ьным, не таким уж несчастным, но более постаревшим и опечаленным, чем один-два года вполне успешной жизни способны были бы его сделать. Эми ничего не могла понять, но не решалась задавать никаких вопросов, так что лишь покачала головой и тронула пони, поскольку процессия, извиваясь, уже прошла через арки моста над рекой Пальон и скрылась в храме.
– Que pensez-vous?[216] – спросила Эми, как бы проветривая свой французский, который значительно улучшился в количестве, если и не в качестве, после ее приезда за границу.
– Эта мадмуазель с великой пользой употребила проведенное здесь время, и результат просто очарователен, – по-французски же ответил ей Лори, поклонившись и прижав руку к сердцу. И он одарил ее восхищенным взглядом.
Щеки Эми зарделись от удовольствия, однако что-то в его комплименте ее не удовлетворило – это не было похоже на прямую похвалу, какой он одаривал ее дома, когда похаживал вокруг нее во время праздников и заявлял, что она «чудо как хороша», улыбаясь во весь рот и одобрительно поглаживая ее по голове. Ей не нравился его новый тон: хотя он вовсе не был пресыщенным, но звучал равнодушно, вопреки взгляду.
«Если это он так взрослеет, лучше бы ему навсегда оставаться мальчишкой», – подумала Эми со странным чувством разочарования и неловкости, тем временем изо всех сил стараясь казаться всем довольной и веселой.
В банкирской компании «Авигдор» она отыскала драгоценные письма из дома и, передав вожжи Лори, читала их с огромным наслаждением, пока они мчались по извилистой тенистой дороге меж живых изгородей, где цвели чайные розы, такие же свежие, как в июне.
– Бет очень неважно себя чувствует, пишет мама. Я часто думаю, что мне надо бы поехать домой, но они все твердят «оставайся». Вот я и остаюсь, ведь другой такой возможности у меня никогда не будет, – сказала Эми, с серьезным видом просматривая одну из страниц.
– Я думаю, тут вы правы. Дома вы ничего не смогли бы сделать, а для них – великое утешение знать, что вы здоровы и счастливы и получаете такое удовольствие, путешествуя, моя дорогая.
Лори придвинулся чуть ближе к ней и выглядел чуть более похожим на себя прежнего, когда произносил эти слова, так что страх, порой тяжким грузом ложившийся на душу Эми, стал несколько легче, потому что взгляд Лори, его движение и братское «моя дорогая», казалось, заверяли ее, что, случись и в самом деле беда, она не останется в полном одиночестве на чужбине. Очень скоро она уже смеялась, показывая ему небольшой набросок – Джо в «бумагомарательском» костюме, с бантом, яростно вздыбившимся на ее шапочке, и с вылетающими у нее изо рта словами: «Огонь гениальности еще пылает!»
Лори улыбнулся, взял набросок, спрятал его в карман жилета, «чтобы не улетел», и с интересом стал слушать весьма живое письмо, которое Эми ему читала.
– Это Рождество обещает быть для меня по-настоящему веселым, с подарками утром, с вами и письмами днем и с балом вечером, – сказала Эми, когда оба вышли из коляски посреди руин старого форта, и целая стая великолепных павлинов немедленно столпилась вокруг: покорно, словно ручные, они ожидали, пока их накормят.
В то время как Эми стояла на насыпи, выше Лори, смеясь и разбрасывая крошки ярким птицам, он смотрел на нее так же, как она в коляске смотрела на него, с естественным любопытством пытаясь разглядеть перемены, произведенные в ней временем и оторванностью от дома. Он не обнаружил ничего такого, что могло бы озадачить его или разочаровать, зато многим можно было восхититься, многое одобрить, и, если не обращать внимания на чуть излишнюю аффектацию в разговорах и поведении, она была так же радостно оживлена и грациозна, как всегда, только добавилось то неописуемое нечто в одежде и поведении, что мы называем элегантностью. Всегда не по годам взрослая, Эми обрела теперь некоторый апломб, что сказывалось в ее манере держаться и говорить, и от этого она казалась более светской, чем была на самом деле, однако ее былая капризность время от времени все еще проявлялась, да и сильная воля так и не утратила своей силы, а природная искренность осталась не затронута чужеземной полировкой.
Лори, конечно, не уяснил себе все это в тот самый момент, когда смотрел на Эми, пока она кормила павлинов, однако увидел достаточно такого, что не только удовлетворило, но и заинтересовало его, и унес в памяти прелестную небольшую картину: девушка с радостно сияющим лицом стоит в солнечных лучах, высветивших мягкие тона ее платья, свежий румянец щек, яркое золото волос, сделав ее самой заметной фигурой в этой милой сценке.
Когда они взобрались на каменное плато, венчающее гору, Эми повела вокруг рукой, как бы приглашая Лори в свое излюбленное и часто посещаемое прибежище, и спросила, указывая то в одну сторону, то в другую:
– А вы помните кафедральный собор и Корсо, рыбаков у залива, тянущих сети, и дивную дорогу к Вилла-Франко, Башне Шуберта[217] там, внизу, и – прекраснее всего – вон ту крохотную крапинку далеко в море, которая, говорят, и есть Корсика?
– Помню. Изменений особых тут нет, – ответил он без энтузиазма.
– Чего бы не дала Джо, чтобы только взглянуть на эту знаменитую крапинку! – воскликнула Эми, находясь в приподнятом состоянии духа и желая, чтобы и Лори чувствовал себя так же, как она.
– Да. – Вот и все, что он ответил. Однако он повернулся в ту сторону и напряг зрение, чтобы разглядеть островок, который более мощный узурпатор, чем сам Наполеон, сделал теперь для него еще интереснее.
– Рассмотрите эту крапинку получше ради Джо, а потом идите ко мне и расскажите, что вы сами делали все это время, – сказала Эми, удобно усаживаясь и готовясь к обстоятельному разговору.
Но такого разговора у них не получилось, так как, хотя Лори подошел к ней и отвечал на все ее вопросы вполне свободно, она смогла узнать лишь, что он объездил всю Европу и побывал в Греции. Словом, часок пробездельничав, они отправились в ее коляске домой, и Лори, отдав дань уважения миссис Кэррол, покинул их, пообещав вернуться вечером.
Следует отметить, что в тот вечер Эми прихорашивалась с особым тщанием. Время и разлука усердно поработали над нашими молодыми людьми. Эми увидела своего старого друга новыми глазами – не как «нашего мальчика», но как красивого и приятного мужчину – и ясно осознавала, что у нее возникло вполне естественное желание добиться его расположения. Она прекрасно понимала, каковы ее сильные стороны, и умела ими воспользоваться и с тонким вкусом, и весьма искусно, а это и составляет истинное богатство бедной и красивой женщины.
Тарлатан и тюль в Ницце были дешевы, так что Эми драпировалась в них в таких, как теперь, случаях и, следуя благоразумной английской моде, требовавшей, чтобы молодые девушки одевались просто, устраивала себе очаровательные «маленькие туалеты»[218], украшая их свежими цветами, какими-нибудь недорогими безделушками и используя всяческие тонкие уловки, недорогие, но весьма эффектные. Надо признать, что здесь частенько художник брал верх над женщиной и позволял себе удовольствие создавать прически и драпировки в античном стиле и принимать классические позы. Однако, милые мои, у всех у нас имеются маленькие слабости, и мы легко прощаем их молодым, доставляющим нам удовольствие своей пригожестью и веселящим наши сердца своей безыскусной тщеславностью.
– Мне очень хочется, чтобы Лори нашел, что я хорошо выгляжу, и хочется написать об этом домой, – говорила себе Эми, надевая старое шелковое бальное платье Фло и окутывая его целым облаком только что купленной кисеи «иллюзион», из которой ее белые плечи и золотистая головка являлись взору с весьма художественным эффектом. У Эми хватило здравомыслия оставить волосы в покое, лишь собрав их густые золотистые волны и локоны в узел на затылке а-ля Геба.
– Это не модно, но мне это к лицу, ведь я не могу позволить, чтобы из меня делали страшилище, – заявила она, когда ей предложили завить, взбить или заплести волосы соответственно требованиям последней моды.
Поскольку у Эми не нашлось украшений, достойных этого значительного события, она подколола свои пышные юбки розовыми кистями азалии, а белые свои плечи обвила изящными зелеными лозами. Вспомнив о том, как дома они красили башмачки, она с девчачьим удовольствием осмотрела свои бальные туфельки из белого атласа и заскользила по комнате, в полном одиночестве любуясь собственными аристократическими ножками.
– Новый веер как раз подходит к моим цветам, перчатки сидят – просто чудо, а настоящие кружева на тетушкином mouchoir придают особую атмосферу всему моему наряду, – заключила Эми, держа по свече в каждой руке и критическим взором оглядывая себя. – Если бы только у меня были классические нос и рот, я была бы совершенно счастлива!
Несмотря на этакую беду, Эми выглядела необыкновенно веселой и грациозной, когда выскользнула из комнаты. Она редко бегала бегом – это не соответствовало ее стилю, как она полагала, ибо она была довольно высокой и стиль величавой Юноны[219] подходил ей больше, чем спортивный или пикантный. В ожидании Лори она прогуливалась взад и вперед по длинному салону гостиницы и заняла было позицию под канделябром, эффектно освещавшим ее волосы, но, к счастью, передумала и отошла в другой конец салона, словно устыдившись девчачьего стремления создать благоприятное впечатление при первом же взгляде. И случилось так, что ничего лучшего она и придумать бы не могла, потому что Лори появился очень тихо, она его шагов не слышала, стояла у дальнего окна, отвернувшись, чуть подобрав одной рукой юбку: стройная белая фигурка на фоне красных занавесей выглядела так эффектно, словно удачно поставленная скульптура.
– Добрый вечер, Диана! – произнес Лори, глядя на нее с одобрением, и взгляд этот ей очень понравился.