ишком высокого мнения о его сиятельстве. Она провела в этом доме лишь несколько дней, но уже достаточно наслышалась в людской нелестных отзывов о характере старого аристократа.
«Это уж мое несчастье, что из всех жестоких, диких, с дурным характером стариков мне пришлось попасть к худшему, — говорил высокий лакей. — Он самый вспыльчивый и капризный, второго такого не сыскать».
Тот же самый лакей, которого звали Томас, передал своим товарищам некоторые из замечаний графа, обращенных к мистеру Хевишэму, когда они вдвоем обсуждали приготовления к приезду мальчика.
«Предоставьте ему свободу и наполните его комнаты игрушками, — говорил милорд. — Развлекайте его хорошенько, и он очень быстро забудет свою мать. Обращайте его внимание на разные новые предметы, и у нас не будет неприятностей с ним. Таков уж детский характер».
Может быть, имея в виду именно эту цель, граф был несколько разочарован, найдя характер своего внука не вполне обычным для мальчика его лет. Старик дурно провел ночь и все утро оставался в своей комнате, однако около полудня, после завтрака, он послал за внуком.
Фаунтлерой тотчас же явился на зов. В несколько прыжков он спустился по широкой лестнице; граф слышал, как он пробежал залу и появился на пороге с горящими щеками и блестящими глазами.
— Я ждал, когда вы за мной пошлете, — сказал он. — Я уже давно готов. Как я вам благодарен за все эти игрушки! Так благодарен! Я играл ими все утро.
— А, — протянул граф, — так они тебе нравятся?
— Еще бы! — воскликнул Фаунтлерой, и лицо его вспыхнуло еще больше. — Я даже не могу объяснить, как сильно они мне нравятся. Одна игра совершенно как бейсбол, только вы играете на столе, белыми и черными шариками, а счет ведете жетонами. Я пробовал научить Даусон, но она не могла сразу как следует понять — она ведь женщина и никогда не играла в бейсбол, а кроме того, я, кажется, недостаточно хорошо ей объяснил. Но вы, наверно, знаете эту игру?
— Пожалуй, нет, — ответил граф. — Это, вероятно, американская игра? Что-нибудь вроде крикета?
— Я никогда не видел крикета, — сказал Фаунтлерой, — но мистер Гоббс много раз водил меня смотреть бейсбол. Это замечательная игра. Она так увлекает. Позвольте мне принести и показать ее вам. Может быть, это вас займет и заставит забыть о вашей ноге. Сильно болит она у вас сегодня?
— Больше, чем обыкновенно, — был ответ.
— Тогда, пожалуй, вам не забыть, — с сомнением произнес мальчуган. — Вам, пожалуй, надоест слушать об игре. Как вы думаете, вам будет интересно или скучно?
— Пойди принеси игру, — ответил на это граф.
Конечно, это было совсем новым занятием — проводить время с ребенком, объясняющим правила игры, но уже самая новизна такого положения забавляла старика. Легкая усмешка блуждала по губам графа в ту минуту, когда Цедрик вернулся, неся ящик с игрой. Мальчик казался очень серьезным и озабоченным.
— Можно придвинуть этот маленький столик к вашему креслу? — спросил он.
— Позови Томаса. Он сделает это.
— О, я могу и сам. Он не тяжелый.
— Отлично, — сказал дед.
Улыбка стала еще заметнее на его лице, пока он следил за приготовлениями внука: тот был полностью поглощен ими. Он выдвинул маленький столик, поставил его рядом с креслом и, вынув игру из ящика, тщательно расставил ее.
— Это очень интересно, стоит только начать, — сказал Фаунтлерой. — Черные пусть будут ваши, а белые — мои. Здесь они стоят, смотрите; тут в конце поля — дом, и если пройти его — считается раз; а тут, — когда не попадают. Здесь первый лагерь, а тут второй и третий. А здесь — дом.
С величайшим оживлением стал он объяснять деду все особенности игры, учил его разным приемам, рассказал об одном замечательном случае, свидетелем которого он был вместе с мистером Гоббсом. Его крепкая изящная фигурка, его быстрые жесты, простодушное оживление и радость были удивительно прелестны. И когда наконец объяснения пришли к концу и игра началась, граф не переставал чувствовать себя заинтересованным. Его юный партнер был целиком поглощен игрой, отдаваясь ей всем своим существом; его звонкий веселый смех при удачном ходе, его восторг, когда шарик попадал на место, его искренняя радость, клонилось ли счастье на его сторону или на сторону противника, — все это оживляло игру и делало ее занимательной.
Если бы неделю назад кто-нибудь сказал графу Доринкорту, что он в одно прекрасное утро забудет свою подагру и дурное расположение духа и станет забавляться детской игрой белыми и черными деревянными шариками на разграфленной доске, имея партнером малолетнего мальчугана, он, конечно, очень рассердился бы. И, однако, он совершенно был увлечен ею, когда дверь открылась и Томас доложил о посетителе.
Это оказался священник местного прихода — пожилой человек, одетый в черное. Он был так поражен неожиданной сценой, что даже попятился назад, чуть не сбив с ног Томаса.
