1) В. соглашается немедленно. Беру расчет. Квартира остается 3. Уезжаем.
2) В. соглашается, но не сразу, а когда подрастет С. Жду.
3) В. не соглашается, но дает надежду. Требую уточнений.
3-а) Если...
И так далее. Когда Гарусов отвлекся от схемы и посмотрел на часы, было уже семь. Он испуганно разорвал лист.
Семь пятнадцать. Вали не было. Ничего, он не беспокоился. Валя мастерица опаздывать.
В семь сорок пять он встал из-за стола и сел смотреть телевизор. Серые лица с двойным контуром его угнетали, но он досмотрел передачу до конца. Он всегда дочитывал до конца все, что читал, и досматривал до конца все, что смотрел. Когда передача кончилась, он выщелкнул телевизор и с ужасом посмотрел на уменьшающийся белый квадратик. Квадратик уменьшился и исчез. На часах было девять. Было ясно, что она не придет.
Все же он сел и еще подождал часа два. В сущности, он уже давно знал, что этим кончится.
Наступила ночь. На кухне холодильник запел свою песню. Это была красивая песня, только холодная, от нее мурашки шли по спине. Гарусов озяб, потер руки и встал, чтобы пройтись по комнате. Тут только он заметил на кровати Жбанова, посреди подушки, письмо: «Толе Гарусову». Он разорвал конверт.
«Дорогой Толя, я уже давно решилась на эту разлуку, но все не хотела тебя волновать. Лека откуда-то узнал про тебя и про наши встречи и запсиховал, хотя я ему сказала, что ты умер в Воронеже, но он не верит. Не знаю, что будет, если он узнает всю правду. Он сейчас выполняет очень ответственную работу, и всякие переживания ему противопоказаны. Толя, нам нужно расстаться, «не грусти и не печаль бровей», как сказал мой любимый поэт Сергей Есенин. Если ты меня любишь, сделай все, чтобы сохранить мое настроение и семейную жизнь. Не ищи меня, не пиши даже до востребования, я в почтовое отделение даже заходить не буду. Я долго думала перед тем, как написать тебе, и решила, что так лучше. Эта последняя встреча все равно ничего не дала бы ни тебе, ни мне. Я, конечно, тебя любила, но жизнь все решает по-своему. В данный момент у меня сильно разбито сердце, но я не теряю бодрости и стараюсь жить для своей семьи, и тебе советую то же. Валя».
Гарусов прочел письмо очень внимательно, ровно два раза. Затем он положил на стол ключ от комнаты Федора Жбанова, вышел, не оборачиваясь, и захлопнул за собой дверь.
17
Прошло два года.
Марина Борисовна, немного постаревшая, но, как всегда, хлопотливая и легкая на ногу, собиралась куда-то с дарами в авоське, теряя туфли и роняя шпильки. В дверь позвонили.
— Черт возьми, не ко времени, — сказала Марина Борисовна и, наступив в темноте на очередного кота, который оскорбленно вскрикнул, отворила дверь. На пороге стоял Гарусов.
Марина Борисовна прижала руки к щекам. Авоська упала, Гарусов ее подобрал.
— Спасибо. Толя, милый, вы ли это? Глазам своим не верю! Куда же вы пропали? Век вас не видела! Ну, как же я рада, как рада! Чего же вы стали столбом, входите же, я сейчас чай поставлю.
Гарусов вошел и снял кепку. Марина Борисовна ахнула:
— Что с вами? Вы были больны?
Гарусов был острижен наголо, под первый номер. От стрижки его лицо изменилось, стало еще тверже и напоминало фотографии революционеров в царской тюрьме. Не хватало только второго снимка — в профиль.
— Не беспокойтесь, Марина Борисовна, я не болен, просто решил постричься.
— Не «постричься», а «остричься», — механически, по преподавательской привычке, поправила Марина Борисовна. — Но зачем, зачем?
— Просто так. Обновить свою внешность. Стоит пятнадцать копеек. Правда, они для плана меня уговорили еще вымыть голову. Говорю: ладно, мойте хоть два раза. Вымыли два раза.
— Ах, боже мой, — изнемогая, сказала Марина Борисовна, — о чем это мы с вами, какие пустяки, голову два раза, когда я ничего о вас не знаю. Садитесь, рассказывайте...
— Я ведь ненадолго пришел. Только попрощаться.
Марина Борисовна так и села.
— Попрощаться? Вы куда-нибудь уезжаете?
— Да, в Магадан.
— Толя, это так неожиданно. Я ничего не могу понять. Объясните, что случилось?
— Ничего особенного. Просто я остро нуждаюсь в деньгах. А там я буду много получать и довольно скоро смогу оплатить квартиру.
— Какую квартиру?!
— Да, вы же еще не знаете. В самом деле, я долго с вами не виделся. Дело в том, что я развелся со своей женой и записался на кооперативную квартиру.
— Развелись с Зоей? Не может быть! Какая нелепость!
— Нелепость, но факт.
— Неужели... неужели женитесь на своей Вале?
— Нет, — сухо ответил Гарусов. — С Валей я расстался уже давно.
— Тогда, простите меня... зачем квартира? Зачем развод?
— Если бы я не развелся, мне не удалось бы вступить в кооператив. Эту квартиру я покупаю не для себя, а для одного человека, которому очень трудно живется.
— Опять человека? — взвизгнула Марина Борисовна.
— Да, — сухо подтвердил Гарусов. — Год назад я встретил одного человека, которому нужно помочь.
