Нужно признаться, на миг достопочтенного мистера Мордонта охватило любопытное чувство. Будучи человеком весьма сострадательным и столько лет прожив на землях замка Доринкорт, зная арендаторов, зажиточных и бедных, зная жителей деревни, порядочных и трудолюбивых, ленивых и бессовестных, он вдруг с пронзительной силой ощутил, что в будущем власть творить добро и зло окажется в руках этого мальчика, который стоит перед ним, широко распахнув карие глаза и засунув руки глубоко в карманы. А еще ему подумалось, что, быть может, каприз гордого и самолюбивого старика наделит его немалой властью уже сейчас, и, будь малыш не так простодушен и щедр, это могло бы обернуться большим несчастьем не только для всех вокруг, но и для него самого.
–Что бы сделал ты? – снова спросил граф.
Фаунтлерой придвинулся еще ближе и с самым доверительным товарищеским видом оперся ладошкой ему на колено.
– Если б я был богачом, – начал он, – а не просто маленьким мальчиком, я бы позволил ему остаться на ферме и купил все, что нужно его детям; но я ведь еще маленький. – И тут, после секундной паузы, его лицо заметно просветлело. – Вы же все можете, правда? – спросил он.
Милорд хмыкнул, внимательно глядя на него.
– Вот как ты считаешь?
Такое мнение ему определенно польстило.
– Я хочу сказать, вы ведь можете купить человеку все, что ему захочется, – пояснил Фаунтлерой. – А кто такой Ньюик?
– Мой управляющий, – ответил граф. – Некоторые арендаторы его недолюбливают.
– Вы же ему напишете? – спросил Фаунтлерой. – Принести вам перо и чернила? Я могу убрать игру со столика.
Ему просто-напросто не пришло в голову даже на миг, что Ньюику будет позволено выгнать Хиггинса с фермы.
Граф помедлил, не сводя с него взгляда.
– А ты умеешь писать? – спросил он.
– Да, – ответил Седрик, – но не очень хорошо.
– Убери игру, – велел милорд, – а потом принеси перо с чернильницей и лист бумаги, они лежат у меня на письменном столе.
Мистер Мордонт следил за событиями с растущим интересом. Фаунтлерой проворно сделал все, что ему велели, и уже через несколько мгновений на столике ожидали бумага, большая чернильница и перо.
– Вот! – сказал он радостно. – Теперь можете писать.
– Это сделаешь ты, – ответил граф.
– Я! – воскликнул Фаунтлерой, заливаясь румянцем до самых волос. – А если получится плохо? Я не все слова пишу правильно, если у меня нет словаря и никто не подскажет.
– Ничего, – успокоил граф, – Хиггинс не станет жаловаться на твое правописание. Филантроп здесь не я, а ты. Макай перо в чернила.
Фаунтлерой взял перо и окунул в чернильницу, потом с готовностью застыл, наклонившись над столом.
– Хорошо, но что же мне писать?
– Можешь написать: «Хиггинса пока не выселять», – и подпиши: «Фаунтлерой», – сказал граф.
Седрик еще раз обмакнул перо и, положив локоть на стол, принялся выводить буквы. Процесс этот тянулся довольно медленно и утомительно, но он вложил в него всю душу. Через некоторое время письмо было готово, и малыш подал его деду с улыбкой, в которой сквозило легкое волнение.
– Как вы думаете, хорошо? – спросил он.
Граф посмотрел на листок, и уголки его губ слегка дернулись вверх.
– Да, – ответил он, – Хиггинс будет совершенно удовлетворен. – И подал мистеру Мордонту письмо, в котором тот обнаружил следующее:
«Дорогой мистер Нюик, пожалуста хигинса пока не высиляйте, буду примного благодарен, с увожением Фаунтлерой».
– Мистер Хоббс всегда так подписывался, и я решил, что лучше сказать «пожалуйста». Я правильно написал слово «выселять»?
– В словаре его пишут немного иначе, – ответил граф.
