, если я правильно помню сказку[196]. Однако у Джо стремление «подняться и снова начать» было столь же сильным, что и у Джека, и она принялась карабкаться вверх, правда теперь по теневой стороне стебля, и получила больше трофеев, но чуть было не оставила позади нечто гораздо более ценное, чем мешки с золотом. Она пристрастилась писать рассказы-сенсации, ибо в те темные времена даже достигшая во всем совершенства Америка читала всякую чушь. Никому ничего не сказав, она состряпала «захватывающий» рассказ, а затем сама храбро понесла его мистеру Дэшвуду, редактору журнала «Уикли Волкано»[197]. Ей не приходилось читать «Sartor Resartus»[198], но чисто по-женски она чувствовала, что одежда обладает более мощным влиянием, чем достоинства характера или магия хорошего воспитания. Так что она надела все самое лучшее и, пытаясь убедить себя, что она спокойна и вовсе не волнуется, бестрепетно преодолела два пролета темной и грязной лестницы и очутилась в комнате, где царил беспорядок, плавали облака сигарного дыма и где присутствовали три джентльмена, чьи каблуки находились значительно выше их шляп: эти предметы одежды означенные джентльмены даже не потрудились снять при ее появлении. Несколько обескураженная таким приемом, Джо заколебалась на пороге, пробормотав в сильном замешательстве:
– Простите, я ищу контору «Уикли Волкано». Я хотела бы повидать мистера Дэшвуда.
И опустилась самая высокозадранная пара каблуков, поднялся самый дымящий из джентльменов и, бережно лелея меж пальцев свою сигару, двинулся к ней навстречу с физиономией, не выражавшей ничего, кроме желания спать. Ощущая, что ей придется так или иначе пробиться сквозь эту преграду и завершить дело, Джо протянула ему рукопись и, краснея с каждой фразой все больше и больше, запинаясь, стала произносить куски из тщательно заготовленной для этого случая маленькой речи.
– Моя подруга пожелала, чтобы я предложила вам… рассказ… просто ради эксперимента… хотела бы… ваше мнение… рада будет написать еще, если этот подойдет.
Пока она краснела и запиналась, мистер Дэшвуд забрал у нее рукопись и принялся перелистывать страницы двумя довольно грязными пальцами, бродя критическим взором то вверх, то вниз по аккуратным листам.
– Не первый опыт, как я понимаю? – заметил он, увидев, что страницы пронумерованы, исписаны лишь с одной стороны и не обвязаны ленточкой – что было бы явным признаком новичка.
– Нет, сэр. У нее уже есть некоторый опыт, и она получила приз в «Знамени красноречия».
– Ах вот как? – И мистер Дэшвуд одарил Джо быстрым взглядом, который, казалось, охватил все, что на ней было надето, – от бантика на ее шляпке до пуговиц на ботинках. – Ну что же, можете оставить, если вам так хочется. У нас такого добра в настоящее время больше, чем может понадобиться, но я бегло просмотрю это и дам вам ответ на следующей неделе.
Джо теперь уже не хотелось оставлять ему «это», так как мистер Дэшвуд ей самой вовсе не подходил, но в создавшихся обстоятельствах ей ничего не оставалось делать, как кивнуть ему и уйти, и выглядела она при этом особенно высокой и полной достоинства, как случалось всегда, если она бывала уязвлена или сконфужена. А в тот раз она испытывала оба эти чувства, так как по понимающим взглядам, какими обменялись джентльмены, было совершенно очевидно, что ее нехитрую выдумку о «моей подруге» сочли хорошим поводом для шуток, и смех, раздавшийся вслед за каким-то замечанием редактора, когда она закрывала за собою дверь, довершил возникшее у нее чувство неловкости. Почти уже решив больше никогда сюда не возвращаться, Джо пошла домой и выплескивала свое раздражение в шитье передничков, делая быстрые и яростные стежки, и через час или два достаточно остыла, чтобы посмеяться над этой сценой и с нетерпением ожидать наступления следующей недели.
Когда же она явилась туда во второй раз, мистер Дэшвуд был один, чему Джо несказанно обрадовалась. Мистер Дэшвуд находился в гораздо менее сонном состоянии, чем прежде, и это было приятно, и мистер Дэшвуд не столь глубоко успел погрузиться в дым своей сигары, чтобы забыть о хороших манерах, так что вторая встреча прошла в более благоприятной обстановке, чем первая.
– Мы возьмем это, – (редакторы никогда не говорят «я»), – если вы не станете возражать против некоторых изменений. Это слишком длинно, но сокращение нескольких абзацев, которые я пометил, сделает размер как раз таким, как надо, – сказал он деловым тоном.
Джо едва могла узнать собственную рукопись, так измяты и исчерканы были ее страницы и абзацы, но, испытывая чувство, какое мог бы испытать нежный родитель, если бы его попросили отрезать ножки своему младенцу, чтобы тот уместился в новой колыбели, она посмотрела на помеченные абзацы и с удивлением обнаружила, что все ее размышления о морали, специально вставленные как балласт с целью уравновесить излишнюю романтичность придуманных приключений, оказались вычеркнуты.
– Но, сэр, я полагала, что в каждом рассказе должна заключаться какая-то мораль, поэтому я и заставила некоторых из моих грешников раскаиваться.
