Его сиятельство жестом приказал Уилкинсу повиноваться; тот привел своего собственного коня, сел на него и взял пони Фаунтлероя за поводья.
– Что ж, – сказал граф, – теперь пусть едет сам.
Следующие несколько минут принесли маленькому ездоку немало острых ощущений. Он обнаружил, что ехать рысью куда менее удобно, чем шагом, и чем быстрее рысит пони, тем сложней держаться в седле.
– Уж о-очень тря-сет… – сказал он Уилкинсу как бы невзначай. – А ва-а-ас тря-сет?
– Нет, милорд, – ответил Уилкинс. – Со временем привыкнете. Вы, главное, поднимайтесь в стременах.
– Я все вре-мя под-ни-ма-юсь, – заверил его Фаунтлерой.
Он приподнимался и падал обратно в седло – довольно неуклюже, качаясь из стороны в сторону. Запыхавшийся и красный от натуги, мальчик держался изо всех сил, но не забывал сидеть как можно прямее. Граф наблюдал все это со своего места в библиотеке. Когда всадники появились из-за деревьев, за которыми исчезли на несколько минут, и подъехали к окну, Фаунтлерой оказался уже без шляпы, щеки его алели ярче маков, губы были плотно сжаты, но он упорно продолжал ехать рысцой.
– Погоди-ка минуту! – сказал его дед. – Где твоя шляпа?
Уилкинс прикоснулся к своей.
– Слетела, вашсиятьсво, – объяснил он с нескрываемым весельем. – Не дал мне остановиться, чтоб ее поднять, милорд.
– Не особенно он боится, а? – сухо сказал граф.
– Что вы, вашсиятьсво! – воскликнул Уилкинс. – Да он, кажись, и слова этого не знает! Мне в свое время доводилось учить юных джентльменов верхом ездить, но такого смельчака я еще не встречал.
– Устал? – спросил граф Фаунтлероя. – Хочешь отдохнуть?
– Я не ожидал, что будет так трясти, – честно признался юный лорд. – Устал немножко, но отдыхать не хочу. Я хочу научиться. Вот сейчас отдышусь и за шляпой поеду.
Если бы самый мудрый человек во всем мире попытался наставить Фаунтлероя, как угодить глядящему на него сейчас старику, он и то не сумел бы придумать ничего более действенного. Когда пони снова порысил в сторону аллеи, бледный румянец проступил на суровом лице графа, а глаза его под кустистыми бровями заблестели от радости, какой его сиятельство уже не чаял когда-нибудь ощутить. Он сидел и с нетерпением ожидал, когда снова послышится стук копыт. Прошло довольно много времени, но когда тот наконец раздался, то звучал уже куда быстрее прежнего. Фаунтлерой все так же был без шляпы – ее вез Уилкинс; щеки мальчика горели еще ярче, волосы растрепались, но он ехал довольно бодрым галопом.
– Получилось! – пропыхтел он, когда всадники приблизились. – Г-галопом проехал. Мальчик с Пятой авеню ездил лучше, но у меня получилось, и я не упал!
После этого они с Уилкинсом и пони стали близкими друзьями. Почти каждый день деревенские жители видели, как они вместе прогуливаются верхом, веселым галопом проносясь по главной дороге или маленьким улочкам, утопающим в зелени. Дети из близлежащих домов тут же сбегались поглядеть на гордого каракового пони с изящным маленьким наездником, который так прямо сидел в седле, а юный лорд совсем не по-лордовски, зато весьма сердечно срывал с головы шляпу и кричал им: «Привет! Доброго утра!» Иногда он останавливался и заговаривал с детьми, а однажды Уилкинс вернулся в замок с рассказом о том, как Фаунтлерой решительно спешился неподалеку от деревенской школы, чтобы уставший хромой мальчик мог доехать до дому на его пони.
– И богом клянусь, – приговаривал Уилкинс, рассказывая свою историю на конюшне, – богом клянусь, слова против он и слышать не пожелал! И мне спешиться не дозволил – ему, мол, на большом коне будет неудобно. Говорит мне: «Уилкинс, этот мальчик хромает, а я нет, да вдобавок я хочу с ним поболтать». Усадили мы паренька, и милорд побрел на своих двоих подле него – руки в кармашках, шапку заломил, посвистывает да беседу ведет, довольный донельзя! До нужного дома добрались, хозяйка тамошняя с порога ахает, что, мол, случилось, а милорд шапку сымает да говорит: «Я вашего сыночка привез домой, говорит, а то у него нога болит, и мне показалось, что палки, с какой он ходит, ему мало, и я попрошу дедушку, чтоб ему сделали костыли». И не сойти мне с этого места, бедняжка дар речи потеряла от удивления – да любой бы потерял! Я и сам думал, вот-вот по швам тресну!
Когда эта история дошла до графа, он не рассердился, чего немного опасался Уилкинс; напротив, расхохотавшись, он позвал Фаунтлероя к себе и заставил еще раз изложить события от начала до конца. Этот рассказ вызвал у него новый приступ смеха. А через несколько дней замковая карета остановилась на улице, где жил хромой мальчик. Фаунтлерой выскочил из экипажа и поспешил к порогу, взвалив на плечо, словно ружье, пару крепких, легких новеньких костылей, которые подал миссис Хартл (фамилия хромого мальчика была Хартл) со словами: «Дедушка просил кланяться. Вот, пожалуйста, возьмите для вашего мальчика. Мы надеемся, он скоро выздоровеет».
