Больше часа ушло на то, чтобы загрузить всё в грузовик. Нико весь вымок от пота. Он постоянно оглядывался, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает, но в округе не было ни горящих окон, ни шума, только ночной стрекот сверчков. Когда последний ящик запихнули в грузовик, Гюнтер откинулся на спинку сиденья и громко выдохнул куда-то в темноту.
– Вот чего я ждал! Всю эту проклятую войну! Наконец-то. Хоть какая-то польза!
– Поехали отсюда, – прошептал Нико.
– Погоди, погоди, покажу тебе наш улов.
– Потом.
– Не будь таким lusche, – сказал он. – Неужели не хочешь увидеть, каким богатым ты стал?
Он направлял фонарик снизу вверх, чтобы осветить своё лицо.
– Посмотри на меня, Ларс. Погляди! Это лицо богатого новоиспечённого венгр…
Пуля прилетела раньше, чем Нико услышал выстрел. Голова Гюнтера запрокинулась, а воротник окрасился алой кровью. Вторая пуля пробила ему грудь, и он упал, как мешок с мукой, а фонарик разбился о землю.
Нико застыл. Он услышал приближающиеся шаги. В следующий миг на него уже была направлена винтовка в руках рыжеволосого мальчика, который тем временем разглядывал мёртвое тело Гюнтера, скорченное под задним колесом грузовика.
Нико поднял руки, но мальчик, посмотрев на него, опустил оружие. На вид ему было около десяти лет.
– Почему? – выдохнул Нико.
– Он убил моего отца, – невозмутимо ответил мальчик. – Я каждую ночь ждал его возвращения. Его и другого солдата.
Он выдержал паузу.
– Но ты не он.
– Не он, – выпалил Нико. – Это был не я, клянусь.
Мальчик сжал губы. Казалось, он пытается сдержать слёзы.
– Твой отец, – сказал Нико. – Он работал ночным сторожем?
– Да.
– Мне очень жаль. Я не знал.
– А где второй солдат?
– Мёртв.
– Хорошо.
Он пнул тело Гюнтера. Оно плюхнулось в грязь.
– Пойду домой, расскажу матери.
Он развернулся, чтобы уйти.
– Стой. – Нико указал на грузовик. – А ящики тебе не нужны?
– А что в них?
– Золото, наверное. Деньги. Драгоценности.
– Они не мои, – ответил мальчик.
Он склонил голову набок.
– Может, твои?
– Нет, – сказал Нико, – это всё не моё.
– Ну. Может, тогда вернёшь ящики тому, у кого они их забрали?
Мальчик перебросил ремень винтовки через плечо, шагнул через луч фонаря и исчез в сумраке.
С той ночи произошло так много событий, что всего не перескажешь. Скажу лишь, что Нико потратил часть богатств на обучение, осознавая, что последний урок у него был в одиннадцать лет, в тот день, когда немцы ввалились в дом. Сначала выдавая себя за венгерского подростка в Будапеште, затем за французского студента в Париже, а потом, отточив свой английский, за учащегося Лондонской школы экономики в 1954 году, Нико под именем Томаса Гергеля получил хорошее образование, в первую очередь в сфере бизнеса. Он хотел научиться зарабатывать деньги, понимая, что это позволит ему пережить военные годы. На занятиях демонстрировал свою зрелость, и профессора им восхищались. Ящики из церкви позволили Нико завести личный банковский счёт, размер которого поразил бы его сокурсников, однако Нико жил вместе со всеми в общежитиях и часто жаловался, что едва хватает денег на еду. Симпатичный парень привлекал внимание многих девушек, и он никогда не был одинок, только если сам этого не хотел. Нико рассказывал своим спутницам, что всех его родных из Венгрии убили во время войны, поэтому о матери, отце или доме, куда можно было бы приехать на каникулы, речь не заходила. Его романтические отношения были яркими, но непродолжительными. Нико не хотел слишком сближаться.
Он окончил университет с отличием, а когда получил диплом, отнёс его в номер отеля рядом с аэродромом в Саутгемптоне. Как это часто бывает у патологических лжецов, ему захотелось начать всё сначала. При помощи своих инструментов удалил с пергамента имя «Томас Гергель».
Нико вспомнил детство, своего деда, поездку к Белой башне и историю о еврее-заключённом, который вызвался покрасить всё сооружение ради своей свободы. Выпускник университета взял ручку и идеальным почерком написал на дипломе имя того заключённого: «Натан Гуидили».
Утром он сел на свой первый самолёт – это был первый этап путешествия, которое вело его всё дальше и дальше на запад, пока не привело под лучи ослепительного солнца штата Калифорния и Голливуда, где лицедейство было не только стилем жизни многих людей, но и профессией.
Каталин Каради как-то сказала Нико: «Твоё место на киноэкранах».
И совсем скоро, благодаря состоянию юного богача, так и случилось.
Они поженились в еврейском центре соцобеспечения через три недели после воссоединения в Салониках. Фанни была в белом льняном платье, которое ей одолжил социальный работник. Оно было слишком велико, и Фанни приходилось следить за тем, чтобы не споткнуться о подол. На Себастьяне было тёмное пальто и галстук, подаренные ему раввином.
