с наилудшими пожиланиями,
ваш старый друг
Седрик Эррол
p. s. В тимницах никто не тамится дедушка никагда там никово не запирал
p. s. Он такой хороший граф он мне напоминает вас и все вакруг ево абажают».
– Тебе очень недостает матери? – спросил граф, закончив читать.
– Да, – ответил Фаунтлерой. – Все время. – Он встал перед креслом, оперся ладошкой деду на колено и, задрав голову, посмотрел ему в лицо. – А вам?
– Мы не знакомы, – несколько сварливо ответил его сиятельство.
– Я знаю, – сказал Фаунтлерой, – и от этого удивляюсь. Она меня попросила ничего у вас не спрашивать… и я не буду, но иногда у меня не получается не думать, и тогда мне очень непонятно. Но я не стану ничего спрашивать. И когда мне ее сильно не хватает, я смотрю в окошко туда, где у нее каждый вечер светится огонек, мне видно между деревьями. Это очень далеко, но она его зажигает сразу, как становится темно, и я вижу, как он мигает вдали, и знаю, что он говорит.
– И что же он говорит? – спросил милорд.
– Он говорит: «Доброй ночи, крепко спи, Господь всю ночь тебя храни!» Это она мне так говорила, когда мы были вместе. Каждый вечер говорила, перед сном, а каждое утро: «Господь храни тебя весь день!» Так что, видите, я все время под защитой…
– Конечно, не сомневаюсь, – сухо сказал его сиятельство и, сведя низко нависшие брови, так долго и пристально глядел на Фаунтлероя, что тот начал гадать, о чем же он думает.
9
Правда заключалась в том, что его сиятельство граф Доринкорт за эти дни передумал много такого, что ему никогда раньше не приходило в голову, и все его мысли тем или иным путем возвращались к внуку. Гордость была самой сильной чертой его характера, и мальчик тешил ее во всем до мелочей. Эта самая гордость помогла его деду снова ощутить интерес к жизни. Ему понравилось хвастаться своим наследником. Все на свете знали, как разочаровали графа сыновья, поэтому теперь, выставляя напоказ нового лорда Фаунтлероя, к которому невозможно было придраться, он внутренне ликовал. Ему хотелось, чтобы мальчик осознавал собственную власть и высоту своего положения – и чтобы другие тоже это осознавали. Он составлял планы на его будущее. Иногда его сиятельство втайне признавался себе, что сожалеет о своем постыдном прошлом, кишевшем поступками, которые заставили бы содрогнуться чистое юное сердце. Было неприятно представлять себе выражение этого милого, невинного лица, если бы Седрик по воле случая узнал, что его деда многие годы называли не иначе, как «злобный граф Доринкорт». От таких мыслей ему даже становилось чуточку не по себе. Не хотелось, чтобы мальчик услышал об этом. Поглощенный своим новым развлечением, граф иногда вовсе забывал про подагру, и через некоторое время доктор с удивлением констатировал, что его благородный пациент значительно окреп, чего он уже никогда не ожидал увидеть. Возможно, ему стало лучше оттого, что время для него перестало течь так медленно и у него появилось о чем подумать, кроме своих хворей и недомоганий.
Однажды погожим утром жители деревни с изумлением увидели, что маленького лорда Фаунтлероя и его пони сопровождает на прогулке не Уилкинс. Этот новый всадник на могучем сером коне был не кто иной, как сам граф. Однако идея принадлежала именно Фаунтлерою. Забираясь в седло своего пони, он с ноткой печали признался деду:
– Как жалко, что вы со мной не едете! Когда я уезжаю, мне всегда очень грустно оттого, что вы остаетесь совсем один в таком большом замке. Если б только вы тоже могли кататься верхом!
И уже через несколько минут на конюшне поднялся знатный переполох, ибо из замка пришел приказ седлать Селима. После этого Селим выходил на прогулку почти каждый день, и люди привыкли видеть вместе высокого серого коня, на котором едет статный седой старик с красивым суровым лицом и орлиным носом, и маленького лорда Фаунтлероя на его караковом пони. Прогуливаясь вдвоем по утопающим в зелени улочкам и живописным проселочным дорогам, всадники сблизились еще сильнее. Постепенно старик многое узнал о «Душеньке» и ее жизни. Пока пони бодрой рысцой поспевал за мощным Селимом, Фаунтлерой болтал без умолку. Он обладал таким веселым нравом, что более приятной компании нельзя было и желать. По большей части беседу поддерживал он, а граф чаще всего молча слушал, глядя на его жизнерадостное, сияющее лицо. Иногда он просил своего юного спутника пустить пони галопом, и, когда мальчик уносился вперед, держась в седле так прямо и бесстрашно, он смотрел ему вслед с гордостью и довольным блеском во взгляде; после этой небольшой гонки Фаунтлерой возвращался, смеясь и размахивая шляпой, в совершенной уверенности, что они с дедом – самые добрые друзья.
Среди прочего граф выяснил, что жена его сына вела далеко не праздный образ жизни. Очень скоро ему стало ясно, что она весьма хорошо известна среди бедняков. Если в какой-то дом являлась болезнь, нищета или горе, ее маленькая коляска тут же оказывалась у его порога.
