Вернуться к семье? Набравшись сил, Себастьян ездил из одного лагеря в другой, вглядываясь в измождённые лица в поисках двух единственных людей, оставшихся в его жизни: Фанни и Нико. Он просил показать списки, но имён было слишком много, а информации – мало. После нескольких месяцев безуспешных поисков Себастьян сдался и обратился за помощью, чтобы вернуться в Грецию. В конце концов его отправили туда поездом через Польшу, Чехословакию, Венгрию и Югославию. Он видел за окном разрушенные города, разбомблённые здания, крестьян, ходящих по разорённым полям, детей, играющих в церквях, от которых остались одни развалины.
Вернуться к семье? Когда Себастьян прибыл в Афины, его отправили в гимнастический зал и дали печенье, сигареты и узо. У него сняли отпечатки пальцев. В конце концов, грузовик отвёз его в Салоники. Когда он добрался туда, уже была ночь и ему некуда было идти. Себастьян задремал, дрожа от холода, на скамейке возле порта, его разбудил шум рыбацких лодок, на которых привозили утренний улов. Он потирал глаза и размышлял о том, была ли жизнь в его родном городе такой каждое утро, пока его отца и деда, как животных, гоняли по двору Аушвица. Как могут рыбаки продолжать как ни в чём не бывало заплывать в порт? Как люди по всему миру могут спокойно есть, когда столько заключённых умерли от голода? Как может всё выглядеть так устрашающе обыденно, когда для Себастьяна не осталось ничего обыденного?
Вернуться к семье?
– Все в моей семье мертвы, – сказал Себастьян.
Мужчина осмотрел его с ног до головы.
– Ты еврей.
– Да.
Мужчина потёр подбородок.
– Они увезли твоих? На тех поездах?
Себастьян кивнул.
– Я слышал всякое. Говорят, там происходили ужасные вещи. Это правда?
– Пожалуйста… – сказал Себастьян. – Ещё раз говорю. Это мой родной дом.
Мужчина отвёл взгляд, как будто задумался. Затем повернулся обратно.
– Послушай. Что бы ни произошло с твоей семьёй, это всё ужасно. Может, правительство сможет помочь тебе. Но теперь это мой дом. – Он почесал грудь через майку. – Тебе лучше уйти.
У Себастьяна выступили слёзы.
– Куда? – проскрипел он.
Мужчина пожал плечами. Себастьян вытер глаза. А потом бросился к мужчине и схватил его за горло.
Она не отрывала глаз от здания, в котором прежде располагалась аптека её отца. Теперь это был обувной магазин. Еврейская пекарня стала прачечной. Еврейская пошивочная мастерская – адвокатской конторой. Хотя очертания местности были знакомы Фанни, всё изменилось, и все, кто ходил мимо по улице, тоже казались ей другими. Фанни не видела ни еврейских мужчин с седеющими бородами, ни еврейских женщин в платках. И не слышала, чтобы кто-нибудь говорил на сефардском.
Фанни многое пережила, пока добиралась до дома. Она пряталась в горах на севере Венгрии и лишь спустя месяцы осмелилась признать своё истинное происхождение. В конце концов её, как и Себастьяна, отправили в лагерь для переселенцев – в Австрию, страну, из которой она сбежала в тот самый снежный день. Фанни спала на койке и довольно скудно питалась. Днями ждала приёма у врача. Она постоянно отбивалась от непрошенных ухаживаний мужчин – работников лагеря, которые считали, что она должна быть благодарна за помощь, и пытались обнять её за талию или поцеловать в шею.
После долгих месяцев бумажной волокиты Фанни наконец посадили на поезд до Афин, где она провела свой шестнадцатый день рождения, ночуя на раскладушке на складе. В феврале 1946 года, более чем через год после побега из Будапешта, она вернулась в Салоники с молодой женщиной по имени Ребекка, которая смогла выжить в лагерях, занимаясь шитьём формы для нацистов. У Ребекки был шрам под левым ухом, она носила шерстяную юбку, сшитую из лагерного одеяла. Её взгляд почти всегда был устремлён прямо перед собой.
Когда они прибыли в Салоники, их разместили в одной из двух оставшихся в городе синагог вместе с несколькими десятками евреев, прятавшихся в горах. Была пятница. В тот вечер Фанни впервые за много лет присутствовала на субботней службе. Несколько выживших тихо молились при тусклом свете. Фанни молчала. После службы все ели суп и небольшие порции курицы.
Ночью, когда многие уже спали на полу, мужчины, состоящие в греческом сопротивлении, собрались вокруг двух новоприбывших.
– Что это у тебя на запястье? – спросил один из них у Ребекки.
– Мой номер.
– Зачем?
– У каждого заключённого была татуировка с номером.
– Почему вас так мало?
– Многие умерли, как только попали туда.
– Умерли?
– Их убили.
– Как?
– Газом, – ответила Ребекка.
– А что случилось с телами?
– Их сожгли немцы.
Повисла тишина.
– Правда?
– Разумеется, правда.
Мужчины переглянулись. Один из них, усатый и широкоплечий, подался вперёд и ткнул в неё пальцем.
– Тогда почему ты здесь?
Ребекка моргнула.
– В смысле?
