— Думаю, я и без того уже там… на самом дне… Ты ничего, ничего не знаешь, да тебе бы и в голову это не пришло… Пойдем со мной.
— Куда? — нахмурилась Ирина.
Пронеслось в голове, что не надо было ее впускать. Депрессия может быть заразной. Но это личное мнение Ирины. Надо находиться все-таки рядом со здоровыми психически людьми. Она уже один раз понюхала этот смертельный аромат горькой печали и безысходности, вдохнула в себя и чуть не отравилась. Но выжила. Хотя Аркадия так и не забыла. И до сих пор считает, что его смерть — вселенская несправедливость, и что если Бог есть, то как он мог допустить такую потерю? Аркадий мог бы жениться, у него могли бы родиться прекрасные умные и добрые дети, талантливое потомство. А уж каким бы он был хорошим и заботливым мужем и отцом!
Саша взяла ее за руку и насильно привела в кладовку. Ирине стало не по себе.
— Ты же не была здесь со вчерашнего дня? Макароны не варила?
— Саша, пожалуйста, прекрати говорить чушь. Какие еще макароны? Зачем ты меня сюда привела?
— Засунь руку вон туда, за коробки с макаронами, и достань оттуда что-то…
— Да там нет ничего!
Ирина пыталась уловить ход мыслей Саши, понять, что с ней происходит и чем ее могла привлечь кладовка с макаронами.
— Не бойся, там же нет крыс и мышей. Просто сунь руку и достань то, что нащупаешь.
И тут Ирина предположила, что на полке она может найти что-то, что может иметь отношение к Аркадию, к его памяти. Но вот только что? И почему здесь?
Любопытство пересилило. Она нащупала пальцами нечто холодное, гладкое, ухватилась за словно каменную округлость и достала ступку. Такая тяжелая мраморная маленькая чаша без пестика. У нее у самой есть такая, но только черная, а эта белая.
Она перевернула ее, осмотрела, и вдруг ее затошнило… Как если бы ее организм быстрее мозга оценил ситуацию — она отшвырнула ее от себя! Она увидела пятна крови, размазанную и засохшую кровь на мраморе.
— Ну вот, теперь на ней есть отпечатки твоих пальцев, и тебя посадят за убийство Валентины… — прошептала, глядя страшным взглядом на Ирину, Саша.
— Да ты спятила… — Ирина выскочила из кладовки и бросилась к двери, распахнула ее. — Выметайся!
Но Саша внезапно упала перед ней на колени, уткнувшись лбом в пол.
— Не открывай дверь… Не надо…
— Саша, что происходит?
— Этой ступкой и была убита Валентина.
— Так это все-таки ты ее убила? Ты?
— Нет. Но то, что я принесла ее к тебе сюда, — это и был наш план.
— Чей это «наш»?
— Ее убил Юрий, ее муж.
И Саша, подняв голову, но не двигаясь с места, прямо здесь, в прихожей, рядом с кладовкой, не вставая с колен, начала рассказывать. Временами она хваталась за голову, потом и вовсе сорвала тюрбан, и мокрые волосы рассыпались по плечам.
А Ирина слушала и впитывала каждое ее слово, и все понимала, ей ли было не понять, не вобрать в себя и принять историю любви и страсти.
— …Это я только сейчас начинаю понимать, насколько сложно устроен наш мозг и как все непредсказуемо! Разве могла я предположить, что вместо того, чтобы через Юрия выйти на Валентину, чтобы познакомиться с ней и понять, чего она боится, чтобы ударить ее посильнее, побольнее, я попаду под влияние мужчины, что все, чем я раньше, до встречи с ним, жила, о чем думала, что планировала и чему радовалась, все отодвинется куда-то очень далеко, и я буду жить исключительно им. Что его прикосновения затмят, ну, просто все! Меня будто бы околдовали, я горела, у меня была температура сто тысяч градусов! Меня колотило, а зубы мои стучали, когда я слышала, как его ключи звенят в прихожей, слышала звук его шагов, вот открывается дверь, и он заходит. Казалось бы, обыкновенный мужчина, не волшебник какой-то, а просто Юра, таксист, который так посмотрит на меня, что я тотчас начинаю раздеваться… И началось это еще там, на той даче, я тебе сказала… Мы словно начали врастать друг в друга. И я вот сейчас думаю, что примерно такие же, видимо, чувства испытывала в свое время и Валентина с ним, когда полностью доверилась ему, когда призналась ему в том, что ей хочется убить моего брата, чтобы, во-первых, избавиться от него, влюбленного и уже строящего с ней планы, во-вторых, привязать к себе своим доверием и общей тайной убийства Юру, буквально приковать к себе, ну и, в-третьих, прибрать эти несчастные деньги, чтобы, опять же, они с Юрой жили безбедно, чтобы у него не было желания ее оставить.
— Так это он убил ее?
— Да. И рассказал мне об этом. Сразу же. И у меня все оборвалось внутри. Ты не представляешь себе, как я испугалась, что потеряю его… И мы придумали с ним алиби. Сразу же. Прямо после совершённого им убийства…
Она рассказывала Ирине, как Юрий убивал свою жену, как, ничего не соображая, выносил труп с обмотанной шарфом головой из квартиры, как вез на машине на улицу Добролюбова… И думала, это фарт. Как это ему удалось не попасться ни разу!
