ние. По мере того как Венгрия всё больше и больше поддавалась влиянию Германии, песни, а потом и фильмы Каталин оказывались под запретом.
В ночь, когда актриса подобрала Нико, они отправились в Будапешт и она позволила ему остановиться в её квартире. Такого пышного убранства Нико нигде прежде не видел. С потолка просторной гостиной свисала люстра, каждое окно было украшено кружевными занавесками.
– Итак, – сказала она, наливая себе бокал вина. – Ты не сказал мне, как тебя зовут.
– Ганс Деглер, – ответил Нико.
– Ты немец?
– Ja.
Каталин улыбнулась.
– Юноша, я актриса. Думаешь, я не могу распознать, когда человек выдаёт себя за кого-то другого?
Нико показал свой немецкий паспорт, и это позабавило актрису.
– Ещё лучше, – сказала она. – Актёр с документом.
Каталин пожала плечами.
– В общем-то, неважно. Я уже много лет не пользуюсь своей настоящей фамилией. Мой менеджер создал «Каради». Ему показалось, что эта фамилия больше похожа на венгерскую. – Она отпила вино из бокала. – Сегодня каждый становится тем, кем ему нужно.
Нико разглядывал актрису. Цвет её щёк. То, как накрашены её веки.
– Вы не боитесь, что они снова за вами придут? – спросил он.
– О, я уверена, что придут. Когда выступаешь за что-то во время войны, приходится платить за это цену.
Она посмотрела Нико прямо в глаза.
– А ты за что выступаешь… Ганс Деглер?
Нико замешкался. Ему никогда не задавали этот вопрос. За что он выступает? На ум сразу пришёл дедушка, самый принципиальный человек в жизни Нико. Ему вспомнилась история о Белой башне, которую дед рассказывал Нико и Себастьяну, – о пленнике и его предложении заплатить покраской за собственную свободу.
– Человек сделает всё для того, чтобы получить прощение, – ответил Нико.
Каталин усмехнулась.
– Лицо школьника, одежда нацистов, а слова философа.
Твоё место на киноэкранах.
В ту ночь они не спали до рассвета – Нико задавал актрисе бесчисленные вопросы о фильмах. Откуда берут одежду? Кто пишет сценарий? Как создавалось ощущение того, что герои фильма вернулись в прошлое? Каталин была очарована простодушием Нико, к тому же беседа помогала ей отвлечься от переживаний о том, что произошедшее в Сегеде её настигнет.
Долго ждать не пришлось. Два дня спустя к дому Каталин подъехали немецкие автомобили, её арестовали и увезли в тюрьму. Это был не первый случай. И не последний. Власти Венгрии обвинили её в шпионаже, женщину били и пытали в камере. Так продолжалось несколько месяцев.
Наконец при содействии одного чиновника актрису выпустили на свободу. Но пока она была в заключении, нацисты разграбили её квартиру. Каталин вернулась в пустые комнаты. Пропали даже занавески.
Она бросилась на пол в углу комнаты и притянула колени к груди. Её руки и ноги были изрезаны. Некогда прекрасное лицо обезображено багровыми синяками.
Вытирая слёзы, она вдруг услышала шум за окном гостиной. Каталин затаила дыхание. На её глазах в оконном проёме возникла рука, потом ещё одна, а за ними копна светлых волос и улыбающееся лицо Нико. Он поднял стеклянную створку и ввалился в комнату.
– Снова ты? – сказала она.
– С вами всё хорошо?
– А выглядит так, будто у меня всё хорошо?
– Нет.
– Ублюдки. – Она обвела рукой пустое помещение. – Обобрали до нитки. Они забрали всё.
Нико улыбнулся.
– Не всё, – ответил он.
Слова благословения
Есть молитва, которую читают евреи, когда узнают о смерти. Она на иврите, но слова переводятся приблизительно так:
Благословен ты, Господь наш Бог, Правды Судья.
Столько всего можно сказать, когда кто-то умирает, так почему упоминать именно меня? Зачем вообще отсылать к правде? Почему бы не просить прощения? Милосердия? Мягкого прибытия в блаженство рая?
Возможно, потому, что после смерти Господь первым делом раскрывает всю вашу ложь – то, что говорили вы, и то, что говорили о вас.
А может, потому что я важнее, чем вам кажется.
После того как в очереди на отбор Лев поменялся карточкой со своим отцом, то, когда за ним придут немцы, было лишь вопросом времени. Ночью, когда они лежали на своих койках, Лазарь умолял сына признаться в содеянном, сказать эсэсовцам, что он всего лишь хотел помочь старику-отцу. Но Лев качал головой.
– Тогда они просто убьют нас обоих.
Конечно, он был прав. Поэтому Лев молчал, его отец всхлипывал, а Себастьян ждал и чувствовал себя настолько бессильным, что у него немели конечности. На третье утро, в холодный дождливый день, охранники СС зачитали номера тех, кого «отобрали», и приказали названным людям выйти вперёд. Одним из них был Лев. Он глубоко втянул грудью воздух, и Себастьян увидел, что у отца трясутся руки. Прежде чем его увели, Лев прижал к себе сына.
