Наоборот, в набитом людьми поезде до Аушвица, где не было ни еды, ни воды, где было мучительно душно от запаха мертвечины, мать и отец Себастьяна продолжали оплакивать пропавшего сына.
– Что с ним будет? – причитала Танна, рыдая.
«Что с ним будет? – подумал Себастьян. – А что будет с нами, вас не волнует?».
– Он справится, – успокаивал её Лев. – Он умный мальчик.
Умный? Да он лжец! Маленький лжец!
Даже младшие сестрёнки Нико хныкали по брату. И только Фанни, или, скорее, мысли о ней, утешали Себастьяна. Куда бы их ни везли, она тоже там будет, и он попытается подставить ей плечо. Он может обрести значимость в её глазах, такую же, какой обладает Нико в глазах остальных.
А потом крупный мужчина сорвал с окна решётку, и в одно мгновение Себастьян принял решение, которое на долгие годы разбило его сердце. Он оттолкнул единственного человека, который дарил ему надежду. И сделал это, потому, что любил её.
А спустя много лет она оттолкнула его, но уже потому, что не любила.
Себастьян уже долгое время не общался с бывшей женой. Во время последних звонков она казалась такой холодной и отстранённой, что ему не хотелось причинять себе ещё больше боли. Она в Калифорнии. Он в Австрии. Вот и всё.
Себастьян часто задумывался, нашла ли она новую любовь. Он – нет. Хоть вокруг и были женщины в его вкусе и некоторые из них даже проявляли к Себастьяну интерес, но он был сосредоточен исключительно на работе. Ничего не влекло его так, как погоня за его мучителями. Думаю, никого не удивит, что некогда обиженный ребёнок вырос в борца за справедливость.
Итак, Себастьян не без оснований гордился организованным в Салониках мероприятием – первым официальным признанием того, что там происходило. И если Фанни не хочет принять его в своём новом доме, то, возможно, согласится встретиться в их старом?
Он отправил ей газетную статью и письмо, в котором спросил, не хочет ли Фанни приехать на марш, чтобы во всяком случае почтить память отца. А может, и Тиа захочет присоединиться к родителям?
Себастьян надеялся, что Фанни не успела сменить адрес.
Прошли десятилетия с тех пор, как она последний раз была в Греции. Фанни позвонила дочери, получила ответ: «Если ты пойдёшь, я тоже пойду» – и подумала, что было бы хорошо посетить марш втроём. За последние пять лет её обида на Себастьяна поугасла – отчасти потому, что их больше ничего не связывало, а отчасти из-за вновь вспыхнувших чувств к его брату, с которым она теперь раз в неделю виделась в аппаратной.
Каждую среду Нико приходил в 14:00 и смотрел фильмы, которые ставила Фанни. Пока он смотрел в экран, Фанни наблюдала за ним. Он был красив, как и прежде, только теперь это была красота взрослого мужчины. Говорил Нико редко. Лишь по окончании просмотра он поднимался в аппаратную для непродолжительной вежливой беседы. Всегда был доброжелателен, спрашивал, справляется ли Фанни с работой и не нужно ли ей чего. Его голос был мягким, в нём звучала некоторая уязвимость, которая притягивала Фанни. И, конечно, в глубине души она испытывала сильную привязанность, какую мы часто ощущаем по отношению к тем, кого любили в юности, – даже десятилетия спустя, даже несмотря на то, как сильно они успели измениться.
Нет. Фанни неделю за неделей надеялась увидеть хоть малейший намёк на то, что он узнал её, улучить момент, в который можно будет сказать: «Может, поговорим о том, чего мы оба избегаем?». Но такой момент не наступал. Вместо этого они переключились на негласное пособничество. Нико не признавал Фанни, потому что это означало бы столкнуться с болью от совершённых им деяний. А она не наседала, потому что видела, что с его психикой явно что-то не так. Столько слоёв лжи. Бесполезного обмана. На то должна быть причина, думала Фанни. Она боялась, что её честность отпугнёт Нико. Вопросы, на которые она хотела знать ответ, – где он был? Что пережил? Он ли ежегодно посылает людям баснословные суммы денег? – никак нельзя было обрушить на него без предупреждения. Ей следовало набраться терпения. Фанни напоминала себе, что долгое время вообще не знала, жив ли Нико. Так что теперь можно было и подождать.
Поэтому какое-то время они обменивались редким видом доброты – милосердной тишиной. Они работали рука об руку в настоящем, не тревожа прошлые события.
А потом, спустя почти год совместной работы, Фанни принесла на редко выдающийся вечерний просмотр еду.
– Что это? – спросил он, изумлённо глядя на поднос с куриными оладьями и голубцами.
– Я подумала, уже поздно, и после кино у вас наверняка не будет времени поесть, – сказала она. – Надеюсь, ничего страшного?
Нико поблагодарил её, и Фанни вернулась в аппаратную. После показа она заметила, что Нико съел всё.
– Очень вкусно.
– Спасибо.
– Где вы научились так готовить?
– Меня научила одна венгерка.
Он помолчал.
– Значит, вы из Венгрии?
– Нет. Я жила у той женщины какое-то время.