– Я передал от вас поклон, – сказал он графу, вернувшись в карету. – Вы мне не велели, но я подумал, что вы, наверное, позабыли. Правильно я сделал?
Граф снова рассмеялся и не стал возражать. Они теперь с каждым днем становились ближе, и с каждым днем все укреплялась вера Фаунтлероя в великодушие и добродетельность его сиятельства. Он совершенно не сомневался в том, что его дед – самый приятный и щедрый из всех пожилых джентльменов. Уж во всяком случае его собственные желания исполнялись едва ли не раньше, чем он успевал их озвучить; и на него постоянно лился такой поток даров и развлечений, что порою голова шла кругом от этого изобилия. Казалось, ему дарят все, чего бы он ни пожелал, и разрешают все, чего бы ни захотел. Обращаться подобным образом со всеми маленькими мальчиками на свете было бы не особенно мудро, но юный лорд выдерживал это испытание с удивительной стойкостью. И все же, несмотря на врожденную порядочность, такое обращение могло бы слегка испортить его, если бы не часы, которые он проводил с матерью в Корт-Лодж. Его «лучшая подруга» оберегала его ласково и неусыпно. Они часто вели долгие разговоры, и каждый раз он возвращался в замок не только с поцелуями на щеках, но и с новым простодушным, целомудренным напутствием, которое бережно сохранял в своем сердце.
Лишь одна загадка все так же не давала малышу покоя. Он размышлял о ней куда чаще, чем могли бы догадаться окружающие, – даже его мать не знала, как много он над нею бьется, а граф долгое время и не подозревал, что он вообще об этом думает. Но мальчик сразу заметил, что его мать и дед никак не могут встретиться. Они еще даже не представились друг другу. Когда экипаж из замка останавливался у Корт-Лодж, граф не выходил, а в тех редких случаях, когда его сиятельство появлялся в церкви, он всегда оставлял Фаунтлероя одного разговаривать с матерью на ступенях или отсылал вместе с нею домой. И все же каждый день из замковых оранжерей прибывали в Корт-Лодж свежие цветы и фрукты. Но один особенно добродетельный поступок графа поднял его в глазах Седрика просто-напросто до образца совершенства. Случилось это вскоре после того первого воскресенья, когда миссис Эррол вернулась из церкви пешком и без сопровождения. Как-то раз, примерно неделю спустя, собираясь навестить мать, Седрик вместо большой кареты с гарцующей парой обнаружил у порога очаровательную легкую коляску, запряженную гнедым коньком необыкновенной красоты.
–Это твой подарок матери,– отрывисто пояснил граф.– Нечего бродить по дорогам пешком. Ей нужен экипаж. Ухаживать за ним будет кучер. Это подарок от тебя.
Фаунтлерой сумел выразить вслух лишь малую толику своего восторга и отправился в путь, не находя себе места от радости. Его мать собирала розы в саду. Он вихрем вылетел из коляски и бросился к ней.
– Душенька! – закричал он. – Представляешь? Это тебе! Он сказал, это подарок от меня. У тебя теперь будет своя коляска, чтоб ты могла ездить, куда захочешь!
Он лучился таким счастьем, что у миссис Эррол не нашлось слов. Она не сумела заставить себя испортить ему настроение, отказавшись от подарка, пусть даритель и решил считать себя ее врагом. Пришлось сесть в экипаж прямо с розами в руках и позволить катать себя по округе, пока Фаунтлерой рассказывал ей истории о доброте и великодушии своего дедушки. Истории эти были столь невинны, что иногда она, не удержавшись, тихонько смеялась, а потом притягивала сына поближе и целовала, радуясь, что он видит только хорошее в старике, у которого так мало друзей.
На следующий же день Фаунтлерой написал мистеру Хоббсу. Письмо вышло довольно длинным, и, закончив первый черновик, он принес его деду на проверку.
– Потому что, – объяснил он, – мне не везде понятно, как писать. И если вы мне покажете ошибки, то я все перепишу заново.
Вот что было в письме:
«Мой дорогой мистер хоббс я вам хочу расказать про своево дедушку он самый лудший граф в мире и то что графы тираны это не правда он совсем не тиран я бы хотел чтобы вы познакомились вы бы очень подружились я уверен у него падагра на ноге и она очень болит но он и не думает жаловатся я его люблю больше с каждым днем потомучто как не любить таково доброво графа каторый всем всегда помогает жалко что вы не знакомы он знает все на свете но никогда не играл в бейсбол он мне подарил пони и телешку и маме тоже хорошинькую каляску и у меня целых три комнаты и всякие разные игрушки вы бы так удевились вам бы понравился замок и парк замок такой большой что можно потерятся уилкинс говорит уилкинс это мой конюх он говорит под замком есть тимницы тут так красиво вы бы видили парк там такие большие деревья и есть олени и кролики и дич летает с ветки на ветку мой дедушка очень богатый но он не гордый не высакамерный как вы думали про графов мне с ним нравится все тут очень вежливые и добрые они снимают шапки а женщины делают ривиранс и иногда благославляют я теперь умею ездить вирхом но с начала очень тресло когда ехали рысю дедушка разрешил одному бидняге остатся на ферме когда он не мог платить ренту и миссис меллон отнесла ево больным детям вино и еще всякое мне бы так хотелось вас увидить и чтобы душенька могла жить в замке но я очень хорошо живу когда не сильно по ней скучаю и я люблю дедушку и все астальные тоже пожалуста напишите поскорее ответ