– Ах, Джо, неужели не можете?
– Тедди, дорогой, как я хотела бы смочь!
И это было все, кроме недолгого молчания. Потом Лори выпрямился, сказал: «Все в порядке. Не обращайте внимания» – и молча зашагал прочь. Ох, но ведь все не было в порядке, и Джо не могла не обращать внимания, потому что после ее твердого ответа, в тот миг, когда курчавая голова Лори прижалась к ее руке, она почувствовала себя так, точно заколола кинжалом самого дорогого друга, а когда он ушел, не обернувшись, поняла, что ее мальчик Лори больше никогда не придет.
Глава тринадцатая. Тайна Бет
Когда в том июне Джо возвратилась домой, она была поражена тем, как изменилась Бет. Никто дома не говорил об этом, казалось даже, что они этого не сознают, перемена наступала столь постепенно, что не могла испугать тех, кто видел Бет каждый день, но взгляд Джо, обостренный долгим отсутствием, увидел ее очень ясно, и страшная тяжесть легла на ее сердце, когда она всмотрелась в лицо сестры. Оно не стало бледнее, оно лишь чуть больше осунулось, чем было осенью, но выглядело странно прозрачным, будто все смертное в нем медленно вычищалось, сменяясь бессмертным сиянием, лучащимся сквозь хрупкую плоть с неописуемо трогательной красотой. Джо не только увидела, но и почувствовала это, однако в тот момент ничего не сказала, и вскоре первое впечатление утратило свою остроту, ибо Бет казалась счастливой, и ни у кого не являлось сомнений, что она чувствует себя лучше, так что за другими заботами Джо на время забыла о своем страхе.
Однако, когда уехал Лори и в доме снова воцарился мир, смутное беспокойство вернулось и стало преследовать Джо. Она призналась сестре в собственных прегрешениях и получила прощение, однако, когда она показала Бет свои накопления и предложила поездку в горы, та от всей души поблагодарила ее, но попросила не уезжать так далеко от дома. Новая поездка к морю гораздо лучше ей подойдет, а так как бабушку невозможно было уговорить покинуть малышей, Джо сама повезла Бет в тихое местечко, где та могла много времени проводить на открытом воздухе и позволять свежим морским ветеркам навевать легкий румянец на ее бледные щеки.
Место, где они жили, не было модным, но даже среди приятных тамошних жителей наши девицы почти не завели себе друзей, предпочитая просто жить друг для друга. Бет была слишком застенчива, чтобы получать удовольствие от малознакомого общества, а Джо оказалась слишком занята сестрой, чтобы интересоваться еще кем-то. Так они и стали буквально всем друг для друга и приходили и уходили, не сознавая присутствия других людей вокруг себя и того интереса, который они возбуждали у тех, кто следил сочувственным взором, как сильная девушка и ее слабенькая сестра всегда и всюду бывают вместе, словно интуитивно ощущают, что их долгая разлука недалека.
У них и правда было такое ощущение, однако ни та ни другая не заговаривали об этом, ведь между нами и нашими дорогими и близкими часто существует некая сдержанность, которую очень трудно преодолеть. Джо представлялось, что между ее душой и душою Бет пала какая-то завеса, а когда она протягивает руку, чтобы эту завесу приподнять, молчание кажется священным и надо ждать, пока Бет заговорит сама. Ее поражало и в то же время она была благодарна, что родители, казалось, не увидели того, что видела она, и в те спокойные недели, когда замеченные ею тени стали ей так ясно видимы, она ничего не сообщила домашним, полагая, что все скажется само собой, когда – по их возвращении – дома увидят, что Бет не стало лучше. Ей очень хотелось бы знать, действительно ли сестра догадывается о горькой истине и какие мысли бродят у Бет в голове, когда она лежит на теплых камнях у берега, головой опираясь о колени преданной Джо, а ветерки навевают ей здоровье и море музыкой звучит у ее ног.
Но однажды Бет ей призналась. Джо думала, что сестра спит: та лежала так тихо! Джо отложила книгу и сидела, глядя на сестру грустными глазами, пытаясь усмотреть проблески надежды в слегка порозовевшем лице Бет. Однако ей не удавалось отыскать достаточно таких признаков, что могли бы ее удовлетворить, потому что щеки Бет были слишком худы, а руки слишком слабы, чтобы удержать даже те розовые раковины, какие они собирали. И она поняла с большей горечью, чем когда-либо прежде, что Бет медленно уплывает от нее прочь, и руки Джо инстинктивно обвились и крепко сжали в объятии самое драгоценное сокровище, каким она обладала. Глаза ее затуманились на минуту и ничего не видели, а когда они снова прояснились, Бет смотрела на нее с такой нежностью, что вряд ли понадобились бы слова, которые она все же произнесла:
– Джо, моя дорогая, я рада, что ты знаешь. Я пыталась сказать тебе, но не смогла.
Ответа не последовало, только щека сестры нежно прижалась к щеке Бет, не было даже слез, потому что, когда Джо бывала глубоко тронута, она не могла плакать. Сейчас она оказалась слабее сестры, и это Бет старалась утешить ее и поддержать, обняв и нашептывая ей на ухо успокоительные слова.
