— Вы прямо как ваш брат, — остерег я ее.
— Не говорите так! — испугалась Каролина. — Бедный Родди, теперь мне ясно, почему дела его сожрали. Это словно в азартной игре: думаешь, что на следующей ставке непременно повезет. Знаете что? — Она завернула обшлаг свитера и протянула мне руку. — Пожалуйста, ущипните меня, если я опять заговорю как Родерик.
Я ласково пожал ее запястье, которое и ущипнуть-то было не за что — веснушчатая рука так исхудала, что походила на мальчишечью, а красивой формы ладонь казалась еще крупнее и, как ни странно, женственнее. Встретив мой взгляд, Каролина улыбнулась и мягко потянула к себе руку, в которой чувствовалась каждая косточка, а меня нежданно окатило волной нежности. Я ухватил ее за кончики пальцев и серьезно сказал:
— Осторожнее, ладно? Не увлекайтесь. Или разрешите вам помогать.
Каролина смущенно высвободила пальцы и сложила руки на груди:
— Вы и так уже очень помогли. По правде, я не представляю, как бы мы без вас справились со всем, что было. Вам известны все наши тайны. Вам и Бетти. Забавно! Хотя работа врача в том и состоит, чтобы узнавать чужие секреты. Отчасти в том же и работа служанки.
— Надеюсь, я ваш друг, а не только врач.
— Конечно друг, — машинально ответила Каролина и, помолчав, повторила, уже гораздо теплее и с большей убежденностью: — Вы друг. Бог его знает, зачем это вам, ибо мы для вас всего лишь обуза. Будто вам мало пациентов. Вы не устали от обуз?
— Я люблю все свои обузы, — чуть улыбнулся я.
— Ну да, с ними вы при деле.
— Одни определенно хороши для дела, другие я люблю просто так. О них я забочусь. Я за вас переживаю.
Я слегка выделил слово «вас», и Каролина рассмеялась, но взгляд ее стал испуганным:
— Господи, зачем? Я в полном порядке. Я всегда в порядке. Это мой пунктик, вы не знали?
— Хм. Вы бы меня убедили, если б при этом не выглядели такой усталой. Почему бы вам…
— Что? — наклонила голову Каролина.
Я уже давно хотел ей это предложить, да все не было подходящей минуты.
— Почему бы вам опять не завести собаку? — выпалил я.
Мгновенно лицо ее стало замкнутым, она отвернулась:
— Не хочу.
— В понедельник я был на ферме Гороховый Холм, — не унимался я. — Там ощенилась сука, красавица-ретривер.
Каролина набычилась, и тогда я мягко добавил:
— Никто не скажет, что вы предаете Плута.
— Не в том дело. — Она покачала головой. — Это… небезопасно.
— Для кого? — вытаращился я. — Для вас? Или миссис Айрес? То, что случилось с девочкой, не должно…
— Вы не поняли, — сказала Каролина и неохотно добавила: — Небезопасно для собаки.
— Что?!
— Наверное, я выгляжу глупо… — она смотрела в сторону, — но иногда меня одолевают мысли о том, что брат говорил про дом. Мы сплавили Родди в клинику, верно? Избавились от него, потому что это легче, чем прислушаться к его словам. Последнее время я его почти ненавидела. Что, если он так сильно заболел именно от нашей глухоты и ненависти? Что, если…
Нервничая, Каролина натянула обшлага вязаного свитера на ладони, высунув большие пальцы в просвет между петлями.
— Иногда мне кажется, что дом и впрямь изменился, — тихо сказала она. — Не знаю, то ли я его иначе воспринимаю, то ли он меня, или же… — Каролина взглянула на меня, и голос ее дрогнул: — Наверное, вы считаете меня чокнутой.
— Я никогда не считал вас чокнутой, — помолчав, ответил я. — Вполне понятно, что дом и ферма в их нынешнем состоянии наводят тоску.
— Тоска, — повторила Каролина, шевеля высунутыми пальцами. — Думаете, в этом все дело?
— Уверен. Наступит весна, вернется Родерик, имение встанет на ноги, и настроение ваше изменится. Вот увидите.
— Вы думаете, нам стоит… держаться за имение?
Вопрос меня ошеломил.
— Конечно! А вы так не думаете?
Она не ответила, а через секунду в гостиную вошла ее мать, и разговор наш оборвался. Мы помогли миссис Айрес усесться в кресло. Покашливая, она взяла меня за руку:
— Благодарю вас, мне хорошо. Правда-правда. С часик я полежала, а потом решила, что это глупо, если в груди хлюпает, как в утином садке.
Она откашлялась в платок и отерла заслезившиеся глаза. Плечи ее были укрыты шалями, а голова — кружевной мантильей. Изящная и бледная, миссис Айрес походила на чахлый цветок в футляре; волнения последнего времени ее состарили, а слабые легкие, хлебнувшие дыма, не устояли перед бронхитом. Даже недолгое путешествие по выстуженному дому ее утомило. Кашель ее стих, но одышка осталась.
— Как поживаете, доктор? — спросила миссис Айрес. — Каролина сказала вам о письме доктора Уоррена? — Поджав губы, она покачала головой. — К сожалению, новости неутешительные.
— Сочувствую вам.
Немного поговорив о Родерике, мы вернулись к другой животрепещущей, но безрадостной теме — строительству. Вскоре миссис Айрес охрипла и замолчала; мы с Каролиной пытались поддерживать разговор, а она, огорченная собственной немотой, беспокойно перебирала руками в кольцах. Потом, не дослушав, миссис Айрес подобрала свои шали и прошла к письменному столу, где стала рыться в бумагах.
