Он часто рассказывал м-ру Хоббсу разные истории про нее и про Бена, который с тех пор, как ушел на запад, раз или два писал Дику. Дела у Бена не ладились, и он бродил с места на место, но, наконец, основался в Калифорнии, где вел торговлю скотом, в то время, когда Дик познакомился с м-ром Хоббсом.
— Девчонка эта, — сказал Дик однажды, — повытрясла его порядком. Нет, нет, да и пожалеешь его.
Они сидели вместе у дверей лавки, и м-р Хоббс набивал свою трубку.
— Ему бы не нужно было жениться, — произнес он торжественно, поднимаясь за спичками. — Женщины… я никогда не видел в них толку.
Беря спичку, он остановился и посмотрел на прилавок.
— Э! — сказал он, — а ведь как будто это письмо! Не видал я его раньше. Должно быть, почтальон положил его, когда я не заметил, или газета свалилась на него. Он взял письмо и тщательно осмотрел его.
— Это от него! — воскликнул он. — От него и есть!
Он совсем забыл про трубку; взволнованный вернулся на стул, взял свой карманный ножик и вскрыл конверт.
— Любопытно, какие на этот раз будут новости, — сказал он.
Затем он раскрыл письмо и прочитал следующее:
Доринкурский замок.
Дорогой м-р Хоббс.
Пишу второпях потому что имею сообщить вам кое-что интересное я знаю вы очень удивитесь мой дарагой друг когда я вам расскажу в чем дело. Все это ошибка и я не лорд и не буду графом нашлась леди которая была замужем за дядей Бевисом который умер и у нее есть маленький мальчик и он лорд Фонтлерой потому что так уж в Англии бывает что сын старшего сына графа бывает графом если все другие умерли то есть если его отец и дед умерли мой дедушка не умер а дядя Бевис умер и потому его сын лорд Фонтлерой а я не лорд потому что мой папа был младший сын и имя мое Кедрик Эрроль как и тогда когда я был в Нью-Йорке и все будет принадлежать другому мальчику я сначала думал что мне придется отдать ему моего пони и колясочку но дедушка говорит что мне отдавать не нужно дедушка очень огорчен и я думаю что леди ему не нравится может быть потому что он думает что нам с милочкой будет очень жалко что я не буду графом мне теперь больше хочется быть графом чем я думал сначала потому что это такой чудесный замок и я так всех люблю а когда бываешь богат можешь так много делать я теперь не богат потому что если ваш папа только младший сын то он не очень богат я буду учится работать чтобы содержать милочку я спрашивал Вилькинса насчет объезжания лошадей может быть я могу быть грумом или кучером леди привела своего мальчика в замок и дедушка с мистером Хавишамом разговаривали с ней она кажется очень сердилась и громко говорила и дедушка тоже рассердился я еще никогда не видал его сердитым только бы они все сума не сошли я думал лучше сказать вам с Диком всю правду потому что вам будет интересно знать пока больше писать нечево.
М-р Хоббс откинулся назад, письмо выпало из рук на колени, ножик и конверт свалились на пол.
— Тьфу, пропасть! — произнес он.
Он был так ошеломлен, что изменил свое восклицание. В обычае было у него говорить: тьфу, ты, пропасть! — а на этот раз он сказал: тьфу, пропасть. Что означала та разница — осталось невыясненным.
— Ну, что же? — заметил Дик. — дело стало быть выходит к лучшему?
— К лучшему! — воскликнул м-р Хоббс. — А я так думаю, что все это шутки британских ристократов: просто хотят отнять у него права, потому что он американец. Они все злы на нас с самой войны за независимость, вот и вымещают на нем. Говорил я вам, что ему несдобровать, вот оно так и случилось! Что там ни говори, а видно все власти ихние сговорились отнять у него все достояние.
Он был очень взволнован. Сначала он не одобрял перемену в положении своего юного друга, но потом несколько примирился с нею; получив же от Кедрика первое письмо, стал, может быть, даже несколько гордиться в душе высоким положением, выпавшим на долю этого друга. Несмотря на свое дурное мнение о графах, он знал, что даже в Америке деньги считаются довольно приятной вещью, а если все богатство и величие должно отойти вместе с титулом, то потерю эту перенести уже не так легко.
— Они стараются обобрать его! — настаивал он на своем убеждении, — это, наверное, и людям с деньгами нужно бы смотреть за ними.
Он удержал Дика до позднего вечера, продолжая все обсуждать с ним так беспокоивший его вопрос о коварных происках британской аристократии. Когда, наконец, Дик собрался домой, он дошел с ним до угла улицы; на обратном пути он остановился перед пустым домом и несколько времени смотрел на вывеску «отдается», причем усиленно тянул свою трубку, ясно доказывая этим тревожное состояние своего духа.
