Но не успело ещё солнце взобраться повыше на небо, а я уже накопил кое-какой словарь жестов и с их помощью довольно бойко болтал с Маленькой Лошадкой обо всем, что можно показать на пальцах. К примеру, если хочешь сказать «человек», надо поднять указательный палец, держа руку ладонью к себе. Тут мне, конечно, сильно подсобило то, что у Лошадки была такая привычка — как покажет что-нибудь знаками, тут же тыкает пальцем в тот предмет, который изобразил. А если хочешь сказать «белый человек», надо пальцем провести по лбу — вроде как поля шляпы показываешь, но это не так-то просто было сообразить, потому как Маленькая Лошадка сам был в шляпе — в той самой фетровой шляпе, которую я ему отдал. Он все водил пальцем по лбу под шляпой, а я думал, он говорит «твоя шляпа», или просто «ты», и только потом сообразил, что это «белый человек».
А когда они показывают просто «человек», это у них значит «индеец».
А чтобы показать слово «Шайен», они указательным пальцем правой руки проводят по пальцу левой, вроде как полоски рисуют — это они оперение стрел изображают: у всех Шайенов отличительный признак — полосатое оперение на стрелах из перьев дикой индейки. Кстати, на нормальном языке они себя Шайенами никогда не называют, они говорят «цисцистас», что значит «народ», или «люди». А кто все остальные — это их вроде как не касается.
Выкупавшись, мальчишки сбегали, притащили луки, и мы пошли в лощину, где на дне стояла лужа — туда бизоны приходят валяться в грязи — и стали играть в войну: бегали туда-сюда, пуляя друг в друга стрелами без наконечников. Потом начали бороться, а я в этом деле был не силён, все как-то боялся придавить соперника как следует, но после того как меня прижали не на шутку, я перешёл на бокс и расквасил парочку индейских носов, или, по крайней мере, один точно. Это был нос Младшего Медведя, и все остальные тут же подняли беднягу на смех, а уж это краснокожие умеют, будьте уверены, ещё и почище, чем белые. Они так зло потешались над ним, что я его прямо-таки пожалел.
И очень даже напрасно: вообще не надо было мне бить его, но раз уж так получилось, я должен был задрать нос, ходить петухом и бахвалиться, а то и поддать ему ещё — чтобы закрепить успех; вот это было бы по-индейски, так уж у них принято. Если ты кого побил, ни в коем случае нельзя его жалеть, а то получится, что одолев его тело, ты и дух его хочешь убить. Я этого тогда не знал, и все заглядывал ему в глаза да улыбался ему целый день, а добился только того, что приобрел первого в жизни настоящего врага, который потом много лет строил мне козни и принёс столько неприятностей и бед, что вам и не снилось, потону как уж если индеец взялся мстить, он вложит в это дело всю душу, можете быть уверены.
Потом, помню, пошли мы к девчонкам — играть в лагерь. Игра простая — копируй взрослых во всём том, что они делают — и всё. Помню, девчонки ставили игрушечные типи, а мальчишки были вроде как мужья. Воины устраивали набеги на врагов и понарошку охотились на бизонов: мальчишка, который изображает зверя, держит большой кактус на палке, а остальные — охотники, то есть, стреляют из луков в него, и если кто попадает — значит, уложил бизона, а кто промажет, тому этот самый «бизон» как влепит по заднице своей дубинкой-булавой с кактусом на конце… Вот так вот…
Шайены вообще за что ни возьмутся — за любое дело — обязательно сделают больно — себе или другим. Только того и жди.