Церемония была короткой, в качестве свидетелей пригласили двух портовых рабочих. У Себастьяна и Фанни не было ни родственников, ни друзей, лишь призраки, которых они представляли рядом с собой, пока их клятвы отражались от стен пустой комнаты. Обменявшись кольцами, они неловко поцеловались, и Фанни стало стыдно, что на долю секунды она вспомнила, как целовалась с братом своего теперь уже мужа.
В тот момент, случившийся в столь юном возрасте, можно было смело сказать, что Себастьян исполнял юношескую мечту, в то время как Фанни цеплялась за единственный оставшийся кусочек прежней жизни. Их брак не был обдуманным поступком. Тем не менее в свои восемнадцать и шестнадцать лет они стали мужем и женой, и, хотя любовь в их отношениях не была равнозначной, их объединяла общая цель: ни на минуту не задерживаться в Салониках.
Получив социальную помощь, Себастьян и Фанни сели на корабль, который держал курс на юг (Фанни отказалась добираться на поезде), и после нескольких остановок высадились на гористом острове Крит. Лазурное небо было расчерчено белыми линиями, солнце приятно припекало шею.
– Где мы будем жить? – спросил Себастьян во время прогулки по портовому городу Ираклион.
– Не здесь, – ответила Фанни. – Там, где тихо. Подальше от людей.
– Хорошо.
– Может, построишь нам дом?
Себастьян улыбнулся.
– Я-то?
Фанни кивнула, и когда Себастьян понял, что она не шутит, то решил не признаваться в том, что понятия не имеет, как это делается, и ответил лишь:
– Если ты этого хочешь, я построю нам дом.
На это у него ушло больше года, из-за плохих советов он делал много ошибок. Но в конце концов на кусочке земли рядом с оливковой рощей в восточной части острова Себастьян построил трёхкомнатный дом из кирпича и цемента и с деревянной крышей, покрытой глиняной черепицей. В первую ночь, проведённую в этом аккуратном домике, Фанни зажгла субботние свечи и прочитала благословение, которого не произносила с тех пор, как умер её отец.
– Почему именно сейчас? – спросил Себастьян.
– Потому что, – сказала она, – мы обрели свой дом.
В ту ночь они занимались любовью нежно и страстно, чего не происходило ранее. А вскоре у юной пары родился первенец – девочка, которую назвали Тией в честь ушедшей матери Себастьяна Танны. Фанни одарила ребёнка всей той любовью, которую хранила под замком во время войны. Когда молодая мать держала малышку на руках и целовала её тонкие локоны, она чувствовала, как грудь наполняется чем-то новым и трепетным, и сердце обволакивало тёплое дивное ощущение, зовущееся «умиротворением».
Умиротворение, которое обрела Фанни, оказалось недостижимым для него. Как и многих других узников лагерей, по ночам его преследовали мертвецы. Эти лица. Эти костлявые тела. Как он бросал их в грязь или в снег. Кошмарные детали возвращались к нему во снах, Себастьян просыпался с трясущимися руками, весь вымокший в поту. Он задыхался, слёзы текли по щекам. Это происходило так часто, что ему приходилось держать у кровати деревянную ложку и сжимать её зубами, чтобы Фанни не слышала рыданий.
Себастьян, как и его брат Нико, так и не окончил школу. А поскольку денег на учёбу не было, широкого выбора профессий перед ним не стояло. Благодаря отцу он смыслил в табачном бизнесе и со временем нашёл работу в компании, поставлявшей сигареты на Крит. Денег хватало на еду и одежду, и Фанни, счастливая, что теперь у неё есть дочка, не требовала большего.
Однажды вечером, на четвёртый день рождения Тии, они отплыли от берега на гребной лодке из соседней рыбацкой деревни, чтобы поглядеть на гавань.
– Думаю, Тии нужна сестра, – сказала Фанни.
– Или брат, – сказал Себастьян.
Фанни коснулась руки мужа.
– Ты вспоминаешь своего брата?
Себастьян нахмурился.
– Нет.
– Вдруг он жив?
– Скорее всего, жив, да. Он всегда находил способы добиться желаемого.
– Всё ещё злишься на него?
– Он работал с нацистами, Фанни. Распространял их враньё.
– Откуда ты знаешь?
– Я видел его! И ты его видела!
– Всего несколько секунд.
– И он сказал тебе, что всё будет хорошо. Будет работа. Семьи воссоединятся. Так?
Она опустила глаза.
– Да.
– И я так думал.
– Но почему он солгал? Зачем ему было это делать?
– Чтобы они оставили его в живых.
– Может, они и ему солгали? Ты никогда об этом не думал?
Себастьян стиснул зубы. Гнев на брата начал проявляться в нём физически.
– Чем вы с ним занимались в тот день?
– О чём ты?
– Сама знаешь. Тогда в доме.
– Опять ты об этом?
Они столько раз обсуждали то утро. Фанни снова и снова рассказывала о том, как пряталась в чулане, как боялась выйти, как держала Нико за руку, как через час ушла. Она ненавидела эту тему, потому что в конце концов всегда приводила её к мыслям о смерти отца на крыльце аптеки.