– Я ведь давно поняла это, моя дорогая, и теперь уже привыкла, думать об этом уже не тяжело, и переносить это мне не трудно. Попробуй смотреть на это так же и не беспокойся обо мне, потому что на самом деле так – лучше всего. Право, гораздо лучше.
– Ты из-за этого чувствовала себя такой несчастной осенью, да, Бет? Ты ведь не так чувствовала это тогда и смогла так долго хранить все про себя, да? – спрашивала Джо, отказываясь видеть или говорить, что так лучше всего, но обрадованная тем, что Лори не имел отношения к несчастью Бет.
– Да, тогда-то я и перестала надеяться, но мне не хотелось признавать это. Я пыталась считать это просто болезненной фантазией и не позволяла себе никого своими опасениями обеспокоить. Но когда я увидела тебя такой счастливой и полной сил и радостных планов, стало так тяжко понимать, что я никогда не смогу быть такой же, как ты, и вот тогда я почувствовала себя ужасно несчастной, Джо.
– О Бет, что же ты ничего мне не сказала, не дала мне тебя утешить, помочь тебе? Как ты могла так отгородиться от меня, выносить все это совершенно одна?
В голосе Джо звучал нежный упрек, а сердце щемило от мысли о той внутренней борьбе, какую Бет вела с собою в полном одиночестве, пока сумела сказать «прощай» здоровью, любви и жизни и нести свой крест с такой светлой готовностью.
– Может быть, это было неправильно, только я старалась сделать как лучше. Ведь никто ничего не говорил, и я надеялась, что ошибаюсь. Было бы эгоизмом напугать вас всех, когда маменька так волновалась из-за Мег, а Эми уехала за границу и ты была такая счастливая с Лори – во всяком случае, мне так казалось тогда.
– Но я же думала, что ты его любишь, Бет, потому и уехала, зная, что я не смогу его полюбить, – вскричала Джо, радуясь возможности открыть сестре всю правду.
Бет взглянула на нее с таким удивлением, что Джо улыбнулась, несмотря на свою боль, и сказала очень тихо:
– Так ты не была в него влюблена, моя родная? Я боялась, что это именно так, и вообразила, что твое бедное маленькое сердечко все это время было полно «несчастного влюбленничества».
– Почему, Джо? Как могла бы я в него влюбиться, когда он так любил тебя? – спросила Бет наивно, как дитя. – Я и правда его очень люблю. Он так добр ко мне, его невозможно не любить. Но он никогда никем иным не мог бы стать для меня – только братом. И я искренне надеюсь, что станет – со временем.
– Не через мое посредство, – решительно заявила Джо. – Ему остается Эми, они отлично подошли бы друг другу, а у меня душа не лежит к таким вещам, во всяком случае сейчас. Мне все равно, что станет с кем-нибудь, кроме тебя, Бет. Ты должна выздороветь.
– Я хочу этого, Джо, ах, я так хочу этого! Я стараюсь, но с каждым днем я немножко теряю силы и все больше убеждаюсь в том, что никогда не смогу их вернуть. Это – как отлив, Джо. Когда отлив начинается, он идет очень медленно, но остановить его невозможно.
– Он должен быть остановлен! Твой отлив не может так скоро начаться, девятнадцать лет – слишком юный возраст. Я не могу тебя отпустить. Я буду работать и молиться и бороться против этого. Я удержу тебя вопреки всему! Должны же быть способы, еще не может быть слишком поздно. Господь не будет так жесток, чтобы отнять тебя у меня, – воскликнула бедная Джо, бурно протестуя, ведь ее дух был гораздо менее религиозно смиренным, чем дух Бет.
Простые, искренние люди редко бывают многословны, говоря о своей вере. Она чаще проявляется в их поступках, чем в речах, и оказывает более сильное воздействие, чем поучения или напыщенные слова. Бет не умела рассуждать о своей вере или объяснить, каким образом эта вера вселила в нее и мужество, и терпение, позволяющие ей отказаться от жизни и со светлой готовностью ожидать смерти. Словно доверчивое дитя, она не задавала вопросов, оставляя все на волю Бога и природы – Отца и матери всех живущих на земле, чувствуя, что именно они – и только они – могут научить и укрепить сердце и душу для этой жизни, как и для жизни грядущей. Бет не упрекала Джо за неправедные слова, только еще сильнее любила сестру за столь страстную заботу и еще теснее прижалась к источнику драгоценной человеческой любви, от которой наш Отец Небесный никогда не желает нас отлучить, но посредством которой Он притягивает нас ближе к себе.
Бет не могла сказать: «Я рада умереть», ведь жизнь была ей так сладка. Она могла лишь прорыдать: «Я стараюсь захотеть этого», тесно прижавшись к Джо, когда первая горькая волна страшного горя захлестнула их обеих.
Немного погодя Бет спросила с вернувшимся к ней спокойствием:
– Ты скажешь им об этом, когда мы вернемся?
– Я думаю, они сами увидят, без всяких слов, – вздохнула Джо, ибо теперь ей казалось, что Бет изменяется с каждым днем.
– А может, и нет. Я слышала, что самые любящие часто бывают более слепы к таким вещам, чем все другие. Если они не увидят, ты им скажешь об этом вместо меня. Я не хочу никаких секретов, и гораздо добрее будет их подготовить. У Мег есть Джон и малыши, она утешится ими, а ты должна быть рядом с папой и мамой, Джо, обещаешь?