– Я же ничего не знаю. Подожду, пока узнаю, тогда попытаюсь снова, а тем временем стану «мести грязь с улиц», раз не умею делать ничего получше, – это, по крайней мере, будет честно.
Такое решение доказало, что второе падение Джо вниз по бобовому стеблю принесло ей кое-какую пользу.
Пока происходили все эти внутренние революции, наружная жизнь Джо оставалась такой же полной забот и лишенной событий, как бывало обычно, а если она порой казалась слишком серьезной или грустной, никто не замечал этого, кроме профессора Баэра. Но он все замечал молча, и Джо вовсе не догадывалась, что он за нею наблюдает, желая увидеть, восприняла ли она его упрек и сделала ли полезный для себя вывод. Тем не менее она выдержала испытание, и он был удовлетворен, ибо, хотя они не обменялись о ее решении ни словом, он понимал, что писать она перестала. Мистер Баэр догадывался об этом не только потому, что указательный палец ее правой руки больше не был выпачкан чернилами, но и потому, что Джо стала проводить свои вечера внизу, а не у себя в комнате, он не встречал ее больше вблизи газетных издательств, а на его уроках она работала терпеливо, с адским упорством, что убедило его в ее стремлении занять свой ум чем-то полезным, пусть и не очень приятным.
Он во многом помогал ей, доказав тем самым, что он настоящий друг, и Джо была счастлива, ибо, тогда как ее перо лежало без дела, сама она не была праздной – она обучалась не только немецкому языку, закладывая фундамент для сенсационного рассказа о собственной жизни.
Эта зима была хорошей и долгой, так как Джо не покидала миссис Кёрк до самого июня. Когда же подошло время отъезда, казалось, все и каждый были огорчены. Дети казались безутешными, а у мистера Баэра волосы на голове буквально стояли дыбом, потому что он всегда яростно их ерошил, если что-то его беспокоило.
– Едете томой? Ах, вы счастлиф, что имеете том, куда ехать, – проговорил он, когда Джо сообщила ему об этом, и сидел молча в уголке, теребя свою бороду, когда она устроила небольшой прощальный прием в тот последний вечер.
Уезжала она рано утром, так что попрощалась со всеми накануне, и когда пришел его черед, она сказала с большой теплотой:
– Ну что же, сэр, я надеюсь, вы не забудете приехать повидаться с нами, если как-нибудь попадете в наши края, не правда ли? Я никогда не прощу вам, если забудете, потому что я хочу, чтобы все мои узнали моего друга.
– Правда? Мне приехать? – спросил он, глядя на нее с высоты своего роста таким полным ожидания и надежды взглядом… Однако она этого взгляда не увидела.
– Да, приезжайте в июле – Лори тогда окончит колледж и вам понравится выпускное торжество в их актовом зале, ведь это будет для вас что-то новое!
– Он – тот ваш лучший друг, о ком вы мне говориль? – спросил он изменившимся тоном.
– Да, это мой мальчик Тедди, и я им ужасно горжусь. Мне очень хотелось бы, чтобы вы его увидели.
Тут Джо подняла глаза, не сознавая ничего иного, кроме собственного удовольствия от перспективы показать их друг другу. Что-то в выражении лица мистера Баэра напомнило ей, что в Лори она может обнаружить нечто большее, чем «лучшего друга», и именно потому, что ей особенно не хотелось выказать, что все между ними не так уж просто, она невольно покраснела, и чем более старалась удержаться от этого, тем более ярким становился ее румянец. Если бы не малышка Тина у нее на коленях, она не знала бы, что станется с нею дальше. К счастью, девчушка вдруг бросилась ее обнимать, так что на миг ей удалось спрятать свое лицо в надежде, что профессор ничего не заметит. Но он заметил, и его собственное лицо сразу утратило минутное выражение взволнованного ожидания и выглядело совершенно обычным, когда он сердечно произнес:
– Я опасаюсь, что не смогу делать время для этого, но я желаю этот друг много успех, а вам все счастье. Бох благослови вас.
С этими словами мистер Баэр тепло пожал Джо руку и, посадив к себе на плечо Тину, вышел из комнаты.
Но когда его племянники были уложены, он долго сидел в своей комнате у камина, а лицо его казалось усталым и полным heimweh – то есть тоски по дому, тяжко гнетущей душу. Вдруг ему вспомнилось, как Джо сидела с необычной для нее нежностью в выражении лица, держа на коленях девчушку. Он на миг опустил голову в ладони, а затем принялся бродить по комнате, как бы в поисках чего-то, чего не мог найти.
– Это все – не для меня, я не должен сейчас надеяться на это, – сказал он себе со вздохом, более похожим на стон. Затем, словно упрекая себя за тоскливое чувство, которого не мог подавить, он подошел к кровати и поцеловал две взлохмаченные головки на подушке, взял с каминной полки свою пенковую трубку, которой так редко пользовался, и открыл томик Платона.
Он делал все, что мог, и вел себя очень мужественно, но я не думаю, что двое буйных парнишек, трубка или даже столь любимый им Платон могли бы утешить профессора, достойно заменив ему и жену, и ребенка, и дом.
