– Усталость пойдет ему на пользу, и он вернется домой в состоянии такого задумчиво-нежного раскаяния, что я не решусь с ним увидеться, – проговорила она и добавила, медленно направляясь домой и чувствуя себя так, словно только что убила какое-то ни в чем не повинное существо и похоронила его под листьями в лесу. – А теперь мне надо пойти и подготовить мистера Лоренса, чтобы он был особенно добр к моему бедному мальчику. Мне хочется, чтобы Лори полюбил Бет… Может быть, со временем он ее и полюбит, только я начинаю думать, что ошибалась насчет нее. Вот ведь беда! И как только девушки могут и любят заводить себе поклонников и отказывать им? Мне это представляется таким ужасным!
В уверенности, что, кроме нее самой, никто не мог бы хорошо справиться с этим делом, Джо сразу же прошла к мистеру Лоренсу, храбро поведала ему всю свою тяжкую историю с начала и до конца и тут вдруг не выдержала, так отчаянно разрыдавшись над собственной бесчувственностью, что добрый старик, хотя и был горько разочарован, не произнес ни слова упрека. Ему трудно было понять, как вообще какая-нибудь девушка может не влюбиться в Лори, и он надеялся, что она передумает, однако он знал – и гораздо лучше, чем Джо, – что насильно мил не будешь, поэтому он только печально покачал головой и решил увезти своего внука подальше от греха, ибо прощальные слова юного нетерпеливца, обращенные к Джо, встревожили деда больше, чем он хотел бы признать.
Когда Лори вернулся домой, смертельно уставший, но вполне овладевший собой, дедушка встретил его так, будто ничего не знал о случившемся, и очень успешно поддерживал этот тон почти два часа кряду. Но когда в сумерках они сидели вдвоем – они особенно любили бывать вместе в это время, – старому джентльмену стало очень трудно продолжать обычную болтовню о том о сем, а молодому еще труднее слушать, как его хвалят за успехи прошедшего года, которые теперь казались ему всего лишь бесплодными усилиями любви. Лори терпел это, сколько мог, затем отошел к роялю и принялся играть. Окна стояли открытыми, и Джо, прогуливавшаяся в саду вместе с Бет, на этот раз понимала музыку лучше, чем ее сестра, ибо Лори играл Патетическую сонату так, как никогда не играл ее прежде.
– Это превосходно, я должен признать, но так грустно – до слез! Дай-ка нам что-нибудь более веселое, мой мальчик, – попросил мистер Лоренс, чье доброе старое сердце было полно сочувствия к внуку, и он жаждал выказать ему это, но не знал как.
Лори стремительно заиграл какую-то легкую, живую мелодию, исполнял ее весьма бурно несколько минут и храбро доиграл бы до конца, если бы во время краткой паузы не послышался голос миссис Марч, позвавшей:
– Джо! Зайди-ка в дом, дорогая! Ты мне нужна.
Как раз это и жаждал сказать Лори, правда в другом смысле! Услышав этот зов, он потерял мелодию, музыка оборвалась посреди аккорда, а музыкант остался сидеть молча в сгустившейся тьме.
– Не могу больше, это невыносимо! – пробормотал старый джентльмен.
И тут он встал, ощупью прошел к фортепиано, положил добрые ладони на широкие плечи молодого человека и сказал нежно, словно женщина:
– Я понимаю, мой мальчик. Я все знаю.
Долгий миг не было ответа. Потом Лори спросил:
– Кто же сказал вам?
– Джо. Сама.
– Значит, это конец! – И Лори стряхнул ладони деда со своих плеч, так как, хотя и был благодарен ему за сочувствие, мужская гордость юноши не могла вынести жалости мужчины.
– Не совсем. Я только хочу сказать тебе одну вещь, и тогда покончим с этим, – возразил мистер Лоренс с необычной для него мягкостью. – Тебе, по-видимому, не захочется теперь оставаться дома?
– Я не намерен убегать от какой бы то ни было девицы. Джо не может запретить мне видеть ее, я останусь дома и буду видеть ее, сколько мне заблагорассудится! – перебил деда Лори протестующим тоном.
– Нет, если ты – джентльмен, каким я тебя считаю. Я разочарован, но ведь девочка тут ничего не может поделать, и единственное, что тебе остается, – это уехать на время. Куда ты поедешь?
– Все равно куда. Мне безразлично, что со мною теперь будет.
И Лори поднялся на ноги с безнадежным смешком, резанувшим слух деда.
– Ради бога, прими это как мужчина и не поступи опрометчиво. Почему бы тебе не отправиться за границу, как ты планировал, и там забыть обо всем?
– Не могу.
– Но ведь ты так рвался туда, и я обещал, что ты поедешь, когда окончишь колледж.
– Ох, да я же не собирался ехать туда в одиночестве! – И Лори быстро зашагал через всю комнату – к двери с таким исказившимся лицом, что надо радоваться, что его дед этого не видел.
– А я и не предлагаю тебе ехать в одиночестве. Есть кое-кто, готовый с радостью отправиться с тобой куда угодно, хоть на край света.
– И кто же это, сэр? – Лори остановился как вкопанный.
– Я сам.
Лори бросился назад так же стремительно, как уходил прочь, и, протянув деду руку, произнес вдруг охрипшим голосом:
– Я – эгоист, я… просто скотина, но… вы же понимаете… дедушка!