XII
Прошло очень немного дней со времени обеда, данного в замке, как уже почти всякий англичанин, читавший газеты, знал романтическую историю, случившуюся в Доринкуре. Передаваемая со всеми подробностями, история эта представлялась очень интересною. Маленького мальчика-американца привезли в Англию, чтобы сделать его лордом Фонтлероем. Говорили, что мальчик был очень красив и изящен, что все его успели полюбить, и старый граф, его дед, весьма гордился своим наследником. Рассказывали про молодую красавицу-мать, навлекшую на себя гнев старого вельможи за то, что вышла замуж за капитана Эрроля. Сообщали о странном браке Бевиса, покойного лорда Фонтлероя, о странной, никому не известной женщине, вдруг явившейся с сыном, будто бы настоящим лордом Фонтлероем, и с требованием признания принадлежащих ему, как лорду Фонтлерою, прав. Все это производило сильнейшее впечатление и сделалось предметом бесконечных словесных и печатных обсуждений. А потом прошел слух, будто граф Доринкур не доволен оборотом, какой приняло дело, и намерен оспаривать претензию судебным порядком, так что из этого мог возникнуть громкий процесс.
Никогда еще не было такого волнения в графстве, где лежал городок Эрльборо. В базарные дни народ стоял группами и толковал, пускаясь в догадки, что из этого выйдет; жены фермеров приглашали друг друга на чай, чтобы сообщить одна другой все, что они слышали, и все, что они думали сами, а также и то, что по их мнению, думали другие. Они рассказывали чудесные анекдоты о том, как граф выходил из себя, как он решил не признавать нового лорда Фонтлероя и как он презирал женщину, мать претендента. Но, само собою разумеется, больше всего можно было узнать от м-сс Диббль, бывшей теперь в еще большем спросе, чем когда-нибудь.
— Хорошего из этого ничего не выйдет, — говорила она. — Если б вам, мадам, пришлось спросить моего мнения, я бы должна была сказать по совести: поделом ему — зачем он так обошелся с бедняжкой матерью — отнял у нее ребенка — ведь он так возлюбил его, так баловал, так гордился им, что чуть с ума не сошел, как это случилось. Мало того, новая-то эта совсем не леди, не то, что мать его милости. Черноволосая она такая да черноглазая. Мистер Том говорит— ни один порядочный ливрейный, — говорит, — не станет ее слушаться; пусть, — говорит, — только придет в дом, сейчас же уйду. Да и мальчишка-то никуда не годится. И ума, кажется, не приложишь, что только изо всего этого выйдет и чем это кончится. Я так и присела, как Жанна мне все это порассказала.
Не меньшее волнение господствовало и повсюду в замке: и в библиотеке, где происходили совещания графа с м-ром Хавишамом; и в людской, где целый день слышались оживленные беседы под председательством м-ра Тома; и в конюшне, где Вилькинс исполнял свое дело с самым сокрушенным, подавленным видом, еще усерднее, кажется, ухаживая за маленьким пони. Он изливал перед кучером свое горе.
— Много я молодых господ обучал, — говорил он, — а такого смелого и смышленого у меня в науке еще не бывало. Как-то даже приятно ехать за ним.
Но среди всей этой суматохи совершенно спокойным оставался один только лорд Фонтлерой, про которого говорили теперь, что он совсем не лорд Фонтлерой. Правда, когда в первый раз объяснили ему положение дела, он пришел в некоторое недоумение и беспокойство, но не вследствие того, что его честолюбие было обмануто.
Пока граф сообщал ему о случившемся, он сидел на стуле, обняв коленку, как делал это и раньше, слушая что-нибудь интересное. Рассказ был кончен, а мальчик казался все еще совершенно спокойным.
— Я очень странно себя чувствую, — сказал он, — очень странно.
Граф молча смотрел на мальчика. Он тоже очень странно себя чувствовал — так странно, как еще ни разу в своей жизни. И еще страннее почувствовал он себя, заметив смущение на всегда так счастливо смотревшем лице ребенка.
— Они возьмут у Милочки ее дом… и ее карету? — спросил Кедрик несколько нетвердым, тревожным голосом.
— Нет! — отвечал граф решительно и совершенно громко. — Они ничего не могут взять у нее.
— А! — произнес Кедрик с видимым облегчением. — Они не могут?
Затем своими широко раскрывшимися, кроткими глазами он задумчиво посмотрел на деда.
— Этот другой мальчик, — сказал он слегка дрожащим голосом, — он будет… будет теперь вашим мальчиком… как я был?
— Нет! — ответил граф и так громко и гневно, что Кедрик привскочил.
— Нет? — воскликнул он с изумлением. — Так он не будет? Я думал…
Он вдруг встал со стула.
— Так я останусь вашим мальчиком, если даже мне и нельзя будет сделаться графом? — сказал Кедрик. — Я так и останусь у вас, как был до сих пор?
И его разгоревшееся личико ясно говорило, с каким нетерпением он ожидал решения этого вопроса.
Каким взглядом старый граф окинул его с головы до ног в эту минуту! Как тесно сдвинулись его большие щетинистые брови, и как странно смотрели из-под них его впалые глаза!
— Мальчик мой! — сказал он, и самый голос его казался странным, почти надорванным и хриплым, хотя он говорил еще решительнее, чем прежде. — Да, ты будешь моим маль чиком, пока я жив, и, признаюсь, мне иногда кажется, как будто бы ты был моим единственным ребенком.