л Фанни и Тию. Фанни приобняла его и смахнула слезу.
– Я очень тобой горжусь, – сказала она. – Ты молодец, что делаешь всё это.
– И я, – сказала Тиа.
Себастьян почувствовал, как закололо в горле.
– Спасибо, – прошептал он.
Фанни протянула ему гвоздику.
– Для твоего брата.
Себастьян помешкал, а потом взял цветок.
– Теперь твоя очередь, пап, – сказала Тиа.
Поднялся сильный ветер, белые воздушные шары раскачивались на ветру. Себастьян прошёл по платформе и остановился у микрофона. Он взглянул на небо и увидел нечто необычное: в воздухе кружились снежинки. Снежинки? В марте? Он наклонил голову набок, как бы с любопытством, и почувствовал, как одна из них приземлилась ему на нос – маленькая, холодная и мокрая.
Наконец-то. Отличный обзор. Ещё немного, и он покончит с этой еврейской грязью, которая разрушила его жизнь. Сначала Брат, потом старик. Одно небольшое движение рукой, и всё будет кончено.
Себастьян открыл рот, чтобы произнести речь, – он собирался начать той же фразой, что и остальные. Слова эхом разнеслись по толпе.
– На этой платформе…
Удо поднял взгляд. Себастьян тоже. Потому что слова произносил не Себастьян – чей-то другой, мужской голос раздавался из громкоговорителей, в которые нацисты когда-то объявляли об отправлении поездов.
– На этой платформе… Я нагло соврал вашим семьям! – гремел голос. – Убедил их, что опасности нет! Сказал, что они едут в хорошее место! И что у них будет работа и они воссоединятся со своими семьями!
Извините. Это была неправда.
Толпа притихла. Все завертели головами. Впервые в жизни Себастьян, Фанни и Удо Граф одновременно подумали об одном и том же:
Нико.
– На этой платформе я обманул собственный народ. Всех, кого знал. Всех, кого любил. Я смотрел, как их забирают, и продолжал верить в то, что говорил.
Но меня тоже обманывали. Меня убедили, что я говорю правду. И что мой семье тоже ничего не грозит.
Пауза.
– Но и это было ложью.
Себастьян вытягивал шею и вертелся, отчаянно пытаясь определить, откуда доносится звук. Внутри закипала ярость, а меж тем голос не замолкал.
– Многие люди несут ответственность за ужасы, которые здесь происходили. Но один человек виновен больше остальных. Его звали Удо Граф. Он был нацистом и шутцхафтлагерфюрером. Это он организовал те убийства.
Удо застыл в толпе, его рука продолжала сжимать пистолет в кармане куртки.
– Он отправил наши семьи в гетто. Отослал в Аушвиц. А в Аушвице приказал убить их, словно они скот. Их расстреливали. Травили газом. Тела наших родственников не хоронили – их просто сжигали дотла.
Удо почувствовал, как под париком катятся капельки пота.
– Но вы должны знать, что правосудие восторжествовало. Удо Граф мёртв. Погиб от рук храброго еврея. Он умер, так и не исполнив свои гнусные мечты. Er starb als Feigling. Er starb allein. Он умер трусом. Умер в одиночестве.
Удо больше не мог это выносить. Он сорвал с себя шляпу и парик, отпустил воздушный шар и вынул пистолет.
– Это ложь! – закричал он. – Лжец! Ты лжёшь!
То, что происходило дальше, длилось меньше девяти секунд, но ощущалось как затянувшийся сон. Себастьян увидел взлетающий белый шар, а под ним – Удо Графа, размахивающего пистолетом. Услышал, как Фанни выкрикнула его имя. Увидел, как повалился на землю Охотник. А потом, перед самым выстрелом, кто-то сшиб Себастьяна с ног и придавил к платформе, из-за чего гвоздики в его руках разлетелись в разные стороны.
От удара у Себастьяна потемнело в глазах. Он хватал ртом воздух. Лёжа на спине и ощущая холодный бетон, открыл глаза и увидел лежащего на себе светловолосого мужчину – и лицо, которое он узнал бы и тогда, сорок лет назад, и в будущем, сорок лет спустя.
– Ты! – задохнулся Себастьян.
– Прости, брат, – прошептал Нико. – Я знал, что он сюда явится. Мне нужно было выманить его.
– Граф?
– Теперь он твой. Можешь передать его в руки правосудия.
Трое мужчин в толпе повалили Удо на землю. Ещё один наступил ему на руку, а подбежавший полицейский забрал у него пистолет. Тиа стояла на коленях, кричала и удерживала Фанни, которая рвалась вперёд, пытаясь добраться до двух сцепившихся на платформе мужчин.
Себастьян чувствовал на себе вес брата и от изумления едва мог говорить. Удо Граф и Нико? Парочка, которой он был одержим всю свою взрослую жизнь? Наконец-то он добрался до обоих. Но не так, как это было в его воображении.
– Значит, это правда ты?
– Да, я, – буркнул Нико.
Себастьян пытался привыкнуть к голосу Нико. Последний раз он слышал его, когда тот был ещё ребёнком.
– Я ненавидел тебя, Нико. Все эти годы.
– Это уже неважно, брат.
– Важно. Правда важна.
– О чём ты?
– О том, что ты солгал нам. Почему ты это сделал, Нико? Почему помогал им?