– Этого я и боялся, – сказал Фаунтлерой. – Надо было вас спросить. Понимаете, слова, в которых больше одного слога, всегда лучше проверять со словарем. На всякий случай. Я еще раз напишу.
Так он и поступил, и, дабы на этот раз документ получился как можно более официальным, предусмотрительно советовался с графом по поводу написания сложных слов.
– Правописание – такая странная штука, – сказал он. – Почему-то его никогда не угадаешь. Я раньше думал, что «пожалуйста» пишется «п-о-ж-а-л-с-т-а», и только потом узнал, что нет. И разве додумаешься сам, что «дорогой» пишется не «дарагой», если кого-нибудь не спросишь? Иногда прямо руки опускаются.
Наконец мистер Мордонт удалился, унося с собой письмо, а еще ощущение легкости и надежды, равного которому еще никогда не испытывал, возвращаясь домой по аллее после визита в замок Доринкорт.
Когда он ушел, Фаунтлерой, проводивший его до порога, вернулся к деду.
– Можно мне теперь пойти к Душеньке? – спросил он. – Я знаю, она меня ждет.
Граф ответил не сразу.
– Сначала пусть тебе покажут кое-что на конюшне, – сказал он, помолчав. – Вызови-ка прислугу.
– Если вы не возражаете, – сказал Фаунтлерой, снова залившись сконфуженным румянцем, – я вам очень благодарен, но лучше завтра. Она, наверное, уже очень давно меня ждет.
– Что ж, хорошо, – кивнул граф. – Прикажем заложить экипаж. – А потом как бы невзначай добавил: – Это пони.
– Пони! – воскликнул Седрик. – Чей пони?
– Твой, – ответил граф.
– Мой? – ахнул мальчик. – Мой собственный? Как все те подарки наверху?
– Да, – сказал его дед. – Хочешь посмотреть? Я могу приказать, чтобы его привели к порогу.
Щеки Фаунтлероя запылали еще ярче.
– Никогда не думал, что у меня будет пони! – признался он. – Никогда-никогда! Душенька так обрадуется. Вы мне и правда дарите все, чего я ни пожелаю.
– Так ты хочешь его увидеть? – повторил граф.
Фаунтлерой задумчиво вздохнул.
–Хочу, – признался он. – Так сильно хочу, что едва могу удержаться. Но, боюсь, сейчас мне некогда.
–Тебе обязательно навещать мать сегодня? – спросил граф. – Неужели никак нельзя отложить?
– Что вы, – сказал Фаунтлерой, – она ведь все утро про меня думала, а я – про нее!
– Ах, вот как? Что ж, звони лакею.
Пока ехали вдоль аллеи под арками высоких деревьев, граф почти все время молчал. А вот Фаунтлерой, напротив, не переставая расспрашивал о пони. Он большой? А какого цвета? Как его зовут? Что ему нравится кушать? Сколько ему лет? Можно будет завтра встать пораньше и сразу пойти его смотреть?
– Вот Душенька обрадуется! – все повторял он. – Она будет так вам благодарна за вашу доброту! Она знает, что мне всегда очень нравились пони, но мы даже не думали, что у меня когда-нибудь будет свой. На Пятой авеню у одного мальчика был пони, и он каждое утро на нем катался, а мы нарочно гуляли мимо его дома, чтобы поглядеть.
После он умолк, откинулся на подушках и в полной тишине несколько минут с пристальным интересом разглядывал графа.
– Я думаю, что вы, наверное, самый добрый человек в мире, – выпалил он наконец. – Вы все время делаете добро, правда? И думаете про других людей. Душенька говорит, что самые добрые люди всегда думают не про себя, а про других. Вот и вы такой человек, правда?
Его сиятельство был до такой степени поражен столь лестным описанием собственной персоны, что растерялся, не зная, что сказать. Ему потребовалось время на размышления. То, как этот ребенок в своем простодушии принял его отвратительные эгоистические мотивы за свидетельство доброты и щедрости, произвело на графа неизгладимое впечатление.
