– Видели? – с гордостью спросил он. – Comprenez[52], не так ли? Изготовлено по специальному заказу. Для особых целей. Для вечеров перед оперными спектаклями. Сергей сам разработал конструкцию. В России многое делается кое-как, но Сергею требовалось только самое лучшее. Я мог задерживаться в «Танке» чуть дольше. Фотографировал все, что мы получали за целую неделю, если было желание, а потом передавал ему пленку, когда мы сидели рядом в театре. Причем передавал обычно во время одной из лучших арий. Так мы с ним шутили.
Он снова отдал мне бинокль, а сам принялся расхаживать по комнате, почесывая кончиками пальцев лысину, словно у него была пышная шевелюра. Потом протянул руки вперед жестом человека, проверяющего, не пошел ли дождь.
– Сергей сумел использовать меня наилучшим образом, Нед, но теперь он уехал. C’est la vie[53], говорю себе я. Теперь дело за вами. У вас хватит смелости? Достаточно ума? Вот почему я и написал вам. Мне пришлось. Я совершенно опустошен. Я вас совсем не знал, но вы были мне необходимы. Остро необходим хороший человек, способный меня понять. Человек, которому я снова мог бы доверять. Вам выпал отличный шанс. Сумей прыгнуть выше головы и живи, говорю я, пока еще остается время. Ваша жена, судя по всему, грубовата. На вашем месте я бы посоветовал ей жить своей жизнью и не лезть в вашу. Мне, наверное, следовало дать объявление в газете. – Он пристально посмотрел на меня с поистине пугающей улыбкой. – «Одинокий мужчина, некурящий, любитель музыки с хорошим чувством юмора». Я порой просматриваю такие объявления, как почти каждый. Иногда испытываю искушение отозваться на одно из них. Вот только меня сдерживает страх, что я потом не сумею прекратить отношения, если окажусь неудовлетворен. И тогда я написал вам письмо, как вы уже поняли. В каком-то смысле это было как писать послание самому Богу. Но потом явились вы в своем поношенном плаще и принялись задавать мне вздорные вопросы, наверняка заготовленные для вас в штаб-квартире. Пора бы вам уже самому встать на ноги, Нед, как поступил я. Вы слишком робки, вот в чем ваша проблема. Я считаю, в этом отчасти виновата жена. Я слышал, как вы перед ней извинялись, и на меня это произвело дурное впечатление. Такие звезд с неба не хватают. Но все же я полагаю, что смогу сделать из вас нечто, а вы сделаете то же самое для меня. Например, поможете мне вырыть пруд. Я же приобщу вас к музыке. Это равноценный обмен, верно? Не бывает людей вообще невосприимчивых к музыке. И ведь я все сделал из-за Горста. – Его голос внезапно сорвался от страха. – Нед! Не трогайте это, будьте любезны! Уберите свои шаловливые ручонки от моей собственности, Нед. Немедленно!
Я как раз ощупывал его пишущую машинку фирмы «Маркус». Она стояла в том же гардеробе, где он хранил оперный бинокль, накрытая несколькими рубашками. Подписался «А. Патриот», думал я. «А» значило «анонимный», то есть безымянный, думал я. Любой, кто мог полюбить его. Я уже сам догадался, и он мне все рассказал, но вид машинки тем не менее взволновал нас обоих – развязка приближалась.
– Так почему же вы порвали с Сергеем? – спросил я, водя пальцами по кнопкам.
Но на сей раз он не клюнул на мою попытку лести.
– Я с ним не порывал. Он сам сделал это. И ничто пока не закончено, если вы согласны его заменить. Спрячьте машинку. Прикройте так, как было раньше. Спасибо.
И я подчинился. Спрятал вещественное доказательство в виде пишущей машинки.
– Что он вам сказал? – спросил я беззаботно. – Как объяснил? Или прислал записку, а потом сбежал?
Я снова задумался о Салли.
– Он был немногословен. Не требуется объясняться с тем, кто застрял в Лондоне, если вы сами уже в Москве. Молчание говорит само за себя.
Он медленно подошел к своему радиоприемнику и сел перед ним. Я следовал за ним, готовый удержать при необходимости.
– Давайте включим его. Послушаем удовольствия ради. Я все еще могу получить сигнал: «Сирил, вернись к нам». Кто знает?
Я наблюдал, как он приладил к приемнику передатчик, потом открыл окно и выбросил наружу провод антенны, похожий на рыболовную леску со свинцовым грузилом, но без крючка. Затем на моих глазах изучил расписание сеансов связи, после чего набрал SOS, добавив свой позывной, на устройстве для записи и электронного сжатия кодированного текста. Подключил устройство к передатчику и в течение доли секунды отправил в эфир. Он проделал это несколько раз, прежде чем перейти на прием, но ничего не получил, как и не ожидал получить. Это была демонстрация для меня, что ему больше ничего никогда не пришлют.
– Он все же предупредил, что все кончено, – произнес Сирил, глядя на панель настройки. – Я его не виню. Он действительно предупредил.
– Что кончено? Шпионаж?