– Они не сожгли тебя. Почему?
– Я… Смогла выжить.
– Как?
– У меня была работа…
– Что ещё за работа? С кем ты сотрудничала? И с кем работаешь сейчас?
Фанни не могла поверить своим ушам. Однако большинство людей были неспособны принять правду о лагерях смерти. Ложь о сотрудничестве с нацистами воспринималась легче.
– А ты? – спросил мужчина, повернувшись к Фанни.
Второй мужчина попытался его остановить.
– Она ведь просто подросток…
– Где номер на твоём запястье?
– Я не была в лагере, – ответила Фанни.
– Почему? С кем сотрудничала?
– Ни с кем. Я…
– Кого ты сдала, чтобы выжить?
– Хватит!
– КОГО?
– Оставь её в покое! – закричала Ребекка. – Тебе мало того, что мы жили в этом кошмаре? Хочешь, чтобы мы этого ещё и стыдились?
Мужчина бросил гневный взгляд на остальных. Он откашлялся и сплюнул в носовой платок.
– Держитесь от меня подальше, – сказал он.
В ту ночь Фанни не сомкнула глаз, опасаясь мужчин, громко храпевших на своих кроватях. На следующее утро, когда взошло солнце, она вышла из синагоги и направилась к морю.
Гавань была завалена корпусами кораблей, уничтоженных во время войны. Многие кафе были закрыты. В Салониках не хватало не только еврейской общины, но и радости жизни по утрам, шумных рынков, слияния культур. После войны в городе царили голод и разруха, а его жители ополчились друг на друга.
Фанни шла по старой набережной вдоль трамвайных рельсов. Девочка направлялась на восток к Белой башне, но, когда увидела её вдалеке, сердце сжалось. Немцы раскрасили башню в камуфляжные цвета, чтобы в неё не попали бомбардировщики. Вместо белого цвета появились беспорядочные блекло-зелёные и коричневые разводы. Отчего-то это зрелище разрывало сердце Фанни на части.
Приближаясь к постройке, девочка вспомнила, как они вместе с мальчиками Криспис поднялись на самую её вершину стараниями их дедушки. В тот день небо казалось бескрайним, а на вершинах гор на другом берегу лежал только выпавший снег. Мир тогда казался таким волнующим, таким многообещающим.
А сейчас Фанни не хотела иметь с ним ничего общего. Хотелось лишь сесть и не двигаться. Хозяин одного из магазинов выплеснул грязную воду из ведра на брусчатку и с резким скрипящим звуком разогнал её метлой. Куда теперь идти? Что делать? Она так долго пряталась, что свобода стала казаться её личной тюрьмой.
Хоть Фанни и пообещала себе, что никогда не будет плакать, если однажды вернётся домой, на её глазах выступили слёзы. И в тот самый момент, когда девочка почувствовала себя такой одинокой, какой не чувствовала за всю свою жизнь, она услышала позади себя шаги, и мужской голос произнёс:
– Фанни, выходи за меня.
Она повернулась и увидела Себастьяна: лицо его было взрослым, с бакенбардами, лоб – в царапинах от ран и засохшей крови, как будто он только что с кем-то подрался.
– Боже, – воскликнула Фанни. – Себастьян? Неужели это правда ты?
Она бросилась в его объятия, не в силах поверить, что перед ней стоит человек из прошлого – живой. Фанни жалась к его сильным узким плечам и чувствовала, как его коротко стриженные волосы касаются её висков.
– Я повсюду искал тебя, – прошептал Себастьян.
Эти слова и то, какие чувства они вызвали в Фанни, – что кто-то по-прежнему считает, что её жизнь стоит поисков, – пробудили в ней чувство, которое дремало с того самого поцелуя с Нико. Они с Себастьяном сидели в тени Белой башни и разговаривали, задавали друг другу вопросы, качали головами, задавали новые вопросы, плакали. Себастьян выпалил то, что надеялся сказать целых три года. «Прости, что подтолкнул тебя к окну поезда». Фанни ответила, что всё понимает и что, учитывая всё, что происходило в лагерях, это, наверное, было даже к лучшему. Они избегали кошмарных подробностей, никто не хотел об этом вспоминать. В какие-то моменты просто молчали и держались за руки. Когда полуденное солнце окрасило залив в сапфирово-синий цвет, Себастьян предложил пройтись.
Они шли через весь город, потрясённые тем, как всё изменилось. Отправились на север вдоль береговой линии, смотрели на особняки на проспекте Эксохон, которые когда-то принадлежали богатым еврейским семьям, но были украдены немцами и переоборудованы греками. Они шли на запад, пока не добрались до старого квартала барона Хирша, где их держали до депортации, и увидели, что весь район разрушен до основания.
К тому времени, когда на город опустились сумерки и фонари осветили перекрёстки, Фанни с Себастьяном пришли к выводу: Салоники больше им не принадлежали. Слово «дом» было уничтожено буква за буквой.
Город призраков не место для молодой пары. Поэтому, когда под лунным светом у залива Себастьян взял Фанни за руки и повторил: «Выходи за меня», Фанни кивнула и ответила: «Выйду».
Мужчина вошёл в исповедальню. Он обратился к человеку, чьё лицо было скрыто темнотой.