— Ну, — говорит она, вздрагивая при одной мысли об этом, — сколько раз сожалела я о своей глупости, потому что за эти два года я ничего хорошего от мужчин не видела, многие из них были такие же бородатые, как старший Вудбайн, и такие же старые, встречались такие волосатые, как медведь; и вместо того, чтобы быть подстилкой для любого встречного-поперечного, я могла бы быть уважаемой женой мормона…
Думаю, все это вполне смахивало на правду, хотя такие истории часто можно было услышать от любой проститутки: все они, их послушать, из благородных семейств. Не скажу, что во всё поверил. Да и упоминание Солт-Лейк-сити, и мормонов само по себе не привлекло моего особого внимания, хотя, может, помните про бзик моего папаши отправиться в Юту, из-за чего я и попал к Шайенам и из-за чего меня ждали все последующие приключения…
Но пока вот Амелия сидела у меня на коленях совершенно голая, я заметил крошечную родинку в желобке её шеи. Так вот всё дело в том, что моя сестра Сью-Энн, которой было 13, когда я видел её в последний раз, имела точно такую же родинку, причём, в том же самом месте… Я ведь сказал прежде, что эта маленькая шлюха кого-то мне напомнила. Но, если не считать этой отметинки, это была не моя сестра, та была светлее и возраст не тот…
— Послушай, — говорю я Амелии, — должно быть, у меня есть кое-какие родственники в Солт-Лейк-сити. Когда я видел их в последний раз, а это было много лет тому назад, они собирались отправиться туда и стать мормонами. И если им это удалось, ты, может, слышала о них…
Она вскинула голову и посмотрела мне в глаза. Несмотря на все эти рыдания, глаза у неё были совершенно сухие, но вот что ей удалось, так это вытереть изрядное количество румян и пудры о мой чёрный сюртук. А без краски она оказалась такой же веснушчатой, как и я, и волосы у неё были довольно-таки рыжие.
— Моя фамилия, — говорю, — как и моих родственников — Крэбб. То были моя матушка да моя сестрёнка Сью-Энн, — теперь ей, по-моему, немного больше, чем… ну, думаю, лет тридцать, да ещё была Маргарет, та несколько моложе…
— Сью-Энн? — воскликнула Амелия. — Но именно так звали мою маму! — Она засмеялась, тряхнула кудрями и вновь разрыдалась, обхватив меня за шею. Вот тут-то, наконец, меня осенило, кого она мне так напоминала: меня самого!
— Так, значит, ты и есть мой дядя Джек! — говорит она.
— Вот что, — роняю я, — надень-ка лучше платье.
Глава 21. АМЕЛИЯ
Наверное, за всю свою жизнь я не испытал большего потрясения — это же надо: встретить родную племянницу в борделе!
А что если б я… От одной мысли об этом у меня мурашки по телу поползли. Тогда бы я скорее всего пустил бы себе пулю в лоб, потому как кем-кем, а дегенератом никогда не был…
И вот чем дольше я смотрел на неё, тем больше убеждался в нашем родстве: прежде мне не было никакого дела до того, как торчит мой нос — словно кто по нему съездил, когда я был мал, а он ещё не окреп; но, понимаете, у девчонки-то, этой моей племянницы, я увидел такой же — крючком, и выглядел он довольно-таки ничего, очень даже пикантно. Но чёрт меня подери, если с самого начала я не учуял в ней родную кровь! А как же иначе объяснить, что выбрал я именно её и что в плотском смысле она меня не привлекала.
В моем щекотливом положении это все был, конечно, плюс. Но а минус, минус-то, что родная племянница — блядь! И никуда от этого не деться: от стыда я был готов провалиться сквозь землю. А что делать? А делать нечего. «Одевайся», — только и буркнул, хотя буркнул не зло, а по-доброму, как дядя. Снял с крючка её платье, подал и отвернулся, пока она одевалась.