До этих пор, что ни делали, я с краснокожими мальчишками был, вроде, на равных, а как стали играть в лагерь — тут всё переменилось, и, наверное, опять-таки из-за Младшего Медведя: он, видишь ли, был «военным вождём» нашей ватаги, все признавали его главным, потому что из лука он стрелял страсть как хорошо, а ещё дубина у него была — сам изготовил — вроде булавы, как начнет ею махать, крушить врага — понарошку, конечно — просто жуть берёт. Да, вот так у Шайенов и становятся военным вождём: кто дерется лучше всех — тот и вождь. Но он командует только на войне. А для мирной жизни у них имеется другой вожак. К примеру, Старая Шкура Типи, так он — вождь мирного времени. А главный военный вождь нашего рода был Горб. Они прекрасно ладили, хотя во время резни у каравана, из-за виски, после того как приложились к бутылке, они — Помните? — пошли друг на друга с оружием. Правда, когда у Старой Шкуры Типи мушкет разорвало, тут же забыли друг о друге и занялись, кто чем.
В общем, Младший Медведь, одиннадцати лет от роду, был уже воин хоть куда, он был высокий крепкий парень и расхаживал выпятив грудь колесом. А насчёт нашей с ним драки я вам так скажу: он бы меня прикончил, ей-Богу, просто он ничего не смыслил в боксе. Ну, а это уж не моя вина, а его беда. Сам я здоровяком никогда не был, но мне тоже пальца в рот не клади.
Тогда, в самом начале, все, что у меня было, давали мне мальчишки: лук, стрелы, палку, на которой можно скакать понарошку, как на лошади. Но как начали под началом Младшего Медведя играть в войну, все умчались прочь, даже Маленькая Лошадка, а меня бросили с девчонками и малышней, которые изображали детей когда играли в лагерь. А потом так и пошло, и все привыкли — мальчишки убегали без меня, а я оставался с девчонками, и наконец меня стали звать «Девочка-Антилопа», потому как я помогал ставить и разбирать типи, а это ведь женская работа. А ещё когда играли в лагерь, они устраивали пляску солнца точь-в-точь как взрослые. Мальчишки загоняли себе в тело длинные шипы акации, а к ним на веревочке привязывали черепа — собачьи или койотов — и волокли за собой. Пришлось бы и мне проделать то же самое — а куда было деваться? — но, слава Богу, хватило ума. Потому как уже тогда, в своём-то возрасте, я твёрдо решил для себя, что белый человек сильнее краснокожего дикаря. Почему он сильнее? Потому что умеет шевелить мозгами. Ну, судите сами: Бог знает когда, давным-давно индейцы научились передвигать тяжести — подкладывать под них круглые чурки и катить. А потом что? Прошли сотни лет, а они так и не додумались насадить кругляши на ось, чтоб получить колеса. То ли это тупость непроходимая, то ли упрямство — как хотите понимайте, но в любом случае, это просто дикость.
Так вот, пошёл я за один из вигвамов — игрушечный, что девчонки поставили — и хотел было попробовать воткнуть в себя шип, но только к телу прикоснулся — тут же позорно струсил. Это мне никогда не нравилось — причинять боль самому себе… Так вот, была у меня стрела — стащил я её — настоящая, с фабричным железным наконечником. Взял я острый камень и стрелу эту разрубил пополам — надвое. А ещё была у меня жевательная резинка — Шайены её сами делают — высушивают сок молочая и получается жвачка. Бизонья Лощина дала мне этой жвачки, а теперь я достал её, в рот совать не стал, а засунул себе в пупок, а потом воткнул в неё половинку стрелы — ту, что с оперением. А вторую половинку, которая с наконечником, я сзади пристроил — зажал ягодицами вроде как она у меня из задницы торчит. Пришлось ещё набедренную повязку сдвинуть набок, чтобы не мешала. Вид получился — будто эта стрела меня насквозь проткнула прямо посередине, под углом в сорок пять градусов. Когда все приладил, вышел я из-за типи, иду, ногами еле переступаю — ягодицы-то сжал, а спереди стрелу незаметно поддерживаю: руку прижал к животу, вроде как от боли корчусь, хотя это было как раз не по правилам: мужчине положено боль презирать, но я решил, что ничего, сойдет, потому как у всех, конечно, глаза на лоб полезут.
