старика.
Граф сдвинул брови; он не хотел видеть портрета, но против воли увидал его. На него взглянуло такое милое, молодое лицо, притом столь похожее на лицо стоявшего рядом с ним мальчика, что граф прямо был поражен им.
— Ты, кажется, думаешь, что очень любишь ее, — сказал он.
— Да, — ответил кротким и прямодушным тоном лорд Фонтлерой, — я так думаю, и думаю, что это верно. Видите ли м-р Хоббс был моим другом, и Дик, и Бриджет, и Мэри, и Михаил тоже были моими друзьями; а Милочка — это уже мой близкий друг, и мы всегда все говорим друг другу. Папа оставил мне ее, чтобы я о ней заботился, и когда я стану мужчиной, то пойду работать и буду добывать для нее деньги.
— Что же ты думаешь делать? — спросил граф.
Мальчик опустился на ковер и сел, продолжая держать в руке портрет. Повидимому, он серьезно размышлял, прежде чем дать ответ.
— Я думал, не вступить ли мне компаньоном к м-ру Хоббсу, — сказал он: — впрочем, мне лучше хотелось бы быть президентом.
— Вместо этого мы пошлем тебя в палату лордов, — сказал граф.
— Что же, ничего, — заметил лорд Фонтлерой, — если это хорошее занятие, и если бы я не мог сделаться президентом. Овощная торговля не всегда идет хорошо.
Вероятно, он взвешивал это обстоятельство в своем уме, так как в течение нескольких минут после того сидел молча, поглядывая на огонь камина.
Граф не возобновил разговора. Откинувшись в кресле, он наблюдал за мальчиком. Множество странных и новых мыслей пробегало в голове старого вельможи. Даугель заснул, положив морду на свои толстые лапы. Наступила продолжительная тишина.
Таким образом прошло около получаса времени, когда доложили о приезде м-ра Хавишама. При входе его в комнату, в ней было по-прежнему тихо. Граф продолжал полулежать в своем кресле. Когда подошел м-р Хавишам, он пошевелился и сделал рукою как бы предостерегающий, хотя, повидимому, и невольный жест. Даугель продолжал спать и, рядом с ним, подложив руку под свою кудрявую голову, покоился мирным сном и наш маленький лорд.
VI
Когда, на следующее утро, лорд Фонтлерой проснулся, — накануне его сонного перенесли в постель — то первыми донесшимися до него звуками были потрескивание горевших дров и тихий разговор каких-то голосов.
— Смотри, Даусон, ничего не говори об этом, — произнес кто-то. Он не знает, почему она не должна быть с ним, и причину этого нужно скрывать от него.
— Разумеется, мадам, если было такое распоряжение его сиятельства, — отвечал другой голос, — можно ли его не исполнить. Только уж вы простите, мадам, за смелость, так как это между нами, и все равно — служанка я или нет, а должна сказать, жестокое это дело — разлучать такое бедное и милое молодое создание с ее собственным кровным детищем, да еще таким красавчиком и сыном благородных родителей. Джемс и Том, мадам, вчера вечером оба говорили в людской, что ни в жизнь не могли бы думать — да и не только они, а никто из порядочных ливрейных, — чтобы могла быть такая ангельская душа, как у этого малютки; таким кротким, учтивым да смышленым сидел он вчера за обедом, как будто что ни на есть с лучшим своим другом, — а уж (извините меня, мадам,) мы знаем, как от этого друга подчас кровь в жилах застывает. А посмотрели бы вы, мадам, как вчера, когда нас с Джемсом позвали в библиотеку и велели отнести его наверх; поднял это Джемс его на руки, а головенка-то его невинная, такая кудрявая, а личико-то его такое розовое да румяное лежало на Джемсовом плече — так, скажу вам, помрешь, а другого такого красавчика не увидишь. Думается мне, и сам граф-то разглядел эту прелесть, потому смотрит он так на него и говорит Джемсу: «Смотри, — говорит, — не разбуди его».
Кедрик зашевелился на подушке и, перевернувшись, открыл глаза.
В комнате были две женщины. Кругом все смотрело весело и приветливо, благодаря нежным колерам ситца, которым была обита комната и мебель. В камине горели дрова, и через обвитые плюшем окна пробивались яркие лучи утреннего солнца. Обе женщины направились к мальчику. В одной из них он увидал уже знакомую ему м-сс Мэллон, экономку; другая была средних лет женщина с приветливым и добрым лицом.
— Здравствуйте, лорд! — сказала м-сс Мэллон. — Хорошо ли вы спали?
Маленький лорд протер глаза и улыбнулся.
— Здравствуйте, — сказал он. — Я не знал, что я здесь.
— Вас перенесли сюда спящим, — сказала экономка. — Это ваша спальня, а это Даусон, которая будет ходить за вами.
Фонтлерой сел в постели и протянул руку Даусон, как накануне протянул ее графу.
— Как вы поживаете, мадам? — сказал он. — Очень благодарен вам, что вы пришли ухаживать за мной.
— Вы можете называть ее Даусон, мой лорд, — сказала улыбаясь экономка. — Она привыкла, чтобы ее звали Даусон.
— Мисс Даусон или мистрисс Даусон? — осведомился лорд Фонтлерой.
— Просто Даусон, мой лорд, — отвечала сама Даусон, вся сияющая. — Ни мисс, ни мистрисс, дорогой мой! Извольте теперь вставать, и Даусон вас оденет, а затем вам подадут завтрак.