Тут мне вдруг стало неудобно, что и сам я оказался в подобном месте. И, ей-Богу, ну, не смешно ли, но захотелось мне перед нею оправдаться. Вот и говорю ей:
— Амелия, я хочу, чтоб ты знала одно: я здесь исключительно из уважения к одному моему приятелю.
— Мистеру Хикоку? — взметнула она брови вверх. — Так он завсегда здесь пропадает.
Я пожал плечами.
— Я собираюсь тебя забрать отсюда — говорю ей. — Все. С этой самой минуты ты здесь подстилкой больше не работаешь! Через неделю ты забудешь про все эти твои публичные дела, как про кошмарный сон. А не пройдет и полгода, как ты станешь самой настоящей леди!
Эта счастливая мысль пришла мне в голову прямо сейчас, пока я здесь стоял. Потому как сам я всю жизнь мечтал о приличном обществе. Что ж, мне не удалось… так, может, пусть хоть она… Вот и решил я отдать её в один из пансионов под попечительством какой-нибудь приличной старой девы. На первое время кой-какие деньжата у меня были, ну, а потом… Слыхал я от охотников за бизонами, что этот бизнес сулит куда как немалые барыши. Две-три тыщи за один сезон, с сентября по март, а потом эти ребята приезжали сюда, в Канзас-сити, и за лето умудрялись спустить все до цента на виски и женщин. Но не я, ведь у меня есть цель: вернуть Амелию обществу. В жестоких передрягах я уже потерял две семьи, и вот, кажется, обретал третью. Незадача только, что третья обреталась в публичном доме.
Но из этого дома ещё надо было выйти. При этом могли возникнуть некоторые затруднения, так что я достал свою пушку из кобуры и сунул её за пояс, как это советовал Хикок. Но потом подумал — а вдруг начнётся перестрелка, тогда шальная пуля может угодить в Амелию. Нет, лучше пустить в ход деньги. Что-что, а эта штука не должна дать осечку, когда имеешь дело с белыми людьми.
Так вот полез я за деньгами. Глядь — не могу найти, а ведь я только что отсчитал ей пять долларов. Я был уверен, что они в жилете.
— Амелия, — спрашиваю, — ты случайно не видела, куда я положил свои деньги?
До сих пор я рассказывал только про себя. Потому как это открытие насчёт нашего родства повергло, видать, её в состоянии шока: не говоря ни слова, она надела платье, а дальше только стояла молча и без конца поправляла волосы. И даже когда я вкратце сообщил ей о своем твёрдом намерении забрать её отсюда, она в ответ лишь как-то туманно улыбнулась, одними краешками губ. Но сейчас, после моего вопроса, взгляд её оживился и она говорит:
— Они, наверно, выпали и закатились под кровать. Тут я наклоняюсь, чтобы заглянуть под кровать, а она тем временем быстро распахивает дверь и порывается в неё прошмыгнуть, да вот только её старый дядюшка оказался куда проворней, чем она думала: хвать её за ногу и не пускает.
— Мне кажется, — роняю я, — понадобится немало времени, чтобы выбить из тебя дурь. А ну-ка гони мои деньжата, иначе придется их из тебя вытряхнуть.
Она достаёт пачку из причёски. Небось вытащила, пока расписывала мне про свою жисть среди мормонов да плакалась на плече, а сама тем временем шарила по карманам. Но я не стал сердиться — подумать только это ж с какой компанией ей пришлось водиться целых два года! Бедный ребёнок…
По черной лестнице мы поднялись к ней в жилую комнатушку, которая была едва ли удобней рабочей спальни. Амелия собрала свои немногие и жалкие пожитки — пудру, кой-какую одежонку — и сложила их в картонный чемоданчик; ну, а я заставил её переодеться в платье более приличное, чем этот её наряд кокотки, и, крепко взяв под руку, повел вниз — к выходу; по пути мы ещё раз прошли длинным коридором — теперь со всех клетушек доносились шум, возня и крики, а в танцевальном зале было не продохнуть — столько туда набилось нетрезвой и буйной публики — так что сразу стало ясно, с какой стати на входе отбирают пушки. Если б не это, то через час они б перестреляли друг друга, как пить дать. Тогда-то я и стал свидетелем, как этот здоровенный вышибала Гарри хорошенько вздул трёх дюжих охотников на бизонов и вышвырнул за шкирку прочь на улицу.