Одною из самых неприятных своих обязанностей священник считал необходимость бывать по делам в замке у своего знатного патрона. Последний действительно обыкновенно старался сделать эти визиты настолько неприятными, насколько это было в его силах. Он терпеть не мог разговоров о нуждах церкви и о благотворительности. Он приходил в бешенство, когда узнавал, что кто-либо из его фермеров позволял себе быть бедным, или заболеть, или вообще нуждаться в помощи. В те дни, когда подагра мучила его очень сильно, он заявлял, что не желает, чтобы его надували, и гневно запрещал рассказывать ему басни о бедствиях фермеров. Когда же ему становилось лучше и он бывал не в столь скверном настроении, ему случалось давать священнику немного денег, но он при этом не мог отказать себе в удовольствии наговорить пастору всевозможных грубостей и беспощадно изругать весь приход за беспомощность и глупость.
Но каково бы ни было его настроение, он никогда не пропускал случая рассердить почтенного настоятеля своими насмешливыми и злыми речами. Нередко случалось, что, вопреки христианскому чувству, последний еле-еле сдерживал сильное желание запустить чем-нибудь тяжелым в голову собеседника. В течение многих лет, проведенных мистером Мордантом в приходе Доринкорт, он не помнил, чтобы граф по собственному побуждению хоть раз помог кому-нибудь или вообще обнаружил, что думает не только о себе.
На этот раз священник пришел по экстренному поводу и входил в библиотеку с особенно тяжелым чувством, зная, что благородный лорд уже несколько дней страдает сильнейшим приступом подагры, а слух о его ужасном расположении духа разнесся уже по всей деревне. Одна из молодых служанок замка рассказала об этом своей сестре, державшей маленькую лавочку и снабжавшей окрестных жителей иголками, нитками, мятой и сплетнями, зарабатывая этим на пропитание. Миссис Диббль знала все о фермах и их жителях, о деревне и ее населении. И конечно, она знала решительно все о замке, так как ее сестра Джейн Шортс была одной из горничных и притом находилась в большой дружбе с Томасом.
— Граф страшно раздражен, — говорила, стоя у себя за прилавком миссис Диббль. — Мистер Томас рассказывал Джейн, какие он употребляет выражения, — просто ужас, что такое! Представьте себе, два дня тому назад милорд за что-то рассердился и бросил в Томаса целое блюдо с хлебом. Если бы внизу, в людской, не было такого приятного общества, говорит Томас, он давно уже ушел бы.
Конечно, мистер Мордант слышал обо всем этом, так как граф и его дурное настроение являлись излюбленной темой разговоров всюду, где сходилось несколько женщин.
Еще более смущала его вторая причина, ибо это была новость и о ней говорили с особым оживлением.
Кто не знал, как безумно гневался старый аристократ, когда его красавец сын женился на американке? Кто не знал, как жестоко он поступил с ним? Этот высокий, веселый, с ласковой улыбкой молодой человек, которого одного любили из всей семьи, умер на чужбине, в бедности, не получив прощения. Все знали, как сильно ненавидел граф молодую девушку, ставшую женою его сына, как возмущала его мысль о ее ребенке, которого он не хотел видеть. И все это продолжалось до тех пор, пока не умерли два его сына и он не остался без наследника. И кто не знал теперь, что без радости и не чувствуя к нему ни малейшей привязанности он ожидает прибытия внука, заранее представляя его себе невоспитанным, неуклюжим и дерзким американским мальчиком, неспособным занять столь высокое общественное положение.
Гордый раздражительный старик воображал, что мог скрывать свои тайные мысли. Он даже не предполагал, чтобы кто-нибудь осмелился их угадать или, еще менее, рассуждать о том, что он чувствует и чего боится; а между тем его слуги зорко наблюдали за ним, следили за его душевной борьбой и толковали об этом в людской. И в то время, как он считал себя в безопасности от вторжения в его личную жизнь чужих людей, Томас говорил Джейн, повару, буфетчику, горничным и лакеям, что, по его мнению, старик все думает о внуке и предполагает, что мальчик вряд ли сумеет с честью носить свою фамилию.
— А кто же виноват в этом, — прибавлял Томас, — кроме старого лорда? Чего можно ожидать от ребенка, воспитанного в какой-то там Америке?
И пока почтенный мистер Мордант проходил под высокими деревьями к дому, он вспомнил, что ожидаемый наследник только накануне прибыл в замок, что, по всей вероятности, тайные опасения графа оправдались и он теперь в порыве гнева готов наброситься на первого попавшего ему под руку человека. Каково же было его удивление, когда Томас открыл дверь и до его слуха донесся звонкий детский смех.
— Два, готово! — кричал возбужденный чистый детский голос. — Видите, два!
Граф сидел в кресле, больная нога его лежала на стуле; на низеньком столике перед ним была доска с какой-то игрой; хорошенький мальчик, с веселым и оживленным лицом, стоял около него, прислонившись к здоровой ноге старика, и, смеясь, восклицал:
— Ну, теперь кончено! Вы проиграли, дедушка! Вам не повезло!
В эту минуту играющие услыхали, что кто-то вошел в комнату.