– Сколько лет вам было в 1944 году? – спросила актриса.
– Четырнадцать.
– И что вы делали на берегу Дуная?
– Нас связали и собирались убить «Скрещённые стрелы». Но кто-то спас меня. Кто-то пожертвовал собственной безопасностью. И благодаря этому я сейчас жива.
Она вытерла глаза.
– Даже больше, чем жива. Благодаря этому я смогла вырасти. Вышла замуж. Родила дочь и дала ей то, чего никогда не было у меня.
Женщина молчала. Но Фанни заметила, как задрожала её нижняя губа.
– Это были вы, да? Вы спасли меня.
Фанни взяла её за руку.
– Это были вы.
– Нет, не я, – ответила женщина, убирая руку Фанни. – А мои деньги. У всего есть цена. Цена, которую платишь за спасение чьей-то жизни. И цена, которую платишь за то, что пошла на этот шаг.
Она дотронулась до своей челюсти.
– Я слышала, что с вами ужасно обошлись, – сказала Фанни.
– Не так ужасно, как с другими.
– В ту ночь я была не одна. Нас было не меньше двадцати.
– Двадцать три, – тихо сказала женщина.
Она зашла за прилавок, присела и открыла небольшой сейф. Порылась и вытащила оттуда конверт. Внутри лежал лист бумаги. Актриса развернула его и положила перед Фанни.
Конверт был старым и пожелтел по углам. Но слова, написанные от руки, читались без труда. Список имён с датами рождения. Двадцать три человека.
– Здесь есть ваше имя? – спросила женщина.
Фанни пробежалась глазами по списку. Дойдя до девятнадцатого номера, она выдохнула и указала на строчку.
Фанни Намиас, 12.02.1930.
– Это вы?
Фанни кивнула.
– Тогда прошу прощения за холодный приём. – Она положила руку на плечо Фанни. – Я рада, что вы живы.
– А остальные? – спросила Фанни. – Что с ними случилось?
– Те, что помладше, выжили. Взрослых перевезли в гетто. Не знаю, что с ними было после этого.
– Зато я знаю, – сказала Фанни.
Женщина села.
– Расскажите.
– Они заставили нас идти пешком до Австрии. Мы шли много дней без остановки. Было очень холодно. Ни еды. Ни воды. Мы спали на земле. Останавливаться нельзя, иначе тебя пристрелят. В таких условиях многие умирали. Женщины. Дети. Но им было всё равно.
Они оставляли тела умерших лежать в грязи.
Женщина вздохнула. Она ткнула пальцем в листок.
– Четырнадцать людей из списка ещё живы. С тобой пятнадцать. Одна женщина в Будапеште следит за их судьбами. Кто-то по-прежнему в Венгрии. Кто-то в Израиле, другие здесь, в Америке. У них мужья, жёны, дети. Они пережили немыслимые страдания. Но я рада, что теперь о них как следует заботятся.
Фанни подняла глаза.
– Что вы имеете в виду?
– Каждый год они получают деньги. Никто не знает откуда. И так с тех пор, как закончилась война.
Актриса заметила, как Фанни изменилась в лице.
– Вы тоже получаете деньги?
– Нет. Но я знаю того, кто получает. Каждый год в один и тот же день…
– Десятого августа, – сказала женщина.
– Десятого августа, – повторила Фанни.
Актриса поджала губы, затем взяла лист и сложила его обратно в конверт. Она долго смотрела на Фанни.
– Подождите здесь, – сказала она.
Она пошла в подсобку и на какое-то время скрылась из виду. А когда вернулась, в руках у неё была стопка открыток, перетянутых резинкой.
Женщина села, сняла резинку и разложила открытки на столе перед Фанни. Их было не меньше двадцати. В каждой открытке сообщалось о премьере какого-либо фильма.
– Я получаю их уже много лет, – сказала актриса. – Без текста. Без подписи. Только открытки. Мальчик, которого вы ищете… У него были светлые волосы? И красивая улыбка?
Фанни быстро кивнула.
– Да. Красивая улыбка, верно!
– Если это тот, о ком я думаю, то это был самый умный юноша, которого я когда-либо встречала. Он говорил на многих языках. Мог очаровать любого. Он спрятал от нацистов мои драгоценности и меха. Если бы не он, мне нечего было бы предложить «Скрещённым стрелам». Но его звали не… Какое имя вы называли?
– Нико.
– Да, так вот. Его звали Эрих Альман. По крайней мере, когда мы познакомились, он представился именно так. Однажды я сказала ему, что ему стоит стать актёром.
Женщина показала на открытки.
– Кажется, он послушался моего совета.
Она собрала открытки в стопку, обвязала резинкой и отдала Фанни.
– Найдите человека, который снимал эти фильмы, – сказала она, – и тогда найдёте самого мальчика.
Вена, 1978 год
Наверное, вы уже заметили, что трое из четырёх наших персонажей осели в Штатах. Четвёртый тоже приедет туда и станет свидетелем того, чего, как он думал, уже никогда не увидит. Чтобы объяснить всё по порядку, мне придётся перенестись в 1978 год – спустя десять лет с тех пор, как Фанни встретилась с Каталин Каради.
