– Конечно. Большое спасибо. Завтра я принесу письмо.
Когда она вышла из магазина на резкий солнечный свет, ей показалось, что город корчился от жары и тревоги. Ходили слухи о возможном перевороте. Теперь многие люди разделяли опасения Бахмана относительно того, что сторонники шаха объединятся с иностранными наемниками и свергнут премьер-министра. Вероятно, Бахман вместе с другими активистами пытались теперь предотвратить этот переворот. Значит, тогда он не арестован, а просто прячется. Конечно же, господин Фахри не смог бы передавать ему письма, если бы Бахман действительно находился в тюрьме. Конечно же, господин Фахри знал больше, чем сказал. Ройе это было абсолютно ясно. Но по какой-то причине он помалкивал. Ну и ладно. По крайней мере, теперь она могла написать письмо. Хотя бы это могла.
Письмо она писала на бумаге, купленной у господина Фахри; синие чернила в ее авторучке наполнили листок словами любви и тоски. У нее было бесконечно много вопросов. Иногда она невольно писала в каком-то ритме, который кто-нибудь (не такой, как ее учительница литературы госпожа Дашти) мог бы назвать поэзией.
На следующий день, когда она отдала вложенное в конверт и заклеенное письмо господину Фахри, он обещал передать его Бахману в руки. Он проговорил это с тяжелым вздохом, словно против воли.
– Он ведь напишет мне ответ, да? – не удержалась и спросила она.
Господин Фахри покачал головой и пробормотал что-то про юную любовь и «ароматные лепестки надежды». Но конверт взял.
Когда через несколько дней она пришла в магазин, то увидела в зале нескольких мужчин в шляпах и черных брюках и испугалась, что это нанятые шахские шпионы. Господин Фахри вручил ей с вежливой улыбкой томик стихотворений Руми. Переполненная восторгом, чувствуя, что сердце вот-вот взорвется в груди, она взяла его и прошла несколько кварталов. Только потом она осмелилась раскрыть книгу.
В ней лежал конверт, крепко зажатый между страниц у корешка. Она схватила его с такой жадностью, что заболели пальцы, но тут же снова убрала в книгу, не решаясь вскрыть его на улице и читать письмо прилюдно, словно в этом было что-то противозаконное. Нет, лучше подождать, когда она окажется одна.
Всю дорогу до дома она прижимала книгу к сердцу. Но конечно же, как только она перешагнула через порог, Зари пожаловалась, что устала чистить баклажаны, а Ройя шляется по городу. Что Ройя никогда не делает свою часть домашней работы, а все спихивает на нее. Казеб, помощница по хозяйству, тоже подозрительно покосилась на Ройю. У Казеб сбился шарф и вспотело лицо от работы – видно, они давно уже возились с баклажанами. Маман велела Ройе сесть на перевернутое ведро и помогать. Вместе они дочистили баклажаны, нарезали их ломтиками, посолили, промыли и, обсушив, поджарили. Баба любил это блюдо и восхищался за обедом, какие они мастерицы. Чем больше отец говорил о баклажанах и только о них, тем яснее Ройя понимала, что он тревожился за Бахмана и пытался это скрыть. А Ройя не могла дождаться конца трапезы, чтобы уйти в спальню, дождаться, когда Зари уснет, и наконец открыть и прочесть письмо.
Наконец они переоделись в ночные рубашки, и Зари накрутила волосы на кусочки газетной бумаги. Ройе не терпелось услышать сонное сопение сестры, но Зари все болтала и болтала:
– Все эти баклажаны портят мне руки. Ты только погляди на мою кожу, Ройя. Нет, погляди. Она огрубела и воспалилась. Просто ужас.
– У тебя нормальные руки, – пробормотала Ройя. Ох, скорее бы сестра уснула! Скорее бы взять в руки письмо!
– Нет, Ройя, это все из-за тебя. И вообще, где ты гуляла так долго? Нам с Казеб пришлось чистить почти все баклажаны. Так нечестно. Только потому, что ты невеста… – Зари спохватилась. – Ой, прости. Я знаю, что ты тревожишься за него. Сегодня за обедом ты сидела какая-то притихшая. Я понимаю, что ты думаешь только о Бахмане. Но ты должна признать… ты просто согласись, что…
– Что что, Зари? – еле слышно спросила Ройя.
– Что, может, это воля судьбы, что Бахман удрал. Может, ты просто и не можешь ждать ничего другого от парня, так одержимого политикой и премьер-министром. Может, он сейчас где-то прячется и планирует какую-то политическую акцию. Кто знает? Или мы все были глупыми, раз думали, что он женится на тебе против воли своей матери. – Зари скрестила руки на груди. – Может, он просто не смог убедить ее. Ройя, мне не хочется это говорить. Но ведь могло быть и так, правда?
Ройя ничего не отвечала; она просто слушала словесные потоки сестры. Когда Зари начинает ее учить, лучше просто игнорировать ее речи, чтобы не затягивать дискуссию. Ройя просто хотела прочесть письмо. Зари не знала, что Бахман написал ей!
– Изменить мир, надо же! И глупо думать, что он пойдет на конфликт с матерью. Но ты не беспокойся, сестрица! По крайней мере, госпожа Аслан не будет пить твою кровь. Правда?
– Спокойной ночи, Зари!
