Через несколько секунд они увидели, как он пробрался через толпу на нижней палубе и спрыгнул на землю за мгновение до отплытия. Уже на пристани парень обернулся и помахал им кепкой.
Седрик посмотрел на платок, который крепко сжимал в руке. Тот был из ярко-красного шелка, с узором из фиолетовых подковок и лошадиных голов.
Вокруг поднялся оглушительный гул, скрип и галдеж. Люди на пристани кричали друзьям, а те с парохода – обратно.
– До свидания! Прощайте! Прощай, старина! – повторяли, казалось, все до единого. – Не забывайте нас! Напиши, как доберешься до Ливерпуля. До свидания! Прощайте!
Маленький лорд Фаунтлерой перегнулся через фальшборт и замахал красным платком.
– Прощай, Дик! – что есть мочи крикнул он. – Спасибо! Прощай, Дик!
Огромное судно стало удаляться, люди снова загалдели, а мать Седрика опустила вуаль на глаза. На берегу продолжалась неописуемая сутолока, но Дик не видел ничего, кроме ясного детского личика и сияющих на солнце светлых волос, которыми поигрывал ветерок, и ничего не слышал, кроме сердечного юного голоса, кричавшего: «Прощай, Дик!» И вот уже неторопливый, степенный пароход увозил маленького лорда Фаунтлероя все дальше от родных мест – увозил в неведомую страну его предков.
4
Лишь в путешествии мать Седрика открыла ему, что они не будут жить под одной крышей. Когда он впервые об этом услышал, горе его оказалось столь велико, что мистер Хэвишем убедился в мудрости решения графа поселить миссис Эррол неподалеку от замка, чтобы сын с матерью могли часто встречаться. Было очевидно, что иначе мальчик не вынес бы разлуки. Но мать говорила с ним так нежно и ласково, так горячо убеждала в том, что будет совсем рядом, что через какое-то время страх расставания почти совсем перестал угнетать его.
– Я буду жить очень близко к замку, Седди, – повторяла она всякий раз, как об этом заходила речь, – совсем близко, и ты каждый день сможешь прибегать ко мне, и у тебя будет для меня столько новостей! Мы будем так счастливы! Там очень красиво. Твой папа часто мне рассказывал о своем доме. Он очень любил его – и ты тоже полюбишь.
– Я бы полюбил его даже сильнее, если бы ты в нем жила, – отвечал маленький лорд, украдкой тяжело вздыхая.
Он не мог не дивиться загадочным обстоятельствам, из-за которых его Душеньке придется жить в одном месте, а ему – в другом. Дело было в том, что миссис Эррол сочла разумным не открывать ему причины такого решения.
– Мне бы не хотелось, чтобы ему говорили, – попросила она мистера Хэвишема. – Он не поймет, а только удивится и расстроится; уверена, ему проще будет проникнуться теплыми чувствами к графу, если он не узнает, что его дед так горько меня невзлюбил. Он никогда не сталкивался с ненавистью и черствостью, и для него было бы огромным ударом услышать, что кто-то может ненавидеть меня. Он такой любящий ребенок и очень привязан ко мне! Лучше ему не знать, пока он не станет старше, – и для графа так тоже будет намного лучше. Пусть Седди еще совсем мал, но это возвело бы между ними стену.
Поэтому Седрик знал лишь, что есть некая таинственная причина, которой в силу юности ему пока еще не понять, но которую ему откроют, когда он повзрослеет. Он был в недоумении, однако в первую очередь тревожила его не причина – и после множества разговоров с матерью, в которых она утешала его и в красках расписывала положительную сторону происходящего, отрицательная сторона постепенно начала блекнуть. И все же время от времени мистер Хэвишем замечал, как Седрик сидит и смотрит на воду с очень серьезным видом, объятый одним из своих причудливых старомодных настроений, и не раз слышал, как с его губ срывается совсем не детский вздох.
– Мне это не по душе, – признался мальчик в одной из бесед с адвокатом, которые уже почти стали у них обычаем. – Вы даже не представляете, как сильно. Но в мире очень много невзгод, и надобно их терпеть. Так Мэри говорит, и мистер Хоббс тоже, я как-то слышал. И Душенька хочет, чтобы я жил с дедушкой, понимаете, потому что все его ребятишки умерли – и это очень большая беда. Надобно пожалеть человека, у которого все дети умерли – да еще так неожиданно.
Все, кто ни заговаривал впервые с маленьким лордом Фаунтлероем, неизменно приходили в восторг от того, какой мудрый и рассудительный вид он напускал на себя, увлекаясь беседой. Это, а еще старомодные словечки, которыми он пересыпал свою речь, и выражение крайней серьезности на его круглом невинном личике сражали новых знакомых наповал. Когда этот хорошенький цветущий кудрявый малыш усаживался, обняв коленку пухлыми ладошками, и пускался в мудреные разговоры, слушать его было донельзя увлекательно. Постепенно мистер Хэвишем заметил, что общество Седрика и ему приносит немало удовольствия и радости.
– Значит, ты постараешься полюбить графа? – спросил он как-то раз.