Себастьян Криспис стал одним из лучших сотрудников Охотника за нацистами. Он работал на полную ставку, в то время как с годами персонал постепенно сокращался. У управления по-прежнему было несколько крупных спонсоров, но интерес к военным преступникам угасал. Получить финансирование было непросто.
Себастьян жил в полном одиночестве в трёхкомнатной квартире и с головой ушёл в работу. Приходил в офис рано. Уходил с наступлением темноты. Бывали моменты, когда поздно вечером, сидя в своём кабинете, он жевал сэндвич с сыром и горчицей и думал о том, что работа – это всё, что у него есть.
Рядом с кроватью у Себастьяна стояла фотография Фанни и Тиа. Его сердце разрывалось от мысли, что семья где-то далеко. И всё же иногда он не общался с ними неделями. Себастьян просто не знал, что сказать. Было сложно объяснить себе, почему воздаяние по заслугам нацистским тварям стало делом всей его жизни и единственным занятием, которое казалось ему стоящим. Себастьян не мог понять, почему жена и дочь не разделяют его взглядов. В глубине души его сильно угнетала собственная одержимость ужасами прошлого, но в то же время в нём кипела ярость из-за безнаказанности тех, кто всё это творил.
В конце концов, Себастьян винил себя за то, что неправильно выстроил свою жизнь. Напрасно он так поступил. Собственный разум больше не принадлежал ему. Война держит людей в заложниках даже спустя много лет после своего окончания.
Поводом для приезда Себастьяна в Штаты стала ошеломляющая новость о том, что новая партия нацистов планирует провести марш в небольшом городском поселении под названием Скоки в пригороде штата Иллинойс. В городке насчитывалось необычайно много переживших холокост евреев, которые после окончания войны решили начать новую жизнь в Америке. Только в Скоки их было около семи тысяч.
Именно поэтому городок стал мишенью нацистов. Они планировали прийти на марш в коричневых рубашках, размахивать флагами, демонстрировать свастику на нарукавных повязках и вскидывать правые руки по канону нацистского приветствия.
Когда Себастьян прочитал об этом, его передёрнуло. В США? Не может этого быть! Но зло распространяется, как семена одуванчика, преодолевая границы и пуская корни в умах обозлённых людей.
Когда в 1930-х годах Волк подначивал своих сторонников, это срабатывало не потому, что немцы склонны ненавидеть евреев, а потому, что все люди склонны ненавидеть тех, кого считают причиной своего несчастья. Фокус в том, чтобы убедить их в этом.
В этом нет ничего сложного. Просто возьмите группу, которая чувствует себя ущемлённой, и скажите, что какая-то другая группа виновна в их бедах.
Так нацисты поступали с евреями во время войны. И хотя неожиданно появившиеся неонацисты уже не любили Германию так страстно, как Волк, они продолжали вторить его заявлениям о расовой гигиене и необходимости избавления от нечистых, пока те не испортили жизнь более достойным людям. Ненависть – древняя песнь. Обвинение – ещё более древняя.
Себастьян убедил Охотника за нацистами, что событие в Иллинойсе может стать возможностью избавиться от бывших эсэсовцев. Возможно, кто-то из них придёт на марш. Или будет наблюдать издалека.
Можно сфотографировать их. Можно собрать информацию.
Охотник согласился. И вскоре Себастьян уже летел в Соединённые Штаты – по официальной версии для того, чтобы наблюдать за проявлениями ненавистнической группы, а на самом деле с целью насобирать улики против Удо Графа и Нико Крисписа.
И только поднявшись на борт самолёта, он признался себе, что надеется встретиться и с Фанни.
Он жил в окрестностях Вашингтона и был осведомлён о первых ростках набирающего популярность неонацизма. Это вызывало в нём чувство гордости. У Удо появилась надежда.
Прошло больше трёх десятилетий с тех пор, как он бежал по крысиным тропам из Италии в Аргентину, а затем в Америку. Его прикрытие оставалось надёжным. Благодаря закулисным поручениям, которые он выполнял для сенатора, Удо поднялся до должности «специального советника». У него был собственный кабинет и большое жалованье. Тем временем неофициально он продолжал сотрудничать с американской разведкой, которая в ходе своей яростной войны с коммунизмом повысила его в статусе. Удо прослушивал телефоны. Переводил украденные документы. Однажды его даже отправили в Европу, чтобы воспользоваться его предположительными связями в местной разведке.
Удо надеялся воспользоваться шансом и побывать на родине, но ему сказали, что это слишком опасно. Вдруг его кто-нибудь вспомнит. Для Удо было настоящим мучением находиться так близко, но не иметь возможности побывать в своей любимой Deutschland, пусть она и была теперь расколота на две части, Восточную и Западную, а Берлин, город его детства, был разделён массивной стеной. Тем не менее ему было приятно узнать о растущем сопротивлении некоторых немцев, которым надоело извиняться за войну. Некоторые даже выступали против того, чтобы в их городах устанавливали мемориалы жертвам холокоста.
– Хватит, – говорили они. – Пора двигаться дальше.
«Вот так всё и начинается, – сказал себе Удо. – Время идёт. Люди забывают. А потом мы снова восстанем».