– О нет, не шпионаж. Это продолжится вечно, не так ли? На самом деле он имел в виду коммунизм. Сказал, что коммунизм в наши дни превратился в религию меньшинства, но мы еще не вполне это осознали. «Время повесить сапоги на гвоздь, Сирил. В Россию лучше не приезжать, если тебя разоблачат. В новой атмосфере ты только всем осложнишь жизнь. Нам, вероятно, даже придется вернуть тебя обратно в виде жеста доброй воли. Понимаешь, мы устарели – ты и я. Так решили в московском Центре. Москва теперь разговаривает только о твердой валюте. Им нужен каждый фунт, каждый доллар, какой удается заполучить. А нас положили на архивную полку. Мы для них теперь лишние, навязчивое дежавю, не говоря уж о том, что создаем неловкую ситуацию для ряда заинтересованных лиц. Москва больше не может себе позволить попасться на использовании в качестве агента шифровальщика из британского Министерства иностранных дел, имеющего доступ к совсекретным материалам, а потому там нас с тобой рассматривают скорее как нежелательных элементов, нежели как ценность, почему и отзывают меня домой. И мой тебе совет, Сирил: уйди в приятный, продолжительный отпуск, покажись врачу, наслаждайся солнцем и покоем, поскольку если строго между нами, то ты стал проявлять неосторожность и слишком рискуешь, судя по некоторым признакам. Нам бы хотелось рассчитаться с тобой по справедливости, но, честно говоря, с деньгами напряженно. Если тебя удовлетворит скромная пара тысяч, то их можно положить на счет в швейцарском банке, но более крупные суммы для нас временно недоступны». Причем мне показалось, что при последнем разговоре со мной он был не похож на себя прежнего, Нед, – продолжал Сирил растерянно. – Мы были с ним неразлучными друзьями, а теперь он знать меня не хочет. «Не воспринимай жизненные невзгоды столь тяжело, Сирил», – говорил он. Все твердил, что я под слишком большим напряжением, как будто в голове у меня поселились несколько разных людей. И наверное, он прав, как мне начинает казаться. Я прожил неправильно, вот и все. Но иногда это понимаешь, когда уже слишком поздно, верно? Ты считаешь себя одним персонажем, а оказываешься совсем иным, как в опере. Но надо переживать, повторяю я себе. Борись еще один день. Как писал еще Артур Клаф: «Не говори, что бился ты напрасно». Сыпь все оставшееся зерно на жернова мельницы. Вот так.
Он расправил рыхлые плечи и словно исполнился величия, рассматривая себя как личность, умеющую подняться над неприятностями.
– Ну, что теперь? – спросил он, когда мы вернулись в гостиную.
Мы закончили. Оставалось лишь получить несколько ответов и составить список выданной им противнику информации.
Да, мы закончили, но именно я сам, а не Фрюин, пытался отсрочить последний шаг. Сидя на валике дивана, он отвернулся от меня, широко улыбаясь и подставляя длинную шею под лезвие ножа. Но он ждал удара, который я отказывался наносить. Его круглая лысая голова откинулась назад, а он сам отклонился от меня, будто предлагая: «Сделай это сейчас, бей сюда». Но я не мог себя заставить. Даже не двинулся в его сторону. В руке я держал блокнот с написанным для него текстом, и ему достаточно было поставить подпись, чтобы уничтожить себя. Но я не шевелился. Я чувствовал, что вошел в его глупейшее положение. Хотя какое это было положение? Считалась ли любовь идеологией? Стала ли лояльность своего рода политической партией? Или в нашем стремлении разделить мир мы разделили его неверно, не сумели заметить, что реальное сражение развернулось между теми, кто все еще находился в поиске, и теми, кто в стремлении к победе довел себя до самого низкого и уязвимого состояния полнейшего равнодушия? Я был на грани уничтожения человека за его любовь. Я заставил его подняться по ступенькам эшафота, делая вид, что мы просто совершаем вместе воскресную прогулку.
– Сирил!
Мне пришлось окликнуть его по имени дважды.
– Да, в чем дело?
– На меня возложена обязанность получить подписанное вами признание.
– Можете сообщить в штаб-квартиру, что я лишь содействовал углублению взаимопонимания между двумя великими нациями, – сказал он, пытаясь мне помочь. У меня даже возникло ощущение его готовности сделать все за меня, будь у него такая возможность. – Сообщите, как я пытался положить конец бессмысленной и беспричинной вражде, какую наблюдал много лет в «Танке». Это должно их утешить.
– Думаю, от вас ожидают услышать нечто подобное, – сказал я. – Но только в данном деле присутствует нечто большее, чем вы воображаете.
– Кроме того, передайте, что я желал бы получить новое назначение. Мне очень хочется покинуть «Танк» и дотянуть до пенсии, не работая с секретными документами. Согласен на понижение. Давно принял такое решение. У меня отложено немного денег. Я не тщеславен. А смена работы лучше отпуска, поверьте мне. Куда вы, Нед? Туалет в другой части дома.
Я направлялся к входной двери. Меня влекло к здравому смыслу и к бегству отсюда. Казалось, весь мой мир ужался до размеров этой жуткой комнаты.
– Возвращаюсь в офис, Сирил. На час или чуть больше. Я не могу извлечь ваше признание, как фокусник из шляпы, понимаете? Оно должно быть правильно составлено на специальных бланках и все такое. Плевать на уикенд. Сказать по правде, никогда не любил выходных. Они как дыры во вселенной, эти уикенды, если хотите знать мое мнение, которое я стараюсь держать при себе. – Почему я вдруг заговорил с его интонациями? – Не беспокойтесь, Сирил. Я сам найду выход. А вам лучше отдохнуть.