– Мама! – взвизгнул он.
Вот уже вся семья кричала его имя так, словно весь их словарный запас сузился до одного слова: Нико! Слёзы выступили у мальчика на глазах. Сам того не осознавая, Нико бросился бежать. И увидел, как мама тоже бежит к нему.
А потом, секунду спустя, он потерял её из виду. Три фигуры в серой форме преградили маме путь и заговорили с ней.
– НЕТ! – услышал он голос матери. Нико почувствовал, как его хватают сзади, чья-то рука упёрлась ему в горло.
Удо Граф.
– Моя семья! – крикнул Нико.
– Я же говорил, что ты их увидишь.
– Я хочу с ними! Пустите меня с ними!
Удо стиснул челюсть. «Нужно отпустить его, – сказал он себе. – Покончи с ним». Того требует инструкция. Но он точно знал, что там, куда едет этот поезд, Нико ждала смерть. И в тот самый момент, чувствуя себя преданным собственным начальством, Удо пошёл наперекор правилам.
– Нет, – сказал он. – Ты остаёшься здесь.
К этому времени всю семью Нико затолкали в деревянный вагон. Нико больше их не видел. Он заплакал и забился в истерике, извиваясь под хваткой немца.
– Отпустите!
– Тихо, Нико.
– Вы обещали! Обещали!
– Нико…
– Я хочу поехать в Польшу! Хочу туда, где наши новые дома…
– Нет никаких новых домов, безмозглый еврей!
Нико замер. Открыл рот от удивления. Выпучил глаза.
– Но… Я всем сказал…
Удо фыркнул. Что-то в потрясённом, сокрушённом лице ребёнка заставило его отвернуться.
– Ты был славным маленьким лгунишкой, – сказал он. – Скажи спасибо, что ты жив.
Зашипел пар. Заревели двигатели. Удо дал знак нацистскому солдату, и тот быстро оттащил Нико в сторону. После чего, больше не глядя на ребёнка, чьё сердце он только что разорвал на части, Удо зашагал в сторону переднего вагона, злясь, что ему придётся сесть на этот поезд, злясь, что его вклад не был оценён по достоинству, злясь, что этот капризный мальчишка не был благодарен за то, что Удо только что спас ему жизнь.
Несколько минут спустя поезд тронулся. Держащий Нико солдат, не желая ни с кем нянчиться, отпустил мальчика и потянулся за сигаретой. Нико побежал по перрону и спрыгнул на пути. Потерял равновесие и смягчил падение, выставив вперёд руки. Встал и опять побежал, не обращая внимания на ссадины на ладонях и коленях. Три взвода немецких солдат, наблюдающих за ним с перрона, расхохотались.
– Поезд уехал без тебя, парень! – крикнул один из них.
– Теперь опоздаешь на работу! – крикнул другой.
Нико бежал. Он выбежал за пределы перрона на открытое пространство, где железнодорожные пути с двух сторон были присыпаны гравием. Он бешено двигал руками и мчался со всех ног мимо рамных рельсов и стрелок, тяжело топая по горизонтальным деревянным шпалам. Под жарким утренним солнцем он гнался за исчезающим вдали поездом до тех пор, пока не понял, что больше не может дышать, не может бежать и не видит поезд на горизонте. Тогда он рухнул на землю и превратился в рыдающую груду. В груди всё горело. Подошвы ступней в ботинках кровоточили.
Мальчик выжил. Но Нико Криспис умер в тот день, и это имя больше никогда не звучало из этих уст. Это была смерть от предательства, в день, когда было много предательств – трёх произошедших на перроне и ещё бесчисленное множество в душных скотных вагонах, направляющихся в ад.
Часть II
Переломные моменты
Правда – это прямая линия, но человеческая жизнь гибка. Вы выходите из утробы и попадаете в новый мир, и с этого момента вам предстоит прогибаться и подстраиваться.
Я обещала вам историю с многочисленными сюжетными поворотами. Так что позвольте рассказать о произошедших всего за одну неделю переломных моментах в судьбах трёх из четырёх наших основных персонажей. Каждый из этих поворотов навсегда изменил их жизни.
Теперь она прячется в густом кустарнике у реки. Опускает руки в прохладную воду и поливает ею левую ногу и локоть, ободранные как будто граблями. Раны намокают, и Фанни морщится.
Она в дороге со вчерашнего утра. Голодная и измождённая. Даже не уверенная, в Греции ли находится. Она разглядывает деревья у реки и тёмную почву под ними. Греческие ли это деревья? Какое дерево можно считать греческим? И как ей отличить?
В голове вспышками проносятся воспоминания о побеге из поезда: быстрое падение из окна вагона, столкновение с землёй, выбившее весь воздух из лёгких, резкий переворот, жёсткие, бешеные ощущения, небо-грязь-небо-грязь, и так до полной остановки – лёжа на спине, хватая ртом воздух. Фанни лежит, и боль пронизывает всё тело, а шум поезда становится всё дальше. А потом она слышит впереди скрип, и это ничто иное как скрип тормозов.
Кто-то видел её побег.
Она поднимается на ноги, тело ноет так, словно кто-то поднял мешок стекла и все его содержимое переместилось. Она слышит выстрел. Потом ещё один.
Она бежит.