— Благодарю, я уже столько лет сам одеваюсь, — отвечал Фонтлерой. — Милочка научила меня. Милочка— моя мама. У нас была только одна Мэри; она все делала — и мыла и все, — так что ее уже нельзя было затруднять еще этим. Я и умываться тоже умею сам, если вы только после будете так добры посмотреть все ли в порядке.
Даусон и экономка переглянулись между собою.
— Даусон сделает вам все, что ни прикажете, — сказала м-сс Мэллон.
— Конечно, родной мой, — прибавила Даусон своим добрым, ласковым голосом. — Пусть он сам оденется, если ему угодно, а я буду тут же, чтобы помочь, когда будет нужно.
— Благодарю вас, — отвечал лорд Фонтлерой. — Иногда немножко трудно бывает мне справиться с пуговицами; тогда я прошу кого-нибудь.
Даусон показалась ему очень доброй женщиной, и не успел еще он умыться и одеться, как они стали отменными друзьями, причем он уже многое узнал о ней. Оказалось, что муж ее был солдатом и убит в настоящем сражении, и что сын ее служил матросом и в это время находился где-то очень далеко; что он видал и пиратов, и людоедов, и китайцев, и турок, и привез с собою много невиданных раковин и коралловых вещей. Даусон готова была показать их во всякую минуту, так как некоторые из них лежали у нее в сундуке. Все это было очень интересно. Фонтлерой узнал также, что Даусон всю жизнь свою ходила за маленькими детьми и теперь только что приехала сюда из другой части Англии, где была няней прекрасной маленькой девочки, которую звали леди Джорджина Воган.
И она немножко сродни вашей милости, — сказала Даусон, — может быть, вы когда-нибудь ее и увидите.
— В самом деле? — отозвался Фонтлерой. — Я был бы очень рад этому. Я никогда не был знаком с маленькими девочками, но всегда люблю смотреть на них.
Когда он перешел для завтрака в соседнюю комнату и увидал, как она была велика, и что за нею была еще третья комната, по словам Даусон, тоже назначенная для него, — тогда сознание, что он в самом деле слишком мал для такого помещения, снова овладело им и на этот раз так сильно, что, усевшись за прекрасно сервированный завтрак, он не мог не поделиться своим недоумением с Даусон.
Я очень маленький мальчик, — сказал он несколько задумчиво, — и мне странно кажется, что я в таком громадном замке, и у меня столько больших комнат — не правда ли?
— Э, что вы, — заметила Даусон, — это только так сначала кажется; а потом скоро пройдет, и вам здесь понравится. Тут очень хорошо.
— Конечно, здесь отличное место, — сказал Фонтлерой с легким вздохом, — но мне бы оно больше понравилось, если бы и Милочка была со мною. Я всегда утром завтракал с нею и наливал ей в чай сливки и клал сахар, и подавал хлеб. Так это было все хорошо.
— Так что же! — ответила Даусон, — вы ведь можете видеться с ней каждый день, а уж зато сколько рассказов у вас будет. Постойте, вот вы походите здесь да увидите, какие тут есть собаки, какие на конюшне лошади. Есть там такие, что, наверное знаю, вам понравятся.
— А, лошади?! — воскликнул Фонтлерой, — я очень люблю лошадей, я очень любил Джима. Это лошадь, которая возила телегу м-ра Хоббса. Она отличная была лошадь, когда не упрямилась.
— Ну в том-то и дело, — сказала Даусон. — Вы только подождите, пока не увидите конюшен и какие в них лошади. Да вы, родной мой, не видали еще даже и той комнаты, которая рядом с этой!
— А что там? — спросил Фонтлерой.
— Сперва откушайте, а потом увидите.
Любопытство Кедрика естественно было возбуждено всеми этими неожиданностями, и он усердно принялся за свой завтрак. Ему казалось, что в соседней комнате непременно должно было находиться что-нибудь интересное, иначе Даусон не смотрела бы так таинственно.
— Ну-с, теперь, — сказал он, сползая со стула несколько минут спустя, — я сыт. Можно мне будет пойти посмотреть, что там?
Даусон утвердительно кивнула головой и пошла вперед, с еще более загадочным и многозначительным видом. Любопытство Фонтлероя было возбуждено в высшей степени.
Когда служанка отворила дверь в таинственную комнату, он остановился на пороге и с изумлением оглядел ее. Не произнося ни слова, стоял он, запустив руки в карманы и с лицом, раскрасневшимся до самого лба, — настолько он был удивлен и взволнован.
И было же чему удивляться! Комната не уступала размерами остальным комнатам замка и показалась Кедрику еще прекраснее других, хотя и по другой причине. Мебель была здесь не такая старинная и массивная, как в тех комнатах, которые он уже видел внизу; драпировки, ковры, стены были здесь светлые; на полках стояли целые ряды книг, а на столах множество преинтересных, отличных игрушек, наподобие тех, которые он с таким удовольствием созерцал, бывало, в окнах нью-йоркских магазинов. Мебель была здесь не такая старинная и массивная, как в тех комнатах, которые он уже видел внизу; драпировки, ковры, стены были здесь светлые; на полках стояли целые ряды книг, а на столах множество преинтересных, отличных игрушек, наподобие тех, которые он с таким удовольствием созерцал, бывало, в окнах нью-йоркских магазинов.