Редакторская серьезность мистера Дэшвуда разбавилась улыбкой, ибо Джо забыла о «моей подруге» и заговорила так, как мог говорить лишь сам автор.
– Знаете ли, людям нужны не проповеди, а развлечения. Нравственность нынче плохо продается.
(Это заявление, между прочим, было не совсем верно.)
– Так вы думаете, что с этими изменениями рассказ вам подойдет?
– Да, сюжет нов, вполне удачно разработан… язык хорош и все такое… – прозвучал любезный ответ мистера Дэшвуда.
– А что вы… то есть какую компенсацию… – начала Джо, не вполне уверенная, в какую форму ей следует облечь свой вопрос.
– Ах да! Ну, мы даем от двадцати пяти до тридцати за вещицы такого рода. Платим после выхода, – отвечал мистер Дэшвуд так, словно эта мелочь как-то выпала из его редакторской памяти. Говорят, с редакторами такое бывает.
– Очень хорошо, вы можете взять рассказ, – сказала Джо, возвращая ему рукопись с довольным видом, ведь для нее и двадцать пять после доллара за колонку казались отличной платой. – А могу я сказать подруге, что вы и другой возьмете, если у нее будет что-то получше этого? – спросила она, не заметив своей оговорки и ободренная неожиданным успехом.
– Ну, мы посмотрим. Не могу обещать, что возьмем. Скажите ей, чтоб сделала его кратким и острым. И пусть не обращает внимания на мораль. – Потом небрежным тоном: – А какое имя ваша подруга хотела бы поставить под рассказом?
– Совсем никакого, если вы позволите. Она не хочет, чтобы ее имя появлялось в печати, а псевдонима у нее нет, – сказала Джо, против воли краснея.
– Это – как ей заблагорассудится. Рассказ выйдет на следующей неделе. Вы сами зайдете за деньгами или мне выслать их вам? – спросил мистер Дэшвуд, почувствовавший естественное желание узнать, кто же все-таки его новый автор.
– Я зайду сама. Всего доброго, сэр.
И Джо удалилась, а мистер Дэшвуд водрузил ноги на стол и снисходительно промолвил: «Бедна и горда, обычное дело, но нам подойдет».
Следуя указаниям мистера Дэшвуда и взяв миссис Нортбери за образец, Джо очертя голову нырнула в пенистое море сенсационной литературы, но благодаря спасательному кругу, вовремя брошенному ей другом, выплыла на поверхность без особых повреждений. Как большинство юных писак, она в поисках своих героев и пейзажей отправлялась за границу, и banditti[199], графы, цыгане и цыганки, монахини и герцогини заполняли ее подмостки и играли свои роли с той долей достоверности и воодушевления, какой и следовало ожидать. Читатели ее не были придирчивы к таким мелочам, как грамматика, пунктуация и вероятность происходящего, а мистер Дэшвуд благосклонно дозволял ей заполнять его колонки – за самую низкую плату, – не сочтя необходимым сообщить ей, что истинной причиной его благосклонности был уход одного из его литературных поденщиков, которому предложили более высокую оплату, и тот покинул своего редактора в трудный момент.
Джо вскоре почувствовала заинтересованность в своей работе, так как ее истощенный кошелек постепенно полнел, и небольшая «кубышка», которую она тайно завела с намерением отвезти Бет в горы будущим летом, неизменно, хотя и понемногу заполнялась от недели к неделе. Только одно обстоятельство нарушало ее душевное равновесие: ведь обо всем этом она не сообщила своим домашним. У нее возникло ощущение, что отец и мать ее действий не одобрят, и она предпочла сначала поступить по-своему, а уж потом попросить прощения.
Соблюсти ее тайну было легко, ведь рассказы выходили без имени автора. Разумеется, мистер Дэшвуд выяснил этот вопрос весьма скоро, но обещал хранить молчание и, к ее удивлению, сдержал свое слово.
Джо считала, что это не принесет ей вреда, ибо искренне намеревалась не писать ничего такого, чего потом ей пришлось бы стыдиться, и утихомиривала уколы совести предвкушением той счастливой минуты, когда она предъявит родным заработанное и посмеется по поводу умело сохраненной ею тайны.
Однако мистер Дэшвуд отказывался брать рассказы, не имевшие вызывающего трепет сюжета, и, поскольку трепет не мог быть вызван ничем иным, кроме как терзанием читательских душ, сочинительнице для этой цели понадобилось обшаривать историю и разного рода романы, землю и море, науку и искусство, полицейские протоколы и дома для умалишенных. Джо вскоре обнаружила, что ее девический опыт позволил ей лишь мельком увидеть немногие проявления трагедий, скрывающихся под поверхностью общественной жизни, так что, рассудив об этом с деловой точки зрения, она взялась пополнять недостаток сведений со свойственной ей энергией. Стремясь найти достойный материал и упорствуя в том, чтобы сюжеты были оригинальными, пусть даже и не вполне мастерски разработанными, она обшаривала газеты в поисках несчастных случаев, происшествий и преступлений. Она вызывала подозрения библиотекарей, прося книги о ядах. Она изучала лица прохожих и характеры людей – хороших, дурных и заурядных, – тех, что ее окружали. Она ворошила прах давно прошедших времен, разыскивая факты столь древние, что они казались новыми, и познавала глупость, грехо