Так вот, сэр, доходим мы до кабинета, что у самого парадного входа, и завожу я Амелию в него Долли всё ещё находилась там, однако Бешеного Билла не было Сколько жить буду, помнить буду, значит, выходим мы, а Долли как раз переплетает кожаный ремешок арапника Ну, говорю сам себе, пусть только посмеет замахнуться на меня или Амелию, тогда всажу в неё всю обойму и не посмотрю, что женщина.
А Долли подняла глаза, улыбнулась в усики и говорит:
— Ну, как, развеялся? Может, перчик, пойдешь ещё кого возьмешь? Давай, будь молодчиной! Билли придет ещё не скоро.
— Вот что, Долли, — говорю ей. — Этого ребёнка я забираю сейчас с собой. — Мне было стыдно признаться, что с Амелией мы родственники, вот я только и ограничился предупреждением: — И не вздумай останавливать — не потерплю!
Она сначала завязала узелок на конце арапника, и — хлясь им по своей ладони, а потом уж говорит:
— А с какой стати стану я тебя останавливать? И чего ты не потерпишь? У нас тут дом терпимости!
И хрипло засмеялась, и царственной походкой вышла из кабинета и величаво поплелась сквозь толпу вдрызг пьяных посетителей куда-то в глубь борделя; толпа от неё шарахалась, рассыпалась по сторонам, образуя проход — словно это в бухту Сан-Франциско величаво входил огромный военный корабль, и мелкие посудины тикают куда попало прочь с дороги…
Привел Амелию я в ту гостиницу, где остановился сам. Дежурный за конторкой тотчас же стал ухмыляться и скалить свои гнилые зубы, но я резко поставил его на место и снял ей номер на втором этаже с моим по соседству. Мы поднялись наверх, я расстелил ей постель, понюхал воду в кувшине на туалетном столике — проверил свежая ли — дал ей свою мужскую ночную рубашку из фланели — приличной ночной сорочки у неё не было — и пожелал ей спокойной ночи, поцеловав в лоб.
Через все это она прошла покорно и словно набрала в рот воды — видать, внезапно обретя семью, от изумления никак не могла прийти в себя.
В эту ночь я долго не мог уснуть — слишком был взволнован. «Амелия Крэбб» — вот под каким именем записал я её в книгу постояльцев гостиницы. Мормонского же имени её я не знал, да и знать не хотел. Не проявлял я любопытства и к её предыдущей жизни, даже о её матери, моей сестре Сью-Энн не стал расспрашивать. Уж слишком долго я был в отрыве от своей родной семьи. Мне становилось как-то не по себе, как только я представлял их жизнь в Солт-Лейк-сити, среди этих так называемых Святых Последних Дней, жизнь, настолько непохожую на все, что мне было знакомо. Когда мы шли в гостиницу, я у Амелии спросил о моей матери, её бабушке, но она ответила, что очень жаль, но она её не помнит, из чего я сделал вывод, что мамы так или иначе нет в живых. Дело совсем не в том, что я какой-то там чурбан бесчувственный, нет, дело не в этом. Просто теперь все мои помыслы были направлены на эту несчастную девушку, и её будущее заботило меня куда больше, чем прошлое. Ведь кроме нее у меня никого не было. И я надеялся, что сумею о ней позаботиться. Тем более, что теперь не надо было опасаться ни индейцев, ни солдат американской армии. А с остальными я как-нибудь сумею сам управиться, даже с Бешеным Биллом, если на то пойдет…