— Женщину?!
— Да.
— И опять полюбили? Какой же вы...
— Нет, на этот раз не полюбил. Я слишком разочаровался в любви, чтобы полюбить вторично. Мне просто хочется помочь человеку. Я ничего не жду для себя, думаю только о ней.
— Она... замужем?
— В том-то и дело, что да. Ей очень плохо живется с мужем, единственный выход — квартира. Распишемся, а как только она въедет и получит прописку, разведемся. Квартира останется ей.
Марина Борисовна плакала.
— Толя, я вас не понимаю! Я вас не понимаю!
Гарусов смотрел на нее, как взрослый — на ребенка в глупых слезах.
— Не огорчайтесь, Марина Борисовна. Я этого не стою.
— Разве дело только в вас! А работа? — сморкаясь, всхлипывала Марина Борисовна. — Ваша работа? Наша с вами, в конце концов! Неужели вы так, сразу, можете ее бросить? Зачем же мы с вами... Зачем же я...
— Марина Борисовна, я очень перед вами виноват, я поступил эгоистично, я с самого начала знал, что из меня не выйдет научного работника.
— Вышел же, вышел! — топнула ногой Марина Борисовна.
— Плохой.
— И вовсе не плохой! Не всем же быть гениями!
— Всем, — твердо сказал Гарусов. — Кто идет в науку — всем. С моей стороны это была ошибка, ну что ж, постараюсь ее исправить.
— Исправить? А вы кем же туда едете? Дворником?
— Нет, до этого еще не дошло. Инженером-теплотехником.
— Бред! У вас же и диплома нету...
— Там его не требуют. Там нужна работа, а работать я надеюсь не хуже других, — Гарусов слабо улыбнулся. — Этим я отчасти думаю компенсировать вред, который я нанес государству, навязав ему, как вы говорите, плохого специалиста...
— Вечно вы меня будете этим попрекать! Дело не в том, кого вы там навязали, а кого нет. Дело в том, что вы идете прямо по живым людям. Зоя, Ниночка... Подумали вы о них?
— Думал, но ничего не поделаешь. Я, конечно, здорово к ним привязался и не могу себе представить, как я без них буду жить. Но надо войти и в Зоино положение. Иметь такого мужа, как я, было бы тяжело любой женщине. Переносить мои вклады в других...
— Толя, а я? Вы обо мне не подумали! Правда, мы за последние годы мало виделись...
— Марина Борисовна, у вас ведь много учеников.
— Но только один сын.
Гарусов помолчал.
— Я... Я вам очень благодарен...
— Какая благодарность? Все это не то, не то...
— Вы меня извините, Марина Борисовна, я должен идти. А долг я вам верну при первой возможности.
— Бог с вами, какой долг? Я и забыла совсем. А когда вы едете?
— Сегодня ночью.
— Боже мой! А я вас задерживаю. Вам некогда, надо собираться. Идите-идите, я вас провожу, осторожнее, в передней темно, лампочка перегорела, никто не купит, кроме меня, а я забываю...
Она бормотала без устали как заводная. Гарусов ощупью отпер дверь, выбрался на площадку. Она стояла на пороге, положив голову себе на плечо.
— И вот всегда у меня так, всегда так...
Косые слезы бежали у нее по щекам. Гарусов медлил.
— Ну, чего вы стоите? Идите, идите!
Она махнула рукой. Гарусов ушел.
Теперь ему надо было зайти к Федору Жбанову. По слухам, Федор был в запое, но все-таки попрощаться надо было.
Когда Гарусов вошел, Жбанов лежал ничком на кровати, подняв толстые ноги на деревянную лакированную спинку. Он нехотя поднял с подушки вялое, несвежее лицо. За последний год Жбанов отрастил усы, и это сильно его не красило.
— А, святитель-великомученик, — сказал он сквозь спутанные усы, — явился-таки, приполз! А что у тебя с башкой? Ну-ка, повернись!
Жбанов захохотал.
— Ну и фигура! Дон-Жуан! Казанова! Покоритель женских сердец!
Гарусов молчал. Федор Жбанов неожиданно гибким движением перекинул на пол толстые ноги в шерстяных носках и бросил в Гарусова подушкой:
— Тьфу на тебя. Не хочу даже и разговаривать с таким идиотом.
Гарусов направился к двери.
— Постой! — загремел Жбанов.
Гарусов остановился.
— Ты не уйдешь, пока не объяснишь всю эту чертовню. Куда ты едешь? Зачем?
— Я тебе уже объяснял, — смиренно отвечал Гарусов. — Еду, чтобы деньги заработать. Внести за квартиру.
— Черта с два! Нет, брат, меня не проведешь! Тут другая должна быть причина.
Гарусов молчал.
— Ничего не понимаю! — бушевал Жбанов. — Нет, постой, кажется, начинаю понимать... Ага! Понимаю! Как увидел твою дурацкую стриженую башку, так и понял. Знаешь, кто ты? Монах. Да, да. Монах по призванию. Для таких, как ты, не хватает советских монастырей.
— Что за чушь, — тоскливо сказал Гарусов. — Монастыри какие-то... Придумаешь тоже. Пьян ты, Федор.
— А что? Я пьян, конечно, но рассуждаю вполне здраво. Таким, как ты, мало обычной жизни, нормальной работы. Они хотят жертвоприносить. Истязать свою плоть. Таким именно нужны монастыри, разумеется, не церковные, а гражданские... Оттуда, например, мы будем черпать санитаров, золотарей... А что? Мысль!