Бежит, пока лёгкие не начинают гореть. Потом спотыкается. Потом снова бросается бежать. Фанни продолжает свой путь часами по бескрайней траве, где вокруг ни души, пока не начинает садиться солнце и не обнаруживаются эти заросли вдоль изгибающейся ленты реки. Она набирает воду ладонями и жадно пьёт, потом сворачивается калачиком под большим деревом и прячется, в любой момент ожидающая услышать шаги приближающихся нацистов.
Когда бороться с усталостью больше не получается, Фанни погружается в беспокойный сон. В её сновидениях Нико на вокзале кричит её имя, но она не может ответить. Потом он исчезает, и на его месте возникает Себастьян, он хватает её в вагоне и толкает вперёд. Она пролезет.
Фанни резко просыпается, тяжело дыша. Сквозь ветки льётся солнечный свет, щебечут птицы. В голове по-прежнему стоит образ Себастьяна, и Фанни чувствует прилив гнева. Зачем он это сделал? Зачем разлучил с другими? Она не хотела лезть в то окно. Не хотела, чтобы на неё охотились, как на загнанного зверя, не хотела спать на берегу реки, с грязью на лбу и липнущей к шее галькой. Куда бы ни ехал тот поезд, там наверняка лучше, чем здесь.
Она щурится от солнечного света. Слышит собственное дыхание. Испытывает удушающее одиночество, оно растёт по мере того, как Фанни становится всё меньше и незначительнее, пока каждое стрекочущее насекомое, каждое бульканье воды не начинает вопить: «Одна, Фанни! Ты совсем одна!».
Она жмурится, сдерживая снова подступившие слёзы. В следующую секунду Фанни вздрагивает от незнакомого женского голоса.
– Жидо?
Фанни оборачивается и видит взрослую женщину с корзиной белья. Женщина одета в длинную тёмно-рыжую юбку и коричневую жилетку поверх белой хлопковой рубашки с закатанными рукавами.
– Жидо? – повторяет женщина.
У Фанни бешено стучит сердце. Ей непонятен язык, на котором говорит женщина, а значит, она больше не в Греции.
– Жидо? – ещё раз произносит женщина, на этот раз показывая на грудь Фанни. Фанни опускает взгляд. Женщина указывает на жёлтую звезду на свитере. Это венгерский язык.
А слово переводится как «еврей».
Дверь открывается, и пассажиры прикрывают глаза от слепящего солнечного света. На секунду воцаряется тишина. А потом немецкие солдаты в длинных тёмных шинелях начинают орать им:
– Идите! Живо! Выходите! ДАВАЙТЕ!
Себастьян, Лев и другие члены семьи ютятся в глубине вагона. Их словно выдернули из крепкого сна. После восьми дней, проведённых в вагоне, конечности слушаются плохо, в голове туман. Они питались лишь крохами хлеба и маленькими кусочками колбасы. Воды почти не было. Горло дерёт. Железное ведро для справления нужды наполнилось ещё в первый день; после этого люди испражнялись в углах, и теперь каждая частица воздуха в вагоне наполнена смрадом.
Разгрузка пассажиров занимает определённое время, поскольку многие из них погибли. Выжившим приходится перешагивать через мёртвых, робко пробираться между бездыханными телами, словно боясь разбудить. Двигаясь навстречу солнечному свету, Лев опустил глаза и увидел бородатого мужчину, шёпотом пожелавшего Фанни «быть хорошим человеком», чьё лицо рассёк решёткой немецкий офицер. Он лежит на боку без дыхания, нос и щёки превратились в месиво из запёкшейся крови и гноя.
– Себастьян, – говорит Лев, – мы не можем его здесь оставить. Он раввин. Бери за ноги.
Вместе они поднимают его и, шатаясь, спускаются по рампе, за ними Танна с девочками, потом Лазарь с Евой и Биби с Тедросом. Их ноги ступают на влажную землю. Повсюду нацисты.
– Что бы ни случилось, держимся вместе! – кричит Лев. – Поняли? Держимся вместе!
В следующий момент случается атака зрелищами и звуками, впитываемыми пятнадцатилетним Себастьяном как мощный шторм, как будто молнии, ветер, дождь и гром обрушились одновременно. Сначала раздаются крики. Офицеры громко раздают приказы на немецком, пассажиры выкрикивают еврейские имена своих близких. Арон! Луна! Ида! Собаки лают и скалят зубы, рвутся с поводков. Умершего раввина из рук Себастьяна вырывают два солдата, складывающие тела в кучи недалеко от путей. Ещё крики. Роза! Исак! Один из нацистов кричит: «Женщины сюда!», и Себастьян видит, как жён оттаскивают от мужей, матерей оттаскивают от детей, и они хватаются руками за воздух. «Нет! Мои малыши!» Он поворачивается и видит, как уводят в сторону его собственных маму, тётю и бабушку, а они зовут на помощь своих мужей. Себастьян бежит к ним, делает три шага, но его внезапно оглушает удар по затылку – охранник стукнул его палкой. Никогда раньше его не били по голове. В глазах темнеет, Себастьян тянется рукой к затылку. К пальцам липнет тёплая вязкая кровь. Отец дёргает его к себе, крича: «Держись меня, Себби! Никуда не отходи!». Он пытается найти глазами свою мать, но она исчезает среди сотен других лиц, гонимых то туда, то сюда. Почему все бегут?