Нико прочитал. Это был официальный список имён, начинающийся параграфом с инструкциями. Нико видел подобные списки на письменном столе Удо Графа.
– Здесь сказано, что двадцать восьмого августа этих людей арестуют и отведут на вокзал. Что их сумки не должны весить больше шести килограммов. И что перед посадкой женщин и детей необходимо отделить от мужчин.
Мантис нахмурился.
– Двадцать восьмого? Это послезавтра.
Нико вернул мужчине листок.
– Вы все евреи? – спросил он.
Бородатый мужчина покачал головой.
– Хуже, – пробормотал он.
Позвольте мне сделать небольшое отступление. Цыгане жили кочевыми общинами по всей Европе и имели богатую историю, строгую веру, любили музыку и танцы и глубоко чтили семью. Но Волк считал их такими же погаными, как и евреев. Он называл их Zigeuner и считал «врагами государства». Везде, где нацистские войска обнаруживали цыган, они депортировали их в лагеря смерти или убивали на месте. Солдаты Волка люто ненавидели «цыганских свиней» и были необычайно жестоки к ним: насиловали женщин, вешали мужчин, из спортивного интереса устраивали «игры», заставляя цыган выбирать между выстрелом в голову и необходимостью натыкаться на забор, находящийся под напряжением.
Больше половины европейских цыган были убиты ещё до окончания войны. По некоторым меркам жизни лишились трое из четырёх человек. Говоря об этом историческом периоде, потомки используют слово «Пора́ймос», что означает «пожирание», или «Параи́мос» – «искоренение», или «Самударипен» – «массовое убийство». Нельзя винить их в создании сразу нескольких названий. Едва ли такой ужас можно в полной мере описать одним словом.
Нико вспомнил, как его родных, как скот, гнали к поездам. Он подумал о крупном мужчине, приподнявшем его над асфальтом. Нас везут умирать.
– Вам нужно прямо сейчас бежать из города, – предостерёг Нико.
Мужчины обменялись кивками. Мантис застегнул кожаную сумку и протянул Нико.
– Удачно добраться до лагерей.
Он повернулся к сыновьям.
– Отведите его обратно в парикмахерскую.
– Стой, – прервал бородатый мужчина. – Мальчику нужен снимок.
Мантис хмыкнул.
– Зачем нам ему помогать?
– Потому что он помог нам.
Бородатый мужчина обратился к Нико:
– Бумагу, которую ты перевёл, украла служанка, работающая на нацистского офицера. Мы не могли её прочесть. Но теперь, благодаря тебе, мы знаем, что нужно уходить.
Нико кивнул. Ему было жаль этих людей. Они всего лишь пытались выжить, так же, как и он.
– Это мой сын Мантис, – сказал бородатый мужчина. – А это мои внуки, Христос и Костас. Можешь, как и они, звать меня Папо. «Дедушка» то есть.
– Папо, – повторил Нико.
– А как нам называть тебя?
Нико сглотнул.
– Эрих Альман.
– Хорошо, Эрих Альман, где паспорт, с которым тебе нужна была помощь?
Нико засомневался. Часть его чувствовала, что он и так уже слишком многое рассказал этим людям. Но что-то в глазах бородатого мужчины напомнило ему о дедушке. Это наполнило Нико тоской и пробудило в нём желание довериться. Он снял ботинок, достал оттуда паспорт Ганса Деглера и протянул ему. Папо увидел коричневую обложку с чёрным орлом и свастикой, расположенной над словами Deutches Reich (Германская империя – ред.). Его губы растянулись в широкой улыбке.
– Немецкий паспорт? Ты преподнёс нам ещё один подарок, Эрих Альман.
– Вы не можете забрать его себе! – крикнул Нико.
– О, я и не собирался.
Он стянул тент, под которым обнаружились чертёжный стол, бутыльки с чернилами, банки с химическими препаратами и швейная машинка.
– Я хочу его скопировать, – сказал он.
Он занимался подделкой документов.
Его семья больше года делала фальшивые документы для общины. Паспорта. Свидетельства о браке. И всегда меняли написание имён, чтобы не выдать в себе цыган. Небольшая мастерская, замаскированная под художественную студию, действительно впечатляла. Нико увидел стопки бумаг, резиновые штампы, стаканы с подкрашенной водой, различные красители и даже стопку с паспортами разных цветов.
– Немецкого у меня ещё не было, – сказал Папо.
– Можете вставить туда мою фотографию? – спросил Нико.
Папо изучил страницы паспорта.
– Нужно будет стереть эту синюю печать и сделать новую. Но я могу взять молочную кислоту. Отлично подойдёт.
Нико не понимал, о чём говорит мужчина. Но был очарован. Здесь, в этом заброшенном здании, было место переосмысления, где прежние личности могли быть разрушены и созданы новые. Для хамелеона, каким стал Нико, это было именно то, что нужно.
– Научите меня вашему делу, – сказал Нико.
– Научить тебя? – переспросил Папо.
– Да.
– Нет.
– Я вам заплачу.
– Послушай, мальчик, – сказал Мантис. – Мы пакуем вещи и через пару часов отправимся в путь. Завтра вечером нас уже здесь не будет.