Несмотря на ранний час, на следующее утро он пришел на вокзал, чтобы проводить Джо, и благодаря ему она начала свое одинокое путешествие с приятным воспоминанием о знакомом лице, улыбавшемся ей в окно на прощанье, и с букетом фиалок для компании, но – что лучше всего – с радостной мыслью: «Ну что же, я не написала никаких книг, не заработала целого состояния, но зато завела себе достойного друга и постараюсь сохранить эту дружбу на всю жизнь».
Глава двенадцатая. Сердечные муки
Какими бы ни были к тому его мотивы, Лори в последний год учился так, что смог закончить колледж с отличием и произнес выпускную речь на латыни с изяществом Филлипса[210] и красноречием Демосфена, – так говорили его друзья. Там были все они: его дедушка – о, как же горд он был! – мистер и миссис Марч, Джон и Мег, Джо и Бет, и все с любовью восхищались им искренне и беспредельно, но юноши, в момент своего торжества, не очень высоко это ценят, однако после этого ничего подобного уже не получают от окружающих, какими бы ни были их дальнейшие триумфы.
– Мне придется остаться на этот треклятый выпускной ужин, но я буду дома завтра, рано поутру. Вы ведь придете встретить меня, как всегда, девочки? – спросил Лори, усаживая сестер в экипаж, когда окончились радостные события этого дня. Он сказал «девочки», но подразумевал Джо, ведь именно она поддерживала эту давнюю традицию. А у Джо не хватило решимости хоть в чем-то отказать своему великолепному, такому успешному мальчику, и она горячо отозвалась:
– Я приду, Тедди, будь дождь или зной, и пройду торжественным маршем перед вами, исполняя на варгане[211] гимн «Слава победителю-герою».
Лори поблагодарил ее таким взглядом, что она, вдруг запаниковав, подумала: «Ох, вот беда! Я знаю, он теперь кое-что скажет, и что же мне тогда делать?»
Вечерние размышления и утренние занятия несколько утихомирили ее страхи, и, решив, что никто ведь не станет делать предложение, если ему дали веские причины понять, что оно не будет принято, она в назначенный час отправилась встречать Тедди, надеясь, что он не сделает ничего такого, что заставило бы ее ранить его злополучные чувства. По пути она успела забежать к Мег, расцеловать близнецов, и этот визит и освежающе новый запах и вкус Дейзи и Демиджона еще более укрепили силы Джо перед ее свиданием тет-а-тет, но все же, когда вдали замаячила некая рослая фигура, у нее возникло сильное желание повернуть назад и броситься прочь.
– А где же варган, Джо? – воскликнул Лори, едва оказавшись на расстоянии, с которого она могла его расслышать.
– Я о нем забыла. – И Джо снова набралась храбрости, ведь такое приветствие не могло называться «любовничаньем».
Прежде, вот так встречая Лори, она всегда просовывала свою руку под его локоть, но теперь не сделала этого, однако он не стал протестовать, что было плохим знаком, а продолжал торопливо болтать о самых отдаленных предметах, пока они не свернули с дороги на неширокую тропу, ведущую через рощу к их домам. Тут Лори замедлил шаг, вдруг утратил все свое красноречие и время от времени допускал ужасающие паузы. Пытаясь спасти их беседу из одной такой бездны молчания, куда та то и дело проваливалась, Джо поспешно сказала:
– Теперь вам надо обязательно устроить себе хороший и долгий отдых!
– Я так и намереваюсь сделать.
Что-то в его решительном тоне заставило Джо тотчас поднять на него глаза, и она обнаружила, что Лори глядит на нее с выражением, убедившим ее, что грозный момент настал. Она умоляющим жестом протянула к нему руку:
– Нет, Тедди! Прошу вас – не надо!
– Нет, надо! И вы должны меня выслушать. Это не имеет смысла, Джо, нам непременно нужно все высказать друг другу, и чем скорее, тем лучше для нас обоих, – ответил он, вдруг покраснев и взволновавшись.
– Тогда скажите то, что вам хотелось, – я выслушаю.
Лори был молод и в любви совсем неопытен, однако чувство его было нешуточным, и он намеревался «все высказать», даже если бы эта попытка грозила ему смертью, так что он бросился в выяснение отношений с характерной стремительностью, заговорив голосом, время от времени прерывавшимся, несмотря на его мужественные усилия сдержать волнение:
– Я полюбил вас сразу, как только познакомился с вами, Джо, ничего не мог с этим поделать, вы были ко мне так добры. Я пытался выказать вам это – вы мне не позволяли. Сейчас я хочу заставить вас услышать это и дать мне ответ, потому что я больше не могу продолжать по-прежнему.
– Мне хотелось уберечь вас от этого, я думала, вы поймете… – начала Джо, обнаружившая, что все это гораздо тяжелее, чем она ожидала.
– Я знаю, вы так и поступали, но ведь девушки такие странные существа, никогда не поймешь, что они на самом деле имеют в виду. Они говорят «да», а имеют в виду «нет» и сводят человека с ума просто ради забавы, – возразил Лори, укрываясь за неопровержимым фактом.