енная инаугурация как почетного студента со всеми положенными привилегиями».
Поначалу я смертельно перепугался. У меня в буквальном смысле сердце остановилось. Я с болью это ощутил. Мне ведь ни разу в жизни не доводилось бывать дальше Дувра, не говоря уж о России, хотя я и служу в Министерстве иностранных дел.
«Мне отправиться в Москву? – переспросил я. – Вы, должно быть, из ума выжили. Я же шифровальщик, а не профсоюзный лидер, которому нужно подлечить язву. Мне нельзя ехать в Москву, даже если в конце пути меня ждет награда, Ольга и Борис, жаждущие пожать мне руку, звание почетного студента и все прочее. Вы, мне кажется, вообще не осознаете сложности моего положения. У меня очень ответственная профессия, – объяснил я. – Причем мешают не столько люди, сколько сам характер моей работы. Я имею постоянный и регулярный доступ к совершенно секретным материалам. Перед вами не обычный человек с улицы, которого можно посадить в самолет на Москву, чтобы никто об этом не узнал. Мне казалось, я кое-что прояснил по этому поводу в моих эссе. По крайней мере в некоторых».
«Так отправляйтесь в Зальцбург, – говорит он. – Кто станет возражать? Возьмите билет на самолет до Зальцбурга, скажите всем, что собираетесь наслаждаться там музыкой. Оттуда потихоньку переберетесь в Вену, а у меня уже будут заготовлены билеты. Да, мы полетим Аэрофлотом, но полет займет всего два часа. Никаких сложностей с паспортным контролем по прибытии. А церемония станет почти чисто семейной. Кто узнает?»
А затем он подает мне красивый документ в виде пергаментного свитка, будто бы старинного и даже с нарочно опаленными краями, а там – официальное приглашение, подписанное всеми членами совета преподавателей. По-английски с одной стороны, по-русски с другой. Я прочитал английский текст, врать не буду. Мне не хотелось просидеть час со словарем, вы меня понимаете? Я бы выглядел полнейшим идиотом. Лучший-то их ученик!
Он сделал паузу, слегка пристыженный, как мне почудилось.
– И я назвал ему свое полное имя, – продолжил он. – Наверное, не следовало этого делать, но мне надоело быть Немо. Хотелось стать самим собой.
А теперь представьте себя такими же потерянными, каким я вдруг оказался в обществе Сирила. До тех пор я следил за его рассказом, а там, где осмеливался, даже направлял в нужное мне русло. Но сейчас он внезапно вырвался на свободу, и мне с трудом удавалось угнаться за ним. Он был уже в России, а я еще нет. Меня он ни намеком не предупредил, что все-таки отправился туда. Он снова говорил об Ольге и Борисе, но не о звучании их голосов, а о том, как они выглядели. Борис дружески обнял его за плечи, а Ольга сдержанно, хотя и от всей души поцеловала. Он ненавидел поцелуи, Нед, но с русскими они выходили совсем иначе, чем с Горстом, и Сирил ничего не имел против. Ему следовало ожидать их, Нед, поскольку для русских поцелуи традиционно являлись проявлением дружеских чувств. Фрюин выглядел на двадцать лет моложе, рассказывая, как оказался в центре всеобщего внимания. Он как будто отпраздновал все свои пропущенные дни рождения сразу. Ольга и Борис во плоти, Нед. Никакого чванства. Такие же естественные и простые люди, как и во время уроков по радио.
– «Примите поздравления, Сирил, – сказала мне она, – по поводу ваших феноменальных успехов в изучении русского языка». Хотя общаться нам все же приходилось через переводчика, поскольку продвинулся я не так далеко, как хотел бы, в чем сразу ей признался. А потом Борис обнял меня. «Мы гордимся тем, что сумели вам помочь, Сирил, – сказал он. – А ведь многие ученики бросают занятия, но это не слишком сказывается на остальных».
Только к этому моменту передо мной наконец возникла картина, которую он рисовал широкими смелыми мазками. Его первое Рождество в России. А для Фрюина, несомненно, вообще первое счастливое Рождество, где бы то ни было. И Сергей Модрян в роли организатора всего действа, скромно стоящий в сторонке. Они в большом светлом зале где-то в Москве. Сияют люстры, произносятся речи, происходит взаимный обмен представлениями с пятьюдесятью тщательно отобранными актерами из московского Центра. Фрюин на седьмом небе, то есть именно в том раю, куда и стремился поместить его Модрян.
А потом столь же внезапно, как Фрюин обрушил на меня поток воспоминаний, все прекратилось. Свет померк у него в глазах, голова склонилась набок, и он хмуро сдвинул брови, словно пытался дать оценку собственному поведению.
С величайшей осторожностью я вернул его из прошлого в настоящее.
– Так где же он? – спросил я. – Тот свиток, который вам вручили. Здесь? Свиток, Сирил. С вашим избранием. Где он?
Он вытаращился на меня, постепенно пробуждаясь от грез.
– Мне пришлось вернуть его Сергею, – ответил он. – «Когда мы будем приезжать в Москву, – сказал он мне, – можете вывешивать его на стене в позолоченной рамке. Но не здесь. Я не хотел бы подвергать вас опасности». Он все продумал, мой Сергей, и был совершенно прав, если принять во внимание, как вы шныряете повсюду день и ночь, вынюхивая подробности обо мне для начальства.