– Господь милосердный, да, конечно же, я понимаю, потому что ведь и я когда-то пережил то же самое – когда-то, в мои юные годы, и потом снова, с твоим отцом. А теперь, мой дорогой мальчик, просто посиди спокойно и послушай, какой у меня план. Все уже решено и может быть осуществлено тотчас же, – сказал мистер Лоренс, крепко обняв молодого человека, словно страшась, что тот, как когда-то его отец, сбежит из дома.
– Хорошо, сэр. Так что же это за план? – И Лори сел рядом, но ни на лице его, ни в голосе не было никаких признаков интереса.
– В Лондоне есть одно дело, за которым надо бы присмотреть. Я хотел, чтобы это сделал ты, но лучше мне заняться им самому, а здесь дела и так пойдут прекрасно под руководством Брука. Партнеры мои почти всё делают сами, я держусь лишь до того времени, пока ты не займешь мое место. Так что я могу уехать когда угодно.
– Но вы же терпеть не можете такие путешествия, сэр. Я не смею просить вас об этом – в вашем-то возрасте! – начал Лори, благодарный за предложенную дедом жертву, но предпочитавший поездку в одиночестве, если все же решился бы поехать.
Старый джентльмен прекрасно понимал это и именно этого вовсе не желал, ибо настроение, в котором он обнаружил своего внука, внушало ему, что опасно и потому не следует оставлять юношу на произвол судьбы. Так что, подавив естественное сожаление при мысли о покидаемом домашнем уюте, он решительно заявил:
– Ну, видит Бог, я еще не слишком стар. Мне эта идея пришлась очень по душе. Путешествие пойдет мне на пользу, а мои старые кости вовсе не пострадают, потому что путешествовать в наши дни стало почти так же удобно, как сидеть дома в кресле.
Беспокойное движение Лори подсказало деду, что то ли кресло внука было не вполне удобным, то ли ему не понравился план. Это заставило старика поспешно добавить:
– Я не собираюсь стать тебе помехой или обузой. Я еду, так как полагаю, что тебе это было бы приятнее, чем оставить меня здесь. Я не намерен шататься вместе с тобой повсюду, ты будешь свободен ездить куда захочешь, пока я стану развлекаться по-своему. У меня есть друзья в Лондоне и Париже, которых я хотел бы навестить. Ты же тем временем можешь поехать в Италию, Германию, Швейцарию – куда захочешь, наслаждаться музыкой, картинами, пейзажами и приключениями, сколько твоей душе будет угодно.
Надо сказать, что в тот момент Лори чувствовал, что сердце его разбито вдребезги и весь мир – всего лишь печальная и дикая пустыня, но когда прозвучали некоторые слова, искусно вплетенные дедом в последнее предложение, разбитое сердце внука неожиданно встрепенулось, а в печальной и дикой пустыне появились один-два зеленеющих оазиса. Он вздохнул и сказал безжизненным тоном:
– Как скажете, сэр. Не важно, куда я поеду или что буду делать.
– Но это важно мне, мой мальчик, помни об этом. Я предоставляю тебе полную свободу, но убежден, что ты честно ею воспользуешься. Обещай мне это, Лори.
– Все, что пожелаете, сэр.
«Хорошо, – подумал старый джентльмен. – Сейчас тебе все равно, но придет время, и это обещание удержит тебя от всего дурного, или я очень ошибаюсь».
Человек весьма энергичный, мистер Лоренс ковал железо, пока оно горячо, и прежде, чем подавленный депрессией дух внука обрел силу воспротивиться, они уже были в пути.
В то время, что шли необходимые сборы, Лори вел себя, как обычно ведут себя молодые джентльмены в таких случаях. Он стал как бы никем, то раздражался, то грустил, то терял аппетит, был небрежен в одежде и много времени уделял бурной игре на фортепиано. Он избегал Джо, однако утешал себя тем, что с трагическим лицом смотрел на нее из своего окна, и это лицо преследовало ее в ночных кошмарах, а днем усиливало в ней и так тяжкое чувство вины. В отличие от некоторых страдальцев, Лори никогда не говорил о своей безответной страсти и не позволял никому, даже миссис Марч, произнести ни слова утешения или сочувствия. В каком-то смысле это было облегчением для его друзей, но недели до его отъезда оказались очень тревожными для окружающих, и все радовались, что «бедный дорогой мальчик уезжает, чтобы забыть о своей беде и вернуться домой счастливым». Разумеется, Лори мрачно улыбался в ответ на их заблуждение, но обходил его молчанием с печальным превосходством человека, который знает, что его верность, как и его любовь, неизменна.
Когда пришло время прощаться, Лори притворился веселым, чтобы скрыть те неуместные чувства, что стремились вырваться наружу. Веселость эта никого не обманула, но все они старались показать, что поверили в нее, – ради него, и ему удавалось держаться очень хорошо, пока миссис Марч не поцеловала его, с материнским сочувствием что-то ему прошептав. Тут, почувствовав, что выдержка быстро его покидает, он принялся поспешно обнимать всех подряд, не забыв и потрясенную Ханну, и со всех ног бросился вниз по лестнице. Минутой позже Джо последовала за ним – помахать ему рукой, если он обернется. Он обернулся, возвратился, обнял ее – она стояла на ступеньке выше его – и взглянул вверх, на нее с таким лицом, что его короткая мольба прозвучала и красноречиво, и трогательно: