– Добрый вечер, Аполлон![220] – откликнулась Эми, отвечая ему с улыбкой, ведь он тоже выглядел необыкновенно элегантным, а при мысли о том, как она войдет в бальную залу, опираясь на руку такого представительного мужчины, она от всей души пожалела четырех мисс Дэвис – ее приятельниц-дурнушек.
– Вот ваши цветы, – сказал Лори. – Я сам их подбирал, памятуя, что вы не любите готовых «сор-букеев», как Ханна их называет. – И он протянул ей маленький изящный портбукет, на который она каждый день заглядывалась в витрине знаменитого магазина «Кардилия».
– Как вы добры, Лори! – с благодарностью воскликнула она. – Если бы я заранее знала, что вы приедете, я что-нибудь приготовила бы для вас сегодня, хотя, боюсь, не такое красивое, как это!
– Спасибо. Он, конечно, не совсем то, что следовало бы подарить, но вы его украшаете, – проговорил он, когда она защелкнула серебряный браслетик на своем запястье.
– Перестаньте, пожалуйста.
– А я думал, вам нравятся все такие штучки.
– Ну не от вас же! Это звучит вовсе не натурально, и мне больше по душе ваша прежняя прямота.
– Это меня радует, – произнес он, взглянув на нее с облегчением, потом помог ей застегнуть перчатки и спросил, прямо ли у него повязан галстук, – так, как он делал это в былые времена, когда – дома – они все вместе бывали на вечеринках.
Компания американцев собралась в длинной salle a manger[221], а сам вечер был таким, какой можно видеть только в Европе, и более нигде. Гостеприимные американцы пригласили всех, с кем были знакомы в Ницце, и, не имея ни пристрастий к титулам, ни предубеждений против них, зазвали к себе некоторых титулованных особ, желая придать блеска своему рождественскому балу. Один русский князь удостоил их согласием посидеть часок в уголку, беседуя с корпулентной дамой, облаченной, подобно матушке Гамлета, в черный бархат, с целым хомутом из жемчугов под подбородком в придачу. Восемнадцатилетний польский граф целиком посвятил себя дамам, объявившим, что он – «совершенный душка», а какая-то «его светлость» из Германии, явившись исключительно ради ужина, бестолково бродил повсюду, ища, чего бы поскорее и побольше поглотать. Личный секретарь барона Ротшильда, толстоносый еврей в тесных башмаках, благодушно лучился, взирая на все общество, словно само имя его хозяина увенчало его золотым нимбом. Грузный француз, лично знавший императора, пришел ублажить собственную страсть к танцам, а леди «де» Джонс, многодетная матрона из Великобритании, решила украсить общество всеми своими восемью отпрысками. Разумеется, было здесь и множество легконогих юных американок с пронзительными голосами, холодно-красивых, смертельно скучных англичанок, а также несколько не весьма красивых, но пикантных француженок. Ну и несомненно, присутствовал обычный круг путешествующих по Европе молодых джентльменов, весело резвившихся на свободе, тогда как мамаши из разных стран, расположившись у стен залы, доброжелательно улыбались им со своих мест, пока они отплясывали с их дочерьми.
Любая молодая девушка легко представит себе настроение Эми, когда она в тот вечер «вышла на сцену», опираясь на руку Лори. Она знала, что выглядит хорошо, она любила танцевать, она чувствовала, что нога ее ступила на хорошо знакомую ей почву в этой бальной зале, и наслаждалась восхитительным ощущением полновластия, возникающим, когда молодая девушка впервые открывает для себя новое и прекрасное царство, над которым она рождена властвовать, ибо она красива, молода, и потому, что она – женщина. Эми жалела четырех мисс Дэвис, ведь они были неуклюжи, некрасивы и не было у них никакого эскорта, кроме их мрачного папá и трех еще более мрачных теток. Так что она поклонилась им всем в самой своей дружелюбной манере, когда проходила мимо, и это было хорошо с ее стороны, так как позволило им разглядеть ее наряд, а потом сгорать от любопытства, не в силах узнать, кто же такой этот ее друг, столь представительный на вид.
С первыми звуками оркестра щеки Эми зарделись, глаза заискрились, а ножки принялись нетерпеливо постукивать по полу, ибо танцевала она прекрасно и ей хотелось, чтобы Лори об этом узнал. Поэтому легче представить себе, чем описать, ее потрясение, когда она услышала его совершенно равнодушный вопрос:
– Вам хотелось бы потанцевать?
– На балу обычно танцуют.
Потрясенный вид Эми и ее поспешный ответ побудили Лори как можно быстрее загладить свой промах.
– Я имел в виду только первый танец. Так вы окажете мне честь?..
– Я смогу уделить вам один танец, если удастся отложить графа, поскольку вы – мой старый друг, – ответила Эми, надеясь, что титул произведет должный эффект и докажет Лори, что с нею шутки плохи.
– Он милый малыш, только этот польский шесток[222] слишком уж невысок, чтобы служить опорой «дочери богов, божественно высокой и еще более божественно прекрасной!» – вот, однако, и все, чем ей пришлось удовольствоваться в ответ.
Круг, в который они вступили, составляли англичане, и Эми была вынуждена картинно пройтись в котильоне, все время испытывая жгучее желание пуститься самозабвенно отплясывать тарантеллу. Лори передал ее с рук на руки «милому малышу» и отправился выполнить свой долг перед Фло, никак не обеспечив себе соучастие Эми в грядущих удовольствиях, так что это достойное порицания небрежение было достойным же образом наказано, ибо она оказалась занята другими партнерами вплоть до ужина, намереваясь все же смягчиться, если он проявит признаки раскаяния. Она продемонстрировала ему свою бальную книжечку с притворным удовольствием, когда он подошел, а не поспешил к ней, чтобы пригласить ее на следующий танец – великолепную польку-редову. Однако его вежливое сожаление Эми не обмануло, и когда она галопом мчалась прочь вместе с графом, то увидела, как Лори усаживается подле ее тетушки с видом явного облегчения.
Это было непростительно, и Эми перестала его замечать, что удавалось ей довольно долгое время, лишь бросая ему пару-другую слов, когда подходила к своей «дуэнье» за понадобившейся булавкой или просто отдохнуть с минутку. Тем не менее гнев ее возымел положительный эффект, так как она скрывала его под улыбкой и выглядела при этом необычайно жизнерадостной и блистательной. Взгляд Лори следовал за нею с удовольствием, ведь она в танце не скакала и не прохаживалась, но танцевала – танцевала грациозно и с одушевлением, делая это восхитительное и восхищающее занятие именно таким, каким оно и должно быть. Совершенно естественно, что он принялся изучать Эми с этой новой точки зрения, и не успел вечер даже наполовину подойти к концу, как Лори заключил, что «маленькая Эми становится совершенно очаровательной женщиной».
Празднование шло все более оживленно, ибо дух всемирного торжества вскоре овладел буквально каждым и рождественская радость наполнила сиянием все лица и счастьем все души, а ноги сделала удивительно легкими. Музыканты пиликали, дудели и гремели, будто это и впрямь доставляло им удовольствие, все, кто мог, танцевали, а те, кто не мог, восхищались ими с небывалой горячностью.
Воздух в зале потемнел от слишком многих мисс Дэвис, а бесчисленные Джонсы скакали повсюду, словно стадо молодых жирафов. Золотой секретарь, подобно метеору, носился туда-сюда по всей зале с шикарной француженкой, чей розовый атласный шлейф ковром укрывал весь пол. Его тевтонская светлость отыскал стол, накрытый для ужина, и был счастлив, поглощая обширное меню от начала и до конца, и привел в полное отчаяние гарсонов творимыми им опустошениями. Зато знакомец императора сумел покрыть себя славой, ибо танцевал все танцы подряд, независимо от того, были они ему известны или нет, и вводил в них немыслимые пируэты, если какие-то их фигуры его затрудняли. Мальчишеское самозабвение этого грузного человека было приятно наблюдать, так как, несмотря на свой вес, танцевал он легко, словно резиновый мячик. Он делал пробежки, он взлетал, он подпрыгивал, лицо его сияло, лысина светилась, фалды его фрака буйно развевались, его бальные туфли буквально сверкали в воздухе, а когда музыка прекращалась, он отирал капли со лба и одаривал лучащейся улыбкой своих собратий-мужчин, словно французский мистер Пиквик, только без очков.
Эми и ее польский друг выделялись равным энтузиазмом, но еще более – грациозной живостью, и Лори поймал себя на том, что невольно отбивает такт, следуя ритмическому порханию белых атласных туфелек, пролетавших мимо него так неутомимо, будто на крыльях. Когда маленький Владимир наконец возвратил ему Эми с заверениями, что он «в совершенном отчаянии оттого, что должен уйти столь рано», она была готова отдохнуть и посмотреть, как ее рыцарь-отступник выносит свое наказание.
И все пошло как по маслу, ибо в двадцать три года уязвленные чувства умащаются бальзамом дружеского общения и юношеские нервы начинают трепетать, молодая кровь веселее струится по жилам, а здоровые юные натуры не могут не воспрянуть духом, зачарованные красотой, светом, музыкой и движением.
Когда Лори встал, чтобы уступить Эми место, вид у него был вполне проснувшийся, а когда он поспешно удалился, чтобы принести ей ужин, она сказала себе с удовлетворенной улыбкой: «Ах, я так и знала, что это пойдет ему на пользу!»
– Вы сейчас похожи на «la femme peinte par elle-mêmе»[223] Бальзака[224], – сказал он, одной рукой обмахивая ее веером, а в другой держа чашку с ее кофе.
– Ну, мои румяна не сотрутся. – Тут Эми потерла свои разгоревшиеся щеки и продемонстрировала ему оставшуюся белой перчатку с такой серьезностью и простотой, что он не мог не рассмеяться.
– Как называется эта ткань? – спросил Лори, коснувшись складки ее платья, залетевшей на его колено.
– «Иллюзион».
– Подходящее название, она очень хороша. Это что же, новинка?