– Когда?
– Во время войны.
Следующие слова Фанни подбирала с осторожностью.
– Я пряталась. От немцев. Эта женщина помогала мне выжить, а потом меня схватили «Скрещённые стрелы».
Она разглядывала его лицо, ожидая увидеть хоть какую-то реакцию.
– А я учился в школе кулинарного мастерства в Париже, – ответил он.
И встал с кресла.
– Что ж, доброй вам ночи, мисс.
Сердце прокладывает множество путей навстречу любви, и один из них – сострадание. Фанни использовала промежутки между их еженедельными встречами, чтобы попытаться вникнуть в печаль Нико. И хотя ей было неловко делать это, но время от времени она следила за ним после работы. Фанни видела, как Нико в одиночестве ест в дешёвых ресторанах, как бродит по книжным магазинам, как по несколько дней не выходит из своей квартиры рядом с аэропортом.
Каждую неделю по пятницам Нико ездил на кладбище и протирал надгробия. Фанни осторожно шла позади. То, как он склонялся над чужими могилами, глубоко трогало её. Что бы ни переживал Нико, он очевидно чувствовал себя более комфортно в компании мёртвых, нежели живых.
Хотя Фанни шла по следам Нико в поисках их общего прошлого, с течением времени она начала осознавать, что, чтобы быть неравнодушной к нему, ей хватает и настоящего. С Себастьяном все разговоры сводились к войне. Её тень непрестанно следовала за ними.
С Нико этот кошмар был заперт за семью замками. По правде говоря, так Фанни нравилось больше. Может, он не признавал её именно потому, что не хотел ворошить ужасные вещи, которые случились за время войны. Фанни видела в этом жест великодушия.
Они проводили всё больше времени вместе после показов, общались за чашкой кофе, который варила Фанни. Нико говорил о своей любви к кино и о том, как, по его мнению, рождаются хорошие истории. Фанни рассказывала о дочери, которая живёт в Израиле, о том, как она ей гордится. Её отца Фанни никогда не упоминала, а сам Нико о нём не спрашивал.
А потом однажды ночью, в начале 1983 года, когда на улице лило, как из ведра, Нико достал зонт, чтобы проводить Фанни до её машины. На них обрушивался проливной дождь, косой из-за мощных порывов ветра. У Фанни неожиданно соскользнула туфля, и, прежде чем Нико успел подхватить Фанни, она шлёпнулась в большую лужу. Всё платье вымокло. Фанни рассмеялась.
– Ты не ушиблась? – спросил Нико.
– Ах, нет, у меня всё хорошо, – ответила она.
– Почему ты смеёшься?
– Когда промокаешь до нитки, становится уже без разницы. Как в детстве, помнишь? Летом, когда начинался дождь, мы забегали в море прямо в одежде.
– Точно, прямо в одежде, – кивнул Нико, широко улыбаясь.
Фанни моргнула.
– Ты помнишь?
Лицо Нико напряглось.
– Все дети так делают, – ответил он.
Фанни вытерла дождевую воду с щёк и опёрлась рукой на плечо Нико. Пытаясь надеть туфлю, она снова потеряла равновесие и повалилась на него, а когда подняла глаза, то всего в нескольких сантиметрах от себя увидела лицо Нико, тронутое необычным выражением, которого она никогда не видела прежде, – Нико выглядел как растерянный заблудившийся мальчик.
И тогда Фанни во второй раз в жизни поцеловала его. Первый поцелуй был детским, неловким, поспешным. Но сейчас было медленно и мягко, Фанни закрыла глаза и позволила себе отдаться моменту, который по её ощущениям длился гораздо дольше, чем на самом деле. Когда Фанни открыла глаза, то увидела, что Нико пристально на неё смотрит.
– Всё хорошо, – прошептала она.
Он нервно сглотнул, отдал ей зонт и убежал в дождь.
Через пару дней после тех событий с Фанни в офис Нико пришёл режиссёр и попросил его вложиться в документальное кино о знаменитом Охотнике за нацистами. Нико ответил, что знаком с работой Охотника – читал о нескольких громких задержаниях.
– Это отличная тема, – настаивал режиссёр. – Представьте человека, который не остановится, пока все сбежавшие нацисты не предстанут перед судом – вместе с теми, кто им помогал.
– Помогал? – спросил Нико.
– Да. Ведь те, кто сотрудничал с немцами, виновны в той же мере, что и они.
Нико поёрзал в кресле.
– А Охотник уже согласился сняться в вашем фильме?
– Мы ведём переписку. Он думает над моим предложением. Я хочу снять его в Греции в следующем месяце. Пятнадцатого марта. Он будет проводить памятное мероприятие.
Нико поднял глаза.
– Пятнадцатого марта?
– Да.
– Где?
– В Фессалониках.
– В Салониках?
Мужчина улыбнулся.
– На самом деле греки зовут этот город Фессалониками. В общем, Охотник организует там марш в память обо всех греческих евреях, убитых во время войны. Шествие закончится у здания старого вокзала, откуда их на поездах везли до концентрационных лагерей. Отличное место, чтобы взять у него интервью, как думаете?