По дороге с вокзала городишко казался невероятно маленьким и старомодным, а дома меня ждал список вызовов на обычные провинциальные хвори: подагра, бронхит, ревматизм, простуды; я вдруг почувствовал, что всю свою врачебную жизнь бессмысленно сражался с убожеством. Еще пара случаев тоже удручала, но по-иному. Работяга зверски избил забеременевшую тринадцатилетнюю дочь. Сын батрака подхватил пневмонию. Когда я приехал, он был в жутком состоянии. В семье восемь детей, все чем-нибудь больны; отец — безработный инвалид. Мать и бабка лечили парнишку «народными средствами» — привязывали ему на грудь шкурку освежеванного кролика, чтобы «вытянуть кашель». Я прописал и даром отдал микстуру, хоть сомневался, что ею воспользуются. Бабы недоверчиво косились на флакон: «Чего это оно желтое? Нашенский доктор Моррисон всегда потчует красеньким».
В чрезвычайно скверном настроении я покинул их лачугу и отправился домой через парк Хандредс-Холла, намереваясь заглянуть к Айресам. Прошло уже три дня, но я еще не дал знать о своем возвращении. Когда завиднелся обветшалый фасад особняка, меня вдруг окатило волной раздражения, и я придавил педаль газа. Дел по горло, убеждал я себя, ни к чему заезжать лишь для того, чтобы принести извинения и сразу умчаться…
Нечто подобное я говорил себе, проезжая через парк и в другой раз, и в следующий. Так что я ничего не знал о последних событиях в доме, пока однажды не позвонила Каролина, просившая к ним заглянуть, чтобы, как она выразилась, «проверить, все ли у них в порядке».
Каролина редко общалась со мной по телефону, и потому звонок ее был неожиданным. От ее красивого низкого голоса меня пронзило радостным удивлением, которое тотчас сменилось тревогой. Что-то случилось? Нет, ничего страшного, уклончиво ответила она. «Досаждали протечки», но теперь «все починено». Как ее здоровье? Как матушка? Слава богу, все благополучны. Просто хотелось бы узнать мое мнение «кое о чем», если я сумею «выкроить времечко».
Больше ничего не сказала. Чувствуя себя виноватым, я отложил визит к пациенту и тотчас поехал в Хандредс-Холл. Меня снедало беспокойство, воображение рисовало всякие крупные неприятности, о которых Каролина не рискнула говорить по телефону. В полутемной гостиной я застал ее за весьма прозаическим делом: сидя на корточках, она готовила растопку для камина — комкала газеты, превращая их в шарики, которые затем окунала в ведро с водой и обваливала в угольной крошке.
По локоть закатанные рукава открывали ее перепачканные руки, растрепанные волосы падали на лицо. Она походила на служанку, этакую Золушку, и почему-то ее вид меня чрезвычайно разозлил.
Каролина неуклюже встала, пытаясь отереть донельзя испачканные руки.
— Я не ждала вас так скоро, — сказала она. — Зачем вы торопились?
— Я подумал, что-то стряслось. Ничего не случилось? Где ваша матушка?
— Наверху, в своей комнате.
— Опять расхворалась?
— Да нет. Хотя… не знаю.
Каролина огляделась, чем бы почистить руки, и безуспешно вытерла их газетой.
— Ну что вы, ей-богу! — Я протянул свой носовой платок.
Белый накрахмаленный квадратик ее испугал:
— Ой, не надо!
— Да берите же, черт возьми! Вы не служанка, в конце-то концов! — Видя ее нерешительность, я макнул платок в ведро с грязной водой и сам грубовато отер ее руки.
В результате я тоже вымазался, но хоть Каролина стала немного чище. Скатав рукава, она чуть попятилась и предложила:
— Садитесь, пожалуйста. Чаю хотите?
Я не двинулся с места:
— Ничего не надо, расскажите, что случилось.
— В общем-то, рассказывать нечего.
— Из-за этого вы меня дернули?
— Дернула?.. — тихо повторила Каролина.
Я сложил руки на груди и уже мягче сказал:
— Извините. Рассказывайте.
— Да вот… — промямлила она, но потом слово за слово поведала обо всем, что произошло в мое отсутствие: каракули в зале и вестибюле, «прыгающий мячик» и «плененная птичка», надпись в гардеробной.
Если честно, рассказ меня не сильно впечатлил. Даже осмотрев призрачные шаткие буквы на стене зала, я не нашел особого повода для беспокойства.
— Ну ясно же, в чем дело, — сказал я. — Этим каракулям лет тридцать, не меньше. Лак понемногу стерся, и они проступили. Конечно, их не удается стереть, поскольку тонкий слой лака еще остался.
— Может, и так, — неуверенно ответила Каролина. — А все стуки или трески, хоть как их называй?
— Весь дом трещит, словно галеон! Я сам сколько раз слышал.
— Так он никогда не трещал.
— Потому что никогда не пребывал в такой сырости и таком запустении. Наверное, балки гуляют.
Каролина все еще сомневалась:
— А разве не странно, что стук привел нас к каракулям?
— В доме обитали три ребенка, они могли изрисовать все стены… — Я задумался. — Возможно, ваша матушка знала, но забыла, где находятся вторая и