На сей раз я не позволил возникнуть ни малейшей паузе, ничуть не изменил тона. Я снова опустил взгляд и сунул руку во внутренний карман. Он явно избрал меня в кандидаты на замену Сергею и откровенно обхаживал. Честно показывал свои трюки, призывая меня присоединяться к нему, встать на его сторону. Инстинкт подсказал, что в моих интересах заставить его потрудиться надо мной более основательно. Я еще раз сверился с записями в блокноте и задал вопрос так, словно меня интересовала лишь фамилия его дедушки по материнской линии.
– Так с какого точно времени вы начали выдавать Сергею все наши величайшие британские секреты? – спросил я. – Хорошо, выражусь иначе. То, что мы называем секретами. Ясно же: информация, считавшаяся тайной несколько лет назад, сегодня уже не столь ценна. Мы победили в «холодной войне» не потому, что строго соблюдали режим секретности, не так ли? Мы одержали победу благодаря своей открытости. И их гласности.
Я вскользь упомянул о секретах, и на сей раз, когда перешел Рубикон, он последовал за мной. Хотя при этом, по-моему, даже не заметил, как оказался на другом берегу.
– Абсолютно правильно. Именно так мы и выиграли. А Сергею поначалу вообще не требовались от меня секреты, если хотите знать. «Секреты, Сирил, не имеют для меня особого значения, – сказал он как-то. – Секреты, Сирил, в том быстро меняющемся мире, в котором мы живем (и я с удовлетворением констатирую это), подобны лекарству, доступному в любой аптеке, – сказал он. – Просто я хотел бы продолжать поддерживать наши отношения на неофициальной основе. Однако если мне действительно понадобится что-то из этой области, я непременно дам вам знать». А пока, заверил он меня, будет достаточно писать для него время от времени неформальные рапорты с оценками качества программ московского радио, чтобы его боссы оставались мной вполне довольны. Например, насколько хорош уровень приема сигнала. Казалось бы, они сами должны знать это, но, как выяснилось, не знали. С русскими никогда не поймешь, где можешь столкнуться с их удивительной подчас неосведомленностью, если уж начистоту. Я не критикую, а лишь отмечаю факт. И ему требовалось мое мнение о курсе языка, само собой. Достаточно ли доступно ведется обучение, есть ли у меня предложения для Ольги и Бориса, поскольку я оставался для них не просто рядовым слушателем.
– Тогда что послужило причиной перемен?
– Каких перемен? Не надо темнить, Нед. Будьте со мной откровенны. Я же не мистер Никто, понимаете? Я не мистер Немо. Я – Сирил.
– Что заставило Сергея отказаться от прежнего принципа и попросить у вас секретную информацию? – уточнил я.
– Его посольство. Твердолобые ретрограды старой закваски. Варвары. Это извечная проблема. Их не переделаешь. Они взяли над ним верх. Отказались признать исторические изменения, предпочитая оставаться полнейшими троглодитами в своих пещерах, продолжая ставшую уже анахронизмом «холодную войну».
Я сказал, что не совсем его понял. Подчеркнул сложность вопроса для моего разумения.
– Что ж, вы меня нисколько этим не удивили. Изложу иначе. Начнем с того, что в посольстве существует весьма значительная группировка, которой не по душе то повышенное внимание, которое стало уделяться культурным обменам. И разгорелась нешуточная борьба между двумя противоборствующими лагерями. Я мог быть лишь пассивным зрителем. «Голуби» выступали в защиту культуры, естественно, но активнее всего отстаивали гласность. Они рассматривали культуру как средство заполнения вакуума, образовавшегося после периода напряженности в двусторонних отношениях между нашими странами. Сергей все мне подробно разъяснил. Но вот «ястребы», к которым, увы, принадлежит и сам посол, пусть их осталось не так много, желали, чтобы Сергей больше внимания уделял старым методам работы. То есть занимался сбором разведывательных данных и продолжал в целом действовать в агрессивной манере, невзирая на перемены в климате международных отношений. И ретроградам в посольстве было наплевать на гуманистические воззрения Сергея. Они не желали принимать их в расчет. Впрочем, чего от них еще ждать, как, например, и от нашего Горста? Сергею пришлось пойти по крайне опасному пути, чтобы не раздражать ни одну из конфликтующих сторон, если уж называть вещи своими именами. Хотя и я поступал точно так же, выполняя свой долг. Мы занимались культурными вопросами, языком, живописью, музыкой, а затем уделяли некоторое время секретам, чтобы удовлетворить аппетиты «ястребов». Нам приходилось угождать всем, как вам в штаб-квартире или мне в «Танке».
Он на глазах затухал и уходил в тень. Я снова терял его. Пришлось пустить в ход кнут.
– И все-таки, когда же?
– Когда что?
– Не надо ловчить, Сирил, ладно? Мне нужно это записать. Давайте разберемся со временем. Когда вы начали снабжать Сергея Модряна информацией, какие конкретно данные передали ему, за что, а точнее, за сколько, когда это прекратилось и почему, если вполне могло продолжаться и дальше? Мне бы хотелось нормально провести уикенд, Сирил. Как и моей жене. Просто вытянуть ноги в кресле перед телевизором. Мне ведь не платят за сверхурочную работу, знаете ли. Я выполняю разовые поручения руководства, не более того. И один объект проверки ничем не отличается от другого, когда доходит до получения жалованья. Мы живем в эпоху сокращения расходов и экономической эффективности, если вы еще не заметили. Нас угрожают приватизировать, если мы начнем тратить слишком много.