— Оставь, Федор, — отмахнулся Гарусов. — Без тебя тошно.
— Ха! — закричал Жбанов. — Это хорошо, что тошно! Значит, в тебе разум не совсем еще погас. Может, еще одумаешься, совесть в тебе проснется. Скажет: «Толя, а Толя, науку-то свою бросил, не стыдно?»
— Нет, не стыдно. Все равно ученого из меня не получится.
— Эх, мне бы твою усидчивость...
— Мне бы твой талант.
— ...я свой талант, — выругался Жбанов. — Не вышло из меня ни черта и уже не выйдет.
— Если бы я был глуп, я сказал бы тебе: не пей. Не пей, Федя
— Полечиться, что ли, принудительно? — задумчиво спросил Федор. — Там, говорят, такое пойло дают, что после него от любой жидкости, даже от квасу, с души воротит.
— Вот как и меня, — тихо сказал Гарусов.
— Что ты там такое бормочешь?
— Ничего, это я так. Прощай, Федор. Спасибо тебе за все. Сам знаешь, за что. Я Зое сказал: если что, пусть к тебе обращается. Можно?
— Спрашиваешь тоже.
Жбанов встал с кровати и обнял Гарусова. Лицо Гарусова пришлось ему где-то под мышкой, и, чтобы лучше разглядеть это лицо, Жбанов поднял его за подбородок. Серые глаза Гарусова смотрели невесело, но твердо.
— Ну, прощай, Толя. Не поминай лихом. Любил я тебя, сукиного сына.
Гарусов пошел прощаться в свое последнее место — домой. У самого дома он встретил Ниночку. Она шла, тринадцатилетняя, худенькая, сплошные ноги, шла — вот так пигалица! — с мальчишкой и бессовестно с ним кокетничала. От этого коса усердно моталась у нее по спине. Гарусов ее окликнул, она остановилась, мальчишка прошел дальше.
— Ниночка, я хочу попрощаться.
— Опять едешь? — неприязненно спросила она и закусила конец косы.
— Еду.
— Надолго или совсем?
— Там видно будет.
— Ну, счастливого пути, — она взмахнула косой и побежала догонять своего кавалера, который стоял и нетерпеливо копал землю бутсой.
Гарусов поднялся по лестнице. Зоя уже ждала его у дверей — должно быть, в окно.увидела, как он подходил. Бледная, но спокойная. Он посмотрел ей в лицо и обмер: оказывается, за эти годы щеки у Зои стали треугольными. Он опустил глаза на ее клеенчатый, цветочками, фартук.
— Когда? — спросила Зоя.
— Сегодня. Ноль тридцать.
— Побудешь или как?
— Не могу, Зоя, надо еще за вещами заехать...
— Что ж, поезжай, раз надо. Посидим с тобой, что ли, на дорогу. Так, кажется, по-русски-то полагается.
— Не знаю я, Зоя, как полагается.
Сели. Гарусов сказал с усилием:
— Прости, Зоя, что испортил тебе жизнь. Не надо мне было на тебе жениться.
— Что ты, Толенька, как ты можешь так говорить? Я с тобой очень даже счастлива была и навсегда тебе благодарна.
— Это я тебе должен быть благодарен.
Помолчали. Зоя спросила:
— Может, все-таки поехать мне с тобой, Толенька? Ты не думай, я на жену не претендую, веди свою личную жизнь какую хочешь. Я просто помочь тебе хочу. Прямо душа болит за тебя, как ты там будешь, один как иголка.
— Не надо, Зоя. Я именно хочу посмотреть, чего я стою один.
— Смотри, тебе виднее.
Зоя встала. Гарусов тоже встал. Тут словно что-то ее толкнуло, и она протянула ему обе руки, сложив их ладонями кверху, лодочкой. В эту лодочку Гарусов, прощаясь, спрятал свое лицо.