– Только не при Тиа, – сказала она.
– Наша дочь должна знать, что случилось с её родными, Фанни. Она должна знать, почему у неё нет ни бабушек, ни дедушек, ни кузенов!
– Зачем? Чтобы это преследовало и её тоже? Почему ты не можешь жить дальше? Почему ты продолжаешь говорить о нацистах, только о них? Почему ты постоянно возвращаешься к прошлому?
– Я делаю это ради всех, кого потерял.
– А как же те, кто ещё рядом?
Этот спор в той или иной форме происходил не реже раза в месяц. Себастьян считал, что его дело дарит ему смысл жизни. Фанни же была убеждена, что оно разрушает семью. Оба не хотели ссориться, но со временем этот конфликт стал единственным, что их объединяло.
По мере продвижения по службе в управлении Себастьян начал разъезжать по зарубежным городам, надеясь оказать давление на правительства и добиться от них преследования живущих там бывших эсэсовцев. Он постоянно думал об Удо Графе, о чём рассказывал Фанни, и о Нико, о чём Себастьян молчал. Хотя грехи Удо и Нико едва ли можно было назвать равнозначными, каждого из них Себастьян считал военным преступником. И надеялся наказать обоих.
Чем чаще Себастьян уезжал, тем меньше тосковало по нему сердце Фанни, и однажды, когда его поезд задержали и он пропустил церемонию вручения диплома своей дочери, Себастьян и вовсе оказался в стороне.
Тиа плакала в школьном актовом зале, а Фанни крепко сжимала её руку. Она говорила ей, что это было неизбежно, что не стоит переживать и злиться. Фанни повела дочь лакомиться мороженым, а потом поцеловала её перед сном. Когда Себастьян, уже за полночь, наконец-то вернулся домой, Фанни даже не кричала. Не суетилась. Она почти не проронила ни слова. Правда любви в том, что, когда она угасает, тебе уже всё равно. Абсолютно безразлично.
Несколько лет спустя, когда Тиа уехала учиться в университет в Израиле, Фанни достала чемодан, собрала свои вещи и сказала Себастьяну, что отправляется в путешествие. Это была суббота, Шаббат, день, в который соблюдающие религиозные ритуалы евреи не путешествуют.
Фанни было плевать. Муж стоял в дверях, скрестив руки и нахмурив брови. Фанни застегнула пальто и взяла сумку.
– Когда вернёшься? – спросил он.
– Позвоню и сообщу, – ответила она.
Но Фанни уже знала: она не вернётся. И, поскольку истинная любовь не умеет лгать, в глубине души он тоже это знал.
Почти двадцать пять лет она мечтала узнать, что же стало с Гизеллой, которая так великодушно помогла ей во время войны. В последний раз с этой несчастной женщиной они виделись в тот день, когда «Скрещённые стрелы» схватили Фанни. Солдаты сказали, что Гизеллу казнят за государственную измену. Но Фанни хотела знать наверняка. Она вспоминала ядовитые чётки. И молилась о том, чтобы Гизелле никогда не пришлось их использовать.
Из Вены Фанни отправилась в Будапешт. Оттуда она тремя поездами добралась до деревни на холме, где жила Гизелла. Фанни почти целый день ходила по деревне, пока не узнала старую дорогу. Сколько же всего изменилось. Архитектура. Уличные фонари. Там, где прежде находился домик Гизеллы, теперь стоял большой, более современный дом, и, скорее всего, Фанни вообще прошла бы мимо, если бы на возвышенности за домом не увидела тот самый курятник.
Фанни шла по дорожке, таща свой чемодан. Она чувствовала, как учащается пульс. И думала об одном дне, когда в дом вошла седоволосая женщина, и о другом, когда её, совсем ребенка, схватили солдаты.
Фанни постучала в дверь. Открыла сиделка – коренастая женщина средних лет.
– Здравствуйте, – сказала Фанни, изо всех сил пытаясь вспомнить венгерский. – Я ищу… Когда-то я была знакома с… Раньше здесь жила одна женщина. Её звали Гизелла.
Сиделка кивнула.
– Может, вы знаете… Эм… Она ещё жива?
– Конечно, – ответила сиделка.
Фанни наклонилась вперёд, облегчённо выдохнув.
– О, слава Богу. Слава Богу. Не знаете, где я могу её найти?
Сиделка выглядела растерянной. Она распахнула дверь пошире, и Фанни увидела у камина женщину в инвалидном кресле. Правый глаз был закрыт повязкой, кожа на этой стороне лица обвисла. Когда женщина увидела Фанни, то пронзительно вскрикнула, а Фанни бросилась к ней в ноги, зарыдала на её коленях и смогла вымолвить только: «Простите, простите, простите».
«Скрещённые стрелы» приволокли Гизеллу в комнату для допросов и били за то, что она отрицала, что укрываемая ей девочка была еврейкой. Целых три недели они не позволяли ей есть, пить, отказывали в медицинской помощи, пытаясь заставить говорить. Только когда пожилой священник из церкви Гизеллы пришёл и заплатил некую сумму денег, её освободили.
Из-за побоев Гизелла ослепла на один глаз и больше не могла ходить без трости. С годами у нее начали болеть ноги, и для передвижения понадобилась инвалидная коляска. Фанни столько раз извинялась, что Гизелла запретила ей произносить слово «простите», заявив, что война принесла столько жертв, что просто остаться в живых – это уже повод для радости.