Наконец, когда дыхание сестры стало ровным и Ройя убедилась, что та спит, она слезла с кровати и села у окна, чтобы прочесть при лунном свете письмо. Она осторожно открыла конверт, словно боялась, что лежавшие в нем слова сломаются или рассыплются и она не сумеет прочесть строчки письма.
«Моя любимая Ройя!
Когда я получил твое письмо, я думал, что умру от счастья. Боже, как я скучаю по тебе. Я не могу ни о чем думать, не могу есть. В эти дни я готов был выползти из своей кожи. Мне кажется, что я не видел тебя уже много лет. Прости, что мне пришлось уехать так неожиданно. Жалко, что я не могу объяснить тебе причину, – когда-нибудь я это сделаю. Пока, пожалуйста, знай, что у меня все нормально и тебе не надо беспокоиться. Я вернусь, как только смогу. Просто сейчас это сложно и мне нужно разобраться со всем и найти выход. Я с нетерпением жду, когда снова смогу тебя обнять.
Я испытал такое облегчение, получив твое письмо! Передай своим родителям, чтобы они не волновались за меня. Все будет нормально, я обещаю. Надеюсь, Зари не слишком терзает тебя.
На что бы я ни смотрел, я всюду вижу только тебя. Ты всегда со мной, каждое мгновение, Ройя-джан.
Надеюсь скоро увидеть тебя – и чем скорее, тем лучше.
Ты любовь моя!
Бахман».
Она погладила пальцами письмо, мечтая, чтобы листок сохранил запах Бахмана и чтобы этот запах проник в кончики ее пальцев. Она видела его почерк лишь однажды – на надписи, которую он сделал в блокноте, подаренном Ройе на Новый год. Теперь она снова видела его почерк, а значит, часть самого Бахмана. В каждой черточке, в каждом завитке букв на листке она чувствовала его. И когда она перечитывала письмо снова, снова и снова, голос любимого звучал в ее голове.
Конечно, ее ответ был полон страстной тоски и любви. Обычно она более сдержанна в своих словах, даже когда они с Бахманом оставались наедине. Но на бумаге она почему-то могла сказать то, что не осмеливалась говорить. А еще она могла спрашивать прямо, могла задавать ему трудные вопросы. «Ты где? – писала она. – Почему я не могу тебя видеть?»
На следующий день, отдавая письмо господину Фахри, она чувствовала себя неловко, словно оказалась перед ним без одежды. Но конверт был запечатан. К тому же, конечно, у господина Фахри были дела поважнее, и он не станет читать милую чепуху двух подростков. Она подумала, что ее слова лежат между страниц персидской поэзии и обнимаются с древними строками. Что их любовь надежно охраняется поэзией. Что ей как бы там место. Она представила себе, как кто-то из друзей Бахмана или такой же, как он, активист придет в магазин, возьмет эту книгу и отнесет ее Бахману.
В ожидании следующих писем она нервничала, была рассеянной, часто уходила в свои мысли. Натыкалась на стены, глядела в пространство; ничто не могло заставить ее не думать о Бахмане. Только получив ответ, она ненадолго успокаивалась. Читала написанные им слова, смотрела на его энергичный почерк, на то, как он уверенно и четко писал на фарси букву «н», как в конце слова линии слегка скашивались… Она снова слышала мысленно его слова, когда держала в руке этот тонкий листок бумаги.
Полиция все чаще и чаще наведывалась в магазин канцтоваров. Теперь он уже не был тихим и спокойным местом, как полгода назад. Возле книг теперь стояли один-два полицейских – поначалу случайно, потом все чаще и упорнее. Они наблюдали, кто покупал книги о политике, следили, кто интересовался брошюрами в поддержку Мосаддыка и особенно марксистской литературой. Господин Фахри выглядел встревоженным и усталым. Как и у всех, кто попал в поле зрения агентов полиции, его движения утратили уверенность, а слова звучали механически. Он по-прежнему отбирал для Ройи книги лучших писателей и старался, чтобы она каждую неделю получала дозу хорошей поэзии. Но теперь он казался рассеянным и погруженным в себя. Ройя больше не задерживалась подолгу возле полок. Как можно непринужденнее она брала у господина Фахри очередную книгу, стараясь не показать, что в ней были не только строки автора, но и строки, написанные рукой Бахмана. Потом выскакивала на улицу и с нетерпением ждала момента, когда останется совсем одна и сможет прочесть письмо.
«Моя любимая Ройя!
Я думаю о тебе все время – каждый день, каждую ночь. Нет ни минуты, когда бы я не был мыслями с тобой, любовь моя. Когда-нибудь мы с тобой вспомним эти дни разлуки и посмеемся. Я с нетерпением жду конца этого испытания. Я всюду вижу твое прекрасное лицо. Если ты беспокоишься за меня, то, пожалуйста, знай, что я в безопасности и здоров, но только страдаю без тебя, а это означает, конечно, что мне не мил белый свет. Я считаю дни, Ройя-джан. Сейчас все немного усложнилось. Премьер-министр, его администрация оказались под угрозой, но когда-нибудь мы с гордостью оглянемся на этот отрезок истории. Мы строим основу для нашего демократического будущего. Ну, вот, опять я о политике. Я знаю, что ты не любишь, когда я много говорю о ней. Тогда позволь мне сказать, что я с нетерпением жду, когда мы с тобой сыграем свадьбу.