— …Но в какой-то момент он все же решил пойти и сдаться. Ему было очень плохо, понимаешь? Очень. И тогда я стала умолять его не делать этого. Я сказала, что помогу ему. Это была моя идея подставить тебя, подложить тебе в квартиру эту ступку, которой он убил свою жену. Ведь он выбросил ее где-то на дороге, сказал, что она наверняка разбилась, как он выразился, в пыль… Но нет. Она не разбилась, она улетела куда-то в клумбу, мы ее нашли, и она была цела… И хотя после убийства он вымыл ее, смывая все следы, но мы понимали, что эксперты все равно могут найти на ней частицы крови… Но мало крови. И тогда мы поехали туда, где он выбросил пакет с окровавленным шарфом, которым обматывал голову жены, там было много засохшей крови. Намочили его водой и раствором крови испачкали ступку. Приготовили всю эту комбинацию подлости для тебя. Это я все сделала… И меня за это нужно казнить. Посадить на электрический стул. А еще лучше и честнее — отрубить мне голову. Потому что моя голова дала сбой. Она уже не слушалась меня. Моя голова — отработанный материал.
— А я бы тоже так сделала ради Аркадия, окажись он в опасности… — вдруг сказала осипшим от волнения голосом Ирина. — Чтобы только его не посадили, не отняли у меня.
— Да! Ты меня понимаешь! Ты любила и знаешь, что это такое. Но в какой-то момент с тобой случилось бы то же самое, что и со мной… Играя в эту чудовищную игру лжи, подлости, низости и потеряв всякий стыд, ты могла бы вдруг ощутить словно электрический заряд, тебя бы так шарахнуло, и ты бы проснулась, очнулась…
— Не поняла.
— К примеру, ты бы случайно узнала, и это было бы правдой, что твой любимый, ради которого ты была готова на всё, даже на преступления, на убийства, я не знаю, на терроризм… Ты бы узнала, что он, к примеру, убил ребенка.
Ирина как ошпаренная отскочила к стене, словно ее действительно ударило током.
— Да что ты такое говоришь? У тебя точно крыша поехала…
— Сегодня я встречалась с подругой Валентины, с Дашей, и та сказала, что, судя по всему, вторым стрелявшим в моего брата был Юрий. Что он вышел из кустов и добил Аркашу. И про пистолет рассказала, откуда он у них… От отца. Ты понимаешь, он все знал! Они действовали с Валентиной сообща. Они перепачканы кровью моего брата. И как я могу после этого оставаться с ним? Да он вообще не человек! И та мощная пружина, что притягивала нас, оборвалась. И я проснулась. И до меня вдруг начал доходить весь кошмар прошедших дней. И я с ужасом поняла, что все, что двигало мною с тех пор, как я встретилась с Юрой, находится у меня ниже талии… Вот это стыдно. Жутко стыдно. И я не знаю теперь, как избавиться от стыда. Получается, что я настоящее животное. Вернее, хуже животного. Вот это и есть мое определение страсти, поняла? Страсть — это нижайшее, постыдное и глупое чувство.
— И что теперь ты будешь делать?
— То, что я и должна была сделать. Он же был моим братом, понимаешь? Валентины нет, теперь остался только он… Вот такие дела. И я сделаю это. Еще не знаю как. Но я найду способ. Я подумаю, где у них мог быть спрятан пистолет. Думаю, в ее мастерской.
— Саша, ну, пожалуйста… — Ирина вдруг судорожно разрыдалась, ее буквально корежило от рыданий. — Прошу тебя, не ломай свою жизнь. Я прощаю тебя, твой план и эту мраморную штуковину. Оставайся здесь, сиди как мышка и молчи. Мы подумаем, как нам лучше поступить.
— Ты меня не остановишь. Я сделаю это и пойду сдаваться. И там, уже в тюрьме, в камере, наверняка найду таких же дур, как и я, которые сели из-за этой дурацкой страсти, из-за мужиков.
— А я не пущу тебя, поняла? — И Ирина, размазывая слезы, кинулась к двери, загородила ее собой. — Не пущу!
23. Август 2024 г
Женя
По дороге Павел выяснил, конечно, числится ли в каком-нибудь из лесничеств Одинцово лесничий Троицкий, и когда получил положительный ответ, точный адрес, а заодно и номер служебного телефона, по которому сразу позвонил и договорился о встрече, и сам как будто бы воодушевился.
Женя села рядом с Павлом, не смогла такой долгий путь сидеть на заднем сиденье, ей хотелось, чтобы он иногда брал ее за руку, разговаривал с ней. Понимала, что сама провоцирует его, мучает, но все равно поступила так.
Сейчас, когда они были только вдвоем, в машине, и их никто не мог видеть, они принадлежали только друг другу. Это была как бы другая жизнь, которую они проживали параллельно той, где у Жени была семья, а у Журавлева — сплошная работа и одиночество.
По дороге он сам рассказывал ей, что его и дома-то почти не бывает, что он постоянно на работе, в разъездах, что забыл уже, когда ел домашнюю еду, когда высыпался. И постепенно подошел к теме возможного (или невозможного) брака. Брака в принципе.
— Знаешь, я спал и видел, как мы поженимся, как ты уйдешь от Бронникова… Но потом понял, что ты не сможешь быть со мной счастлива. Что мы сделаем несчастным и Бориса, он не выдержит разлуки с сыном или вообще озвереет и отнимет его у тебя. Он адвокат, он найдет способ. Но самое главное, что ты привыкла к определенному образу жизни, который я не смогу тебе дать. И даже если бы я был, к примеру, богат, то ты бы возненавидела меня уже за то, что меня никогда нет дома.