В тот первый вечер Фанни помогала сиделке с готовкой. Когда Фанни принесла тарелку с супом, Гизелла улыбнулась и сказала:
– Помнишь, как я то же самое делала для тебя?
– Никогда не забуду об этом.
– Как же ты выросла. Какое лицо. Какие волосы. А твоя фигура! Фанни, ты прекрасна.
Фанни смутилась. Она уже давно не чувствовала себя красивой.
– Я ни секунды не переставала думать о вас, Гизелла.
– А я каждый день молилась за тебя.
– Столько всего произошло… – сказала Фанни. – Так много ужасных вещей.
– Расскажешь?
– Даже не знаю, с чего начать. Я чуть не погибла на Дунае.
А потом нас заставляли несколько дней идти пешком по снегу. Ещё там был маленький мальчик…
Фанни начала задыхаться. Было стыдно даже упоминать о своих тяготах, ведь сидящая в инвалидном кресле Гизелла и сама слишком много перенесла.
– Что бы ты тогда ни пережила, – сказала Гизелла, – есть причина тому, что ты всё ещё жива.
– Какая же?
– Когда придёт время, Бог даст тебе знать.
Фанни прикусила губу.
– Почему вы были так добры ко мне?
– Милая, ещё тогда, много лет назад, я уже говорила тебе об этом. Ты была ниспослана, чтобы заполнить пустоту в моём сердце. И сегодня ты сделала это ещё раз.
Фанни улыбнулась, слёзы катились по её щекам.
– Ешьте, – прошептала она.
Гизелла отхлебнула суп из ложки.
– Прекрасно.
– Вы про суп?
Гизелла взяла Фанни за руку.
– Я про это, – ответила она.
Чтобы не затягивать нашу историю, не буду подробно описывать все счастливые моменты, которые Фанни и Гизелла разделили в следующие две недели, для каждой из них воссоединение было самым приятным событием за последние годы. Упомяну лишь один разговор, совершенно невинный, но бесповоротно изменивший ход нашей истории.
Фанни лепила на кухне клёцки, вспоминая, как они с Гизеллой делали то же самое много лет назад. Делала тесто из дрожжевой муки и творога и раскатывала его.
– Когда вы построили новый дом? – поинтересовалась Фанни.
– Ой, очень давно, – ответила Гизелла.
– У вас так уютно.
– Спасибо.
– А почему вы оставили курятник?
Гизелла улыбнулась.
– На случай, если ты вернёшься и будешь искать меня.
– Что ж, ваш план сработал, – сказала Фанни, смеясь. – Честно говоря, если бы не курятник, я бы просто прошла мимо.
Фанни отнесла пельмени к столу, села на стул. Понизила голос.
– Если позволите поинтересоваться… Как вы купили такой хороший дом? Ну, после того, что…
– Они со мной сделали?
Фанни нахмурилась.
– Да.
– Милая, я думала, что ты знаешь…
– Что именно?
– Про мальчика.
– Какого мальчика?
– С рыжими волосами.
– Про какого мальчика вы говорите? Кто он?
– Он никогда не называет своего имени. Но он начал приходить через несколько лет после войны. Принёс сумку с деньгами. Сказал, что деньги для меня и чтобы я не спрашивала зачем.
На следующий год он пришёл опять. На следующий – снова. Сейчас он уже взрослый мужчина, но каждый год приходит в один и тот же день, 10 августа. Даёт мне сумку, а потом уходит.
– Подождите, – сказала Фанни. – Не понимаю. Кто отправляет вам эти деньги?
Глаза Гизеллы округлились.
– Я думала, что они от тебя.
Может, вы помните тот день. Фанни-то точно его не забыла. И несколько недель спустя, выходя из здания железнодорожного вокзала в Будапеште, она продолжала думать о произошедшем.
10 августа.
День, когда её поезд отправился из Салоников.
Фанни никогда не забудет то утро. Платформа. Неразбериха. Нико. Её запихивают в вагон для скота, света нет, воздуха становится всё меньше, вагон ужасно грохочет при отправлении. Это был переломный момент в её жизни.
Но при чём здесь Гизелла?
Почему деньги доставляли ей в Венгрию и именно в этот день? Просто совпадение? Или, может, правительство выплачивало ей компенсацию? Нет. В этом не было никакого смысла. Почему тогда сумки привозил именно этот рыжеволосый мальчик?
Фанни попыталась вспомнить, рассказывала ли она кому-нибудь о Гизелле.
Только Себастьяну. Может, он имеет к этому какое-то отношение? Она попросила оператора на вокзале позвонить в квартиру в Вене. Ждала долго. Никто не отвечал. Поколебавшись, Фанни дала оператору рабочий номер Себастьяна в управлении. Кто-то взял трубку и сообщил, что он на месте.
– Я вас слушаю.
Его голос звучал тихо и отстранённо.
– Себастьян, это я.
– Где ты?
– В Будапеште.
– Зачем?
– Ты что-нибудь знаешь о Гизелле?
– О ком?
– Гизелле.
– Кто это?
– Женщина, которая нашла меня после поезда.
Пауза.
– Это с ней ты тогда познакомилась?
– Я нашла её, да. Она жива. Я так обрадовалась. Но, Себастьян, ей отправляют деньги. Каждый год. Много.