– Да, – ответил мальчик. – Он мне родня, а родню, конечно же, надобно любить; и потом, он был ко мне очень добр. Когда человек столько всего для вас делает и хочет дать вам все, что вы пожелаете, вы его, конечно, полюбите, даже если он вам не родня; а если еще и родня, тогда уж точно вы его очень полюбите.
– А как ты думаешь, – спросил мистер Хэвишем, – он тебя полюбит?
– Ну, – задумался Седрик, – мне кажется, что да, потому что я ведь тоже ему родня, понимаете, я сын его младшего мальчика. К тому же… Я думаю, он меня уже любит, иначе не дарил бы мне все, чего я захочу, и не прислал бы вас за мной.
– О, вот, значит, почему он все это делает?
– Да, мне кажется поэтому. А вы разве не так думаете? Я же его внук, вот он меня и любит.
Люди, которых поначалу скосила морская болезнь, едва успели оправиться и подтянуться на палубу, чтобы полежать в шезлонгах и насладиться бризом, как уже романтическая история маленького лорда Фаунтлероя разнеслась по всему кораблю, и каждый с любопытством поглядывал на малыша, который то носился как угорелый, то степенно прогуливался с матерью или высоким худым адвокатом, то болтал с матросами. Всем он нравился, всюду заводил знакомства. Казалось, он готов подружиться с каждым. Когда джентльмены, гулявшие по палубе, приглашали его присоединиться, он семенил рядом с ними уверенно и бодро, отвечая на шутки с веселым энтузиазмом; когда с ним заговаривали дамы, в окружавшей его группке неизменно звучал смех; когда он играл с другими ребятами, всегда получались самые веселые игры. Среди матросов у него появились сердечные приятели, которые рассказывали ему чудесные истории о пиратах, кораблекрушениях и необитаемых островах; он научился сплеснивать снасти и такелажить игрушечные кораблики, а также усвоил поразительное количество информации о топселях и грот-марселях. В его речах даже стали проскальзывать морские нотки, и однажды он вызвал бурное веселье в компании дам и джентльменов, сидевших на палубе, закутавшись в шали и пальто, когда своим нежным голоском, да еще весьма прочувствованно, заявил:
– Ядро мне в парус, ну и зябкий выдался денек!
Его очень удивило, что все рассмеялись. Он подцепил это моряцкое выражение у «старого флотяги» по имени Джерри – оно часто фигурировало в историях, которые тот ему рассказывал. Если судить по его повествованиям, Джерри плавал через океан не меньше двух-трех сотен раз, причем каждый вояж неминуемо оканчивался кораблекрушением, которое забрасывало его на очередной остров, кишевший кровожадными людоедами. Кроме того, в ходе этих захватывающих приключений Джерри нередко поджаривали на костре и частично съедали, а также раз пятнадцать – двадцать снимали с него скальп.
–Поэтому он такой лысый,– объяснял лорд Фаунтлерой своей маме.– Если несколько раз снять скальп, волосы перестают расти. Вот и у Джерри уже больше не выросли после того раза, как король парромачавикинов снял с него скальп ножом, сделанным из черепа вождя племени вопслемумпки. В тот раз он попал в особенно серьезную переделку. Когда король начал размахивать ножом, он очень испугался, и волосы у него встали дыбом, да так и остались торчать – король их теперь на себе носит, они сами похожи на щетку для волос. Я никогда еще не слыхал про такие злокручения, какие выпали Джерри! Вот бы мистеру Хоббсу про них рассказать!
Порой, когда погода бывала совсем уж неприятной и обществу приходилось оставаться в салоне, кто-нибудь из взрослых друзей Седрика уговаривал его поведать им о «злокручениях» Джерри, и в те минуты, когда он с огромным удовольствием и жаром пересказывал истории моряка, ни на одном плывущем через Атлантику пароходе вы уж точно не нашли бы пассажира более популярного, чем маленький лорд Фаунтлерой. Он всегда был искренне и добродушно готов изо всех своих детских сил развлекать компанию, а слушателей особенно умиляло, что он даже не подозревает, какой важный у него при этом делается вид.
–Истории Джерри всем очень нравятся,– признавался он своей маме.– Что до меня, уж прости, Душенька, только я бы порой даже подставил под сумнение их правдивость, если бы они не случились с самим Джерри. Но раз уж он сам про них рассказывает… все это крайно странно, знаешь ли, но он, пожалуй, иногда может и подзабыть чего, и перепутать, с него же столько раз снимали скальп. От этого станешь забывчивым!
Через одиннадцать дней после прощания со своим другом Диком Седрик оказался в Ливерпуле. В ночь двенадцатого дня карета привезла их с матерью и мистером Хэвишемом к воротам Корт-Лодж. Дом в темноте разглядеть было трудно. Седрик только заметил, что над подъездной дорожкой склоняются огромные деревья, а когда подъехали ближе, увидел открытую дверь, из которой лился яркий свет.
Мэри решила отправиться в Англию вместе с ними, чтобы помогать хозяйке, и добралась до дома еще раньше. Соскочив на землю, Седрик различил в широком ярко освещенном коридоре двух-трех слуг, а на пороге – свою старую подругу. Лорд Фаунтлерой бросился к ней, вскрикнув от радости.
– И ты тут, Мэри? Душенька, это Мэри! – И он поцеловал служанку в красную шершавую щеку.