— Что ты ищешь, мама? — взглянула на нее Каролина.
Будто не слыша, миссис Айрес рассматривала конверт.
— Совет шлет горы всякой чепухи! — Голос ее был непрочен, как паутина. — А правительство разглагольствует о нехватке бумаги!
— Да, писанина утомляет. Что тебе нужно?
— Ищу последнее письмо твоей тетушки Сисси. Хочу показать его доктору.
— Там письма нет. — Каролина встала. — Я его убрала. Садись, я принесу.
Из конторки она достала письмо и передала его матери. Та направилась к креслу, следом за ней волочилась соскользнувшая с плеча шаль с узловатой бахромой. Прежде чем развернуть письмо, миссис Айрес долго устраивалась в кресле. Потом обнаружила, что куда-то запропастились ее очки.
— О господи! — прошептала миссис Айрес, закрыв глаза. — Только этого не хватало!
Она шарила взглядом вокруг себя, к поискам присоединились и мы с Каролиной.
— Где последний раз ты их видела? — Каролина заглянула под диванную подушку.
— Здесь, это совершенно точно. Я держала очки в руке, когда утром Бетти принесла письмо от доктора Уоррена. Может, ты куда-нибудь их переложила?
— Я их не видела, — нахмурилась Каролина.
— Значит, кто-нибудь другой переложил. Простите, доктор, я понимаю, как мы вам надоели.
Добрых пять минут мы безуспешно перетряхивали бумаги, открывали ящики и заглядывали под стулья. Наконец Каролина вызвала Бетти и велела ей посмотреть в спальне, хотя миссис Айрес говорила, что не надо зря гонять девочку, ибо она прекрасно помнит, что последний раз надевала очки именно здесь, в малой гостиной.
Бетти почти сразу вернулась и виновато подала хозяйке очки, которые нашла в спальне на подушке. Секунду миссис Айрес на них смотрела, а затем брезгливо покачала головой.
— Вот что значит старость, Бетти, — сказала она, забирая очки.
Каролина засмеялась, но смех ее казался слегка наигранным.
— Глупости, мама!
— Да что уж там. Не удивлюсь, если кончу, как моя двоюродная бабка Додо. Она так часто теряла вещи, что сын преподнес ей индийскую мартышку, к спине которой приторочил корзинку; тетка складывала туда ножницы, наперстки и прочее и водила обезьяну на ленточке.
— Что ж, если пожелаешь, раздобудем тебе мартышку.
— Нет, нынче это невозможно. — Миссис Айрес надела очки. — Какое-нибудь общество выступит с запретом, либо мистер Ганди выразит протест. Может, в Индии обезьяны имеют право голоса… Спасибо, Бетти.
Одышка ее прошла, голос окреп. Она тряхнула листком, разворачивая письмо, отыскала и вслух прочла один абзац. Речь в нем шла о совете, который ее сестра получила от парламентария-консерватора, весьма обеспокоенного разбазариванием старых имений. Вообще-то, ничего нового мы не узнали: нынешнее правительство грозило землевладельцам штрафами и ограничениями, а потому до следующих выборов им лучше «не дергаться и затянуть пояса».
— Хорошо, если есть пояса, но как быть тем, у кого нет пряжки? — сказала Каролина, когда миссис Айрес закончила. — Было бы славно превратить имение в сонное царство и ждать прихода к власти доблестных консерваторов. Но если мы будем сидеть сложа руки еще хотя бы год, нам крышка. Я почти жалею, что совет не купил больше земли. Еще бы с полсотни коттеджей, и мы бы почти расплатились с долгами…
Унылая беседа продолжалась до появления Бетти с чаем, после чего мы погрузились в молчание и собственные мысли. Миссис Айрес тяжело вздыхала, временами откашливаясь в платок. Каролина поглядывала на письменный стол — вероятно, раздумывала о гибнущем имении. Согревая пальцы о тонкий фарфор чашки, я бродил взглядом по комнате и вдруг поймал себя на том, что почему-то вспоминаю свой первый визит в Хандредс-Холл. Бедняга Плут лежит на полу, точно беспомощный старик, а Каролина ногой почесывает ему мохнатое брюхо. Родерик лениво нагибается за упавшим шарфом миссис Айрес. Наша мама как мальчик-с-пальчик. Куда ни пойдет, повсюду оставляет за собой метки… Теперь нет ни его, ни Плута. Французское окно было распахнуто, а сейчас закрыто от непогоды и понизу заколочено щитом — не так дует, но и света меньше. Чувствовался кисловатый запах гари, лепнину на стенах изгваздал налет сажи. Еще пахло мокрой шерстью — на древней раме Каролина развесила промокшую под дождем одежду, которая теперь сохла перед камином. Невозможно представить, чтобы полгода назад миссис Айрес позволила превратить гостиную в прачечную. Но тогда из сада вошла красивая смуглая женщина в вычурных туфлях, а сейчас я видел старуху, которая кашляла и вздыхала, кутаясь в разномастные шали.
Каролина озабоченно смотрела на мать и, похоже, думала о том же. Заметив мой взгляд, она смущенно мигнула.
— Какие мы все нынче угрюмые! — Каролина отставила пустую чашку и подошла к окну. Зябко обхватив себя, она посмотрела на низкое серое небо. — Слава богу, дождь кончается. Уже что-то. Пока не стемнело, загляну на стройку… Я почти каждый день туда хожу, — добавила она, поймав мой удивленный взгляд. — Сверяю ход работ с графиком, который дал Бабб. Теперь мы с ним большие друзья.