Нико сжал челюсти.
– Тогда я поеду с вами.
Удо получает новую работу
Простите. Я вдруг поняла, что в своих подробных описаниях судеб Нико, Фанни и Себастьяна совсем упустила путь нашего четвёртого персонажа – их мучителя Удо Графа.
Удо прибыл в лагерь, известный под названием Аушвиц, в тот же день, что и семья Нико. Он вышел из своего вагона и наблюдал за суматохой, развернувшейся среди пассажиров и охранников. Происходящее вызывало в нём отвращение. Ужасная вонь, кучи тел, все эти ходячие скелеты, бегающие по грязи в своих полосатых пижамах. И что он здесь делает?
Ответ стал известен уже через час. Пока прибывающих пленников толкали, били дубинками, брили, дезинфицировали или отводили в газовые камеры, Удо проводили до коттеджа в дальней части лагеря – величественного кирпичного строения с большим ухоженным садом. Работники – садовник и несколько горничных – не поднимали глаз, когда Удо проходил мимо. Зайдя в дом, он выглянул в окна. Высокие стены и ветвистые деревья почти полностью закрывали вид на лагерь и особенно на большую трубу крематория. В этом месте царила атмосфера уютного загородного дома с почти идиллическим пейзажем.
Удо провели в кабинет с письменным столом из красного дерева. На нём стоял графин с водкой. В ожидании Удо слышал снаружи не стихающий шум двигателя. Позже он узнает, что, когда заключённых убивают в газовых камерах, охранник заводит двигатель мотоцикла, чтобы заглушить крики тех, кто делает свои последние вздохи.
Внезапно в комнату, стуча ботинками по отполированному деревянному полу, вошёл высокопоставленный эсэсовец. Он налил водку в два стакана, протянул один Удо и сообщил, что его вызвали для содействия в работе лагеря, и он должен незамедлительно приступить к своим обязанностям. Этот человек был новым комендантом. Когда растерянный Удо спросил, что случилось с предыдущим комендантом, мужчина понизил голос.
– У него была нежелательная связь с заключённой. Интимная связь. В результате этой связи родился ребёнок. Его отправили обратно в Германию до выяснения всех обстоятельств.
Комендант замолчал.
– Надеюсь, вы не доставите нам таким проблем, герр шуцхафтлагерфюрер?
Слово переводилось как «директор лагеря». Так вот что за новая работа. Вот зачем сюда вызвали Удо. Это не было предательство. Это было повышение.
– Никаких проблем, комендант, – ответил Удо.
– Хорошо. Продолжим. В этом месте есть одно важнейшее правило. Оставляй то, что полезно, и избавляйся от остального.
– Не могли бы вы уточнить, что это значит?
Мужчина опустил стакан.
– Давайте перефразирую. Привезённых грязных евреев сортируйте, как мусор, коим они и являются. Старухи, матери с младенцами, слабые старики и вообще все, кто оказывает малейшее сопротивление… сразу должны быть убиты.
Всех остальных: сильных мужчин, полезных женщин – отправляйте работать. Видели надпись на воротах? Arbeit macht frei? («Труд освобождает»?) – комендант ухмыльнулся. – Конечно, мы не подразумеваем под этим реальную свободу.
Удо попытался улыбнуться в ответ. В животе заурчало. Он сделал ещё глоток водки и представил, скольких людей он должен будет истребить.
До прибытия в Аушвиц Удо в основном занимался логистической стороной убийств. Окружить врага, поставить его на колени, а потом отправить туда, где с ним расправятся. Здесь же ситуация была иной. Сразу убивать? Это заставило Удо призадуматься. Человек с более здравой совестью отступил бы. Ушёл. Попросил другое задание.
Но мы служим либо Богу, либо человеку, и если выбираем человека, то выполняемым нами приказам и проявляемой нами жестокости может не быть предела.
Так что Удо стал истребителем и обнаружил, что довольно эффективен в этом деле. Под его началом прибывающие поезда разгружались в спешке, новых заключённых уже через несколько часов отводили в газовые камеры. Хотя каждый из них был чьей-то до смерти напуганной матерью, или отцом, или рыдающим ребёнком, всех их с одинаковым безразличием вели на смерть – как рисовые зёрнышки сметали со стола. Удо в мельчайших подробностях заносил всё в дневник: цифры, подсчёты и свои гордые чувства, когда все истребления за день проходили гладко.
Более того, он не брезговал запачкать руки. До Аушвица Удо не особо много убивал сам. Он застрелил одного старого раввина, который умолял солдат не сжигать салоникскую синагогу. А ещё двух мужчин, сбежавших из квартала барона Хирша. У солдата СС заклинило оружие, и Удо показалось унизительным то, как солдат возится с винтовкой, пока евреи стоят на коленях. Их причитания вывели Удо из себя, так что он достал свой люгер и быстро довёл дело до конца.
Здесь в лагере, посчитав, что охранников вдохновит его пример, Удо стрелял по меньшей мере в одного еврея в обычный день и в двух по субботам. Убив их, Удо узнавал номера, вытатуированные синими чернилами у них на запястьях. Он заноси