Так и вышло. Сначала меня увидели девчонки, они пораскрывали рты и, прикрывая их, так хлопали себя по губам ладошками, что я уж не знаю, как у них передние зубы-то уцелели. А потом и мальчишки — бедняги, со своими жалкими колючками и крошечными собачьими черепами на верёвочках — они чуть не лопнули от зависти. Парнишка по имени Койот — тот от досады так рванул свою верёвку, что вырвал шип у себя из спины и кровь ручейком побежала ему на задницу. Маленькая Лошадка принялся плясать и хвастать, что он мой друг. А Младший Медведь, бедняга, просто сник и поплелся прочь, волоча за собой свои дурацкие черепа, что прыгали по кочкам и тарахтели у него за спиной, а когда один из них зацепился за куст полыни, так оборвалась жильная верёвочка, а кожа на спине у Младшего Медведя — хоть бы хны.
С этих пор я стал на равных с другими мальчишками играть в войну, а вскоре Горящий Багрянцем сделал мне лук. Он был сыном Старой Шкуры Типи от одной из жён — она давно умерла. А я был сиротой и вроде как приёмным сыном в вигваме вождя, и потому имел право на внимание и участие всего рода, словно был им родственник по крови. Чуть ли не в каждом типи был свой приёмыш, хотя они все были чистокровные индейцы. Женщины рода обязаны были кормить меня и одевать, а мужчины — следить, чтобы я вырос и стал настоящим мужчиной. Пока я был мальчишкой, не припомню, чтобы кто-нибудь упрекал меня, что я, мол, не индеец. Про Кэролайн, к примеру, вообще никто никогда не вспоминал, потому как вождь выкурил с ней трубку, а она-то оказалась женщиной, и это ужасный конфуз, — стыд и срам на его седую голову. В прежние-то времена Шайены, когда собирались курить трубку, женщин за дверь выгоняли, и полог закрывали — чтобы не влезли обратно.
Была ещё одна причина, почему я так легко прижился в этом племени — они, индейцы, то есть, не хотели вспоминать о том, что случилось у каравана. Мой братец Билл — вы уже знаете — в форте Ларами никому ничего про резню не сказал, солдаты так и не пришли, и Шайены больше этого не боялись. Их другое тревожило: во время пьяной драки они чуть не поубивали кой-кого из своих, а это для Шайена самое страшное — убить своего — страшнее не бывает. И всё равно — пьяный ты или трезвый. Всё равно это убийство, а убийце нет спасения, — у него гниют внутренности, он смердит, и все чувствуют этот смрад, и бизоны чуют его и разбегаются прочь. Убийца не может курить трубку, никто не станет есть из миски, к которой он прикасался. Чаще всего его просто изгоняют.
Ну, тут вам, наверное, показалось, что я завираюсь, что вы поймали меня на слове. Когда я рассказывал про драку из-за виски, там выходило так, что кой-кого из индейцев все ж таки убили: к примеру, я ведь сказал, что Куча Костей снес полголовы некоему Облаку, и у того мозги брызнули наружу. Могу поклясться, если бы вы там были, и видели все, что я видел — вы бы не усомнились ни на секунду, что так оно и было. И представьте, каково же было моё удивление, когда на следующий день, когда мы искупались с мальчишками в речке и возвращались в лагерь, я вижу — кого бы вы подумали? — Облако! Да, Облако собственной персоной, жив-здоров, цел и невредим, стоит и ждёт своего пинто, по виду и не скажешь, что с ним что-то случилось! Уселся на свою лошадь, а я ехал следом и все разглядывал его затылок. Может, была там дырка — не знаю, я так ничего и не высмотрел. Только, помню, пару вшей разглядел — ползали по пробору между косичками, а крови засохшей — даже и следа не было. А ведь это был точно он — его-то ни с кем не спутаешь, у него бородавка на левой ноздре. Ни у кого такой нету…