А Фаунтлерой все продолжал, по-прежнему глядя на него восхищенными глазами – огромными, чистыми и невинными.
– Вы стольким людям приносите радость, – говорил он. – Майклу и Бриджет, и их ребятам, и торговке яблоками, и Дику, и мистеру Хоббсу, и мистеру и миссис Хиггинс, и их детям, и мистеру Мордонту – ведь он же тоже обрадовался, – и нам с Душенькой, потому что вы подарили нам пони и еще столько всего. Знаете, я посчитал на пальцах и в уме, и вы порадовали двадцать семь человек. Двадцать семь – это очень много!
– И это я их порадовал, ты считаешь? – спросил граф.
– Ну конечно, – ответил Фаунтлерой. – Вы им всем сделали добро. Знаете, – деликатно добавил он после некоторого колебания, – люди иногда неправильно думают про графов, если их не знают. Мистер Хоббс, например. Я напишу ему письмо и все расскажу.
– Каково же мнение мистера Хоббса о графах? – спросил его сиятельство.
– Ну, понимаете, все дело в том, – начал его юный собеседник, – что он ни одного не знал, а только читал про них в книжках. Он думал – вы только не обижайтесь, – что они все кровожадные тираны, и говорил, что не потерпит их в своей лавке. Но я уверен, если б он был знаком с вами, он бы передумал. Я ему про вас расскажу.
– И что же ты ему скажешь?
– Скажу, – ответил Фаунтлерой с пылким энтузиазмом, – что я в жизни не слышал про человека добрее вас. И что вы все время думаете о других и делаете им добро, и… и я надеюсь, что, когда вырасту, буду совсем как вы.
– Совсем как я! – повторил его сиятельство, глядя в ясное детское личико. Тусклый багровый румянец разлился по его изрезанному годами лицу. Он вдруг отвернулся и стал смотреть из окна кареты на высокие буковые деревья с блестящими красно-коричневыми листьями, залитые солнечным светом.
–Совсем как вы, – подтвердил Фаунтлерой и смиренно добавил: – Если смогу. Может, у меня не получится стать таким хорошим, но я постараюсь.
Экипаж катился по величественной аллее меж прекрасных деревьев с пышными ветвями, где пятна зеленой тени сменялись полосами золотого солнечного света. Фаунтлерой снова видел чудесные полянки, где росли высокие папоротники и качались на легком ветру головки колокольчиков; он глядел, как олени, отдыхающие в густой граве, поворачивают головы с большими удивленными глазами, заслышав шум кареты, и улепетывают с дороги серые кролики. Он слушал шорох крыльев перепелок, птичьи трели и щебет, и все это казалось ему еще более прекрасным, чем раньше. Окружавшая его красота переполняла сердце мальчика радостью и удовольствием. Но старый граф видел и слышал совсем иное, хотя и глядел из окна того же самого экипажа. Он видел долгую жизнь, в которой не было ни щедрых деяний, ни добрых помыслов; видел, как молодой, сильный, богатый и влиятельный человек год за годом тратил свои молодость и силу, свои богатство и власть лишь на то, чтобы угождать себе, убивать время, пока дни и месяцы пролетали мимо; он видел, как этот человек, растратив многие годы, дожил до старости и оказался при всем своем огромном богатстве совсем один, без единого настоящего друга; он видел людей, которые недолюбливали его и боялись, и людей, готовых льстить и прислуживаться, но ни одного, кому вправду было бы дело до того, жив он или умер, если только от этого не зависело их собственное благосостояние. Он глядел на обширные земли, которыми владел, и думал о том, чего не знал Фаунтлерой, – как далеко они простираются, какое богатство приносят, как много людей называет их домом. И еще о том – этого Фаунтлерой тоже не знал, – что среди всех этих людей, бедных или состоятельных, пожалуй, ни один – к