– Я люблю тебя, Себби, – прошептал Лев. – Никогда не сдавайся. Выживай ради меня, договорились? Присматривай за Нано. И когда-нибудь разыщи своего брата. Сколько бы времени это ни заняло. Скажи ему, что он прощён.
– Нет, папа, – умолял Себастьян. – Пожалуйста, пожалуйста, не уходи…
Охранник ударил Себастьяна по лицу, и Льва увели. Себастьян чувствовал, как по лицу катятся горячие слёзы. Ему хотелось выть. Хотелось убить этих солдат, забрать отца и бежать. Но куда ему было деваться? Куда им всем было деваться?
Внезапно он услышал слова:
«Благословен ты, Господь наш Бог, Правды Судья».
Дедушка, сгорбившись, бормотал слова благословения на иврите. Внутри Себастьяна жгло от гнева, опаляющего его душу. В тот момент он поклялся, что больше никогда не будет молиться. Нет здесь никакого Бога. Его вообще нигде нет.
– Возвращайтесь к работе! – крикнул нацистский офицер.
Протрубил горн. Заключённые поспешили вернуться к своим обязанностям. Густые тучи поглотили утреннее небо.
Двенадцать минут спустя Лев Криспис исчез с лица земли, единственная пуля в голову отделила его душу от тела, а тело бросили в грязный ров, вырытый за день до этого десятком изнурённых пленников, среди которых был и Себастьян.
Сын не должен рыть могилу собственному отцу. Хотелось бы верить, что эта истина была среди тех, по которым судил Господь, когда Лев оказался перед вратами рая.
Но, с другой стороны, я здесь, внизу, с вами. Так что откуда мне знать?
Четыре снежных дня
Лишь мёртвые видят конец войны. Но отдельные войны приходят к своему завершению, и Вторая мировая закончилась поражением нацистов. Тем не менее, поражение не наступило везде и сразу. Вместо этого занавес опускался месяцами, и, пока одни праздновали освобождение, другие страдали от чудовищных последствий.
Позвольте представить вам один день – субботу, 27 января 1945 года – с четырех точек зрения, чтобы показать, насколько по-разному война закончилась для Фанни, Себастьяна, Удо и Нико.
Во всех четырёх историях был снег.
Она не знала, какой был день. Не знала, какой был месяц. Знала лишь, что на улице ужасно холодно и что ей и другим каждую ночь приходится спать на замёрзшей земле, не имея возможности укрыться.
В последнем жесте отчаяния нацисты пешком вели заключённых евреев на родину, чтобы не позволить им рассказать освободителям всю правду о пережитых ужасах, а ещё чтобы воспользоваться остатками их рабочей силы, прежде чем убить.
Тяжело осмыслить это, но даже после того, как концлагеря были сожжены и заброшены, те, кто выжил в них, не избавились от пыток. Вместо этого их, истощённых и похожих на призраки, согнали в кучу и вынудили идти сотни миль без еды и воды. Тех, кто падал, останавливался отдохнуть или даже приседал на корточки, чтобы испражниться, сразу же убивали. Тела никто не хоронил, их бросали прямо на обочине дороги.
Наверное, вы спросите, почему в свои последние безнадёжные дни стремления к мировому господству Волк уделял столько времени убийству беспомощных евреев, хотя мог бы бросить эти силы на реальные сражения. Но пытаться понять действия безумца – всё равно что допрашивать паука. Оба продолжают плести свою паутину до тех пор, пока кто-нибудь их не раздавит.
Фанни и других детей, прячущихся у Каталин Каради, обнаружили однажды ночью после того, как сосед сообщил «Скрещённым стрелам» о необычайно крупных поставках еды в здание. Солдаты ворвались в подвал и начали выкрикивать приказы и размахивать оружием. Самых маленьких детей забрали. Подростков вроде Фанни согнали в бараки для провинившихся на площади Телеки, где они томились в ожидании вместе с толпой голодающих взрослых, не имея понятия о том, что их ждёт дальше.
А потом, однажды утром, их выгнали на зимний мороз и соединили с тысячей других евреев, плотными рядами заполнивших улицу. Вдоль этой процессии шли нацистские охранники, выкрикивающие единственную команду.
– Marsch!
Позже это шествие получит название «Марш смерти» – из-за расстрелов и мучительных смертей. Фанни поняла, что единственный способ выжить – это наступать в грязь там, где были следы от ботинок впереди идущих, и смотреть прямо перед собой, не останавливаться, не оборачиваться, даже если старушка рядом упала в снег, даже если задыхающийся тощий мужчина остановился помочиться, а эсэсовец повалил его на землю. Фанни зажмурилась, зная, что вот-вот прилетит пуля. Бах! Она вздрогнула и продолжила шагать.
Бесконечная тяжесть войны высасывала адреналин из крови бедной девочки. Её тело стало тощим как жердь, щёки впали. У неё осталось так мало эмоций, что, когда она перебирала пальцами маленький мешочек с красными чётками, подаренный ей Гизеллой, голос внутри прошептал: «Хватит. Мы – ничто. Проглоти бусину. Покончи с этим».