– Знаете, – сказал как-то Фаунтлерой, – они все говорят «Благослови вас Боже!», когда ее видят, и дети так радуются. Некоторые ходят к ней домой, чтобы научиться шить. Она говорит, что чувствует себя теперь очень богатой и хочет помогать бедным.
Граф вовсе не огорчился, обнаружив, что мать его наследника молода, хороша собой и так похожа на леди, как будто родилась герцогиней; в каком-то смысле ему было приятно и то, что ее любят в народе и почитают бедняки. И все же он часто ощущал болезненный укол зависти, видя, как полнится ею сердце мальчика и как он продолжает считать ее самым близким человеком на свете. Старику хотелось самому занимать это место и не иметь никаких соперников.
Тем утром он придержал коня на вершине поросшего вереском холма и обвел рукой с хлыстом раскинувшийся перед их взглядами прекрасный пейзаж.
– Ты знаешь, что вся эта земля принадлежит мне? – спросил он Фаунтлероя.
– Правда? – сказал тот. – Как это много для одного человека! И как красиво!
– А знаешь ты, что однажды все это станет твоим – это и многое другое?
– Моим! – пораженно воскликнул Фаунтлерой. – Когда?
– Когда я умру, – ответил его дед.
– Тогда я не хочу, – заявил мальчик. – Я хочу, чтобы вы всегда жили.
– Спасибо, – сказал граф в своей обычной суховатой манере, – и тем не менее рано или поздно все это будет принадлежать тебе – однажды ты станешь графом Доринкортом.
Несколько мгновений маленький лорд Фаунтлерой сидел в седле неподвижно. Он окинул взглядом пологие холмы, зеленеющие фермы, прекрасные рощицы, домики, рассыпанные вдоль проселочных дорог, очаровательную деревню и вдалеке, за деревьями, башни замка Доринкорт – огромного, серого и величественного. А потом почему-то тихонько вздохнул.
– О чем ты думаешь? – спросил граф.
– Я думаю, – ответил Фаунтлерой, – какой я еще маленький! И еще о том, что мне сказала Душенька.
– Что же она сказала?
– Она сказала, что быть очень богатым, наверное, очень непросто. Что, если у человека всегда есть так много всего, он может иногда забыть, что не всем так повезло, и что богатый человек должен всегда быть осторожен и стараться помнить. Я говорил с ней про то, какой вы добрый, и она сказала, что это очень хорошо, потому что у графа так много власти, что если бы он заботился только о своем удовольствии и никогда не думал про людей, которые живут на его земле, то они могли бы оказаться в беде, а он бы и не знал, что может помочь, ведь их так много, поэтому знать про всех очень трудно. И я смотрю на все эти дома и думаю, откуда же мне узнать про жизнь этих людей, когда я буду графом. А вы откуда узнаёте?
Познания его сиятельства об арендаторах ограничивались тем, кто из них платит ренту вовремя, а кого нужно вытурить за долги, так что вопрос это был достаточно непростой.
– За меня узнаёт Ньюик, – ответил он, дергая длинный седой ус и глядя на своего маленького собеседника с некоторым смущением. – Поедем домой, – добавил его сиятельство, – а когда станешь графом, позаботься о том, чтобы быть лучше меня!
По дороге домой он не проронил ни слова. Ему казалось почти невероятным, что он, за всю свою долгую жизнь едва ли кого-то любивший, оказался так привязан к малышу, – и здесь он не испытывал сомнений. Поначалу он был лишь доволен и горд красотой и храбростью Седрика, но теперь в его сердце, кроме гордости, появилось что-то еще. Иногда он смеялся себе под нос – мрачно и сухо, – думая о том, как ему нравится общество мальчика, нравится слышать его голос, как он втайне желает добиться любви и одобрения своего маленького внука. «Я просто выживший из ума старик, и мне нечем больше заняться», – говорил он себе и все же знал, что дело совсем не в этом. Если бы граф позволил себе признать правду, то был бы вынужден согласиться, что его невольно привлекают как раз те качества, которыми он никогда не обладал: прямодушие, верность, доброта, ласковая доверчивость, неспособная подумать худого.
Как-то раз, не более чем через неделю после той прогулки верхом, Фаунтлерой вернулся из дома матери и вошел в библиотеку с лицом задумчивым и опечаленным. Он уселся на тот самый стул с высокой спинкой, что и в первый вечер, и некоторое время смотрел на тлеющие в очаге угли. Граф молча наблюдал за ним, гадая, в чем же дело. Было очевидно, что Седрика что-то беспокоит. Наконец, он поднял голову.
– Ньюик знает все про всех людей? – спросил он.
– Это его работа, – ответил его сиятельство. – Хочешь сказать, он дурно ее выполняет?
Пожалуй, это покажется противоречивым, но ничто не забавляло и не воодушевляло его более, чем интерес мальчика к арендаторам. Сам он никогда ими не интересовался, но ему было приятно знать, что, несмотря на детскую наивность, посреди беспрестанных восторгов и развлечений в этой кудрявой голове бродят удивительно серьезные мысли.
– Есть такое место, – начал Фаунтлерой, подняв на него широко распахнутые полные ужаса глаза, – Душенька сама видела, оно на дальнем конце деревни, там дома стоят очень близко друг к другу и почти разваливаются. От тесн