Нико поднял голову.
– Чтобы спасти нашу семью.
Себастьян напряжённо моргнул.
– Чего?
– Граф сказал, что вы все вернётесь домой. Он обещал, что мы снова будем вместе.
– И ты ему поверил? Ради Бога, Нико, они же нацисты!
Нико вздохнул.
– Я был ребёнком.
Себастьян почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы, – как будто пелена многолетнего напрасного гнева таяла прямо у него на глазах.
– Что с тобой было? Как ты жил? Где был всё это время?
– Искупал вину, – хрипло ответил Нико.
Он выдавил улыбку, но дышать было трудно. Себастьян пытался пробудить в себе праведный гнев, но ничего не получалось. В голове снова и снова звучала последняя просьба отца. Разыщи своего брата. Скажи ему, что он прощён.
– Можешь перестать искупать вину, – наконец прошептал Себастьян.
Какое-то время они просто смотрели друг на друга, пока не исчезли их возрастные морщины и седые усы. Себастьян и Нико снова были двумя маленькими братьями, которые лежали друг на друге, словно только что закончили мериться силой в своей комнате.
– Слушай, – голос Нико стал выше. – У меня есть документы Графа. Нацистские документы. С отпечатками пальцев. Они у меня в кармане, запомнил?
– Что?
– В моём кармане. Забери их.
– Позже отдашь.
Нико зажмурился.
– Вряд ли.
Себастьян сдвинулся с места и почувствовал на своей груди что-то тёплое и влажное – кровь, много крови. Она была липкой и связывала братьев вместе.
Нико перевернулся на спину, устремив взгляд в небо. Он получил две пули от Графа и теперь истекал кровью. Его рот приоткрылся в полуулыбке, словно что-то рассмешило его там, в облаках.
Внезапно рядом с ним возникла Фанни. Она наклонилась и, плача, обхватила его лицо ладонями.
– Нико! Нико!
– Нико! – повторил Себастьян.
В этот момент, чувствуя, как замедляется стук его сердца, Нико думал лишь о том, как хорошо, что они снова все втроём, как тогда, когда поднимались на Белую башню у залива. И когда всё, что он сделал за свою жизнь, – вся ложь и все бесконечные попытки загладить вину – пронеслось у него перед глазами, Нико понял, что дед был прав насчёт того узника, который упорно красил башню до тех пор, пока она не побелела достаточно, чтобы очистить его грехи.
Человек готов на всё ради прощения.
То, что произошло после, пока Фанни держала голову Нико, а Себастьян зажимал кровоточащую рану, едва ли поддаётся объяснению.
Старый крытый товарный вагон начал двигаться. Он скрипел по рельсам, медленно ускоряясь, два метра, потом пять, словно подъезжал к станции, вернувшись из долгого путешествия. Люди в толпе начали толкаться, и вскоре все изумлённо уставились на вагон, разинув рты.
Снежинки, словно пепел, кружили на ветру. Внезапно поезд остановился. Двери открылись. Фанни почувствовала, как Нико приподнял голову с её ладоней. Он долго смотрел на вагон, а потом улыбнулся, и по его щекам побежали слёзы, словно увидел лица всех, кого любил и кому лгал, и теперь они пришли забрать Нико домой.
Через несколько секунд он умер в объятиях женщины, которая его обожала, и на руках брата, который отпустил ему все его грехи. Всё это может показаться невероятным, но так оно и было. По правде говоря. Только по правде говоря.
И позвольте сказать…
С того случая в Салониках прошло много лет. И хотя, возможно, ничего столь волнующего, как тот день, в нашей истории уже не осталось, я должна закончить свой рассказ.
Мёртвые не лгут, но их правду должны узнать. Нико Криспис оставил после себя немало тайн. Его настоящая личность так и не была раскрыта в голливудском сообществе, поскольку единственными людьми, знавшими, кто такой Финансье, были Фанни и Себастьян. Студия закрылась под тем же покровом тайны, под каким работала, в качестве причины был назван «внезапный уход на пенсию основателя-затворника». Согласно чётким инструкциям Нико, которые были обнаружены в одном из конвертов в картотеке, его киномеханик, женщина по имени Фанни, должна была закрыть все текущие дела, расплатиться по оставшимся счетам и отозвать все платежи, что она и сделала.
Когда в квартиру Нико заказали грузчиков, Фанни пошла с ними. Она стояла в скромно обставленной спальне, где не нашла ничего интересного, кроме старой кожаной сумки в шкафу. Когда один из грузчиков спросил: «А что делать с вещами в подвале?», Фанни последовала за ним вниз по лестнице и вошла в тускло освещённую кладовку. И снова была ошеломлена.
Там, напротив полотна из серой ткани, стояли кинокамера на штативе, стул и осветительные приборы. На стеллажах были выстроены целые ряды синих металлических коробок, у каждой свой номер, и в каждой была киноплёнка.
– Ох, Нико, – прошептала Фанни.
В тот же вечер, в кинозале студии, Фанни намотала первую плёнку на бобину, включила проектор и увидела молодого Нико, – на вид ему было чуть за двадцать. Он смотрел прямо в объектив, на голове была копна светлых волос, а лицо ещё не было лишено юных мальчишеских черт. Нико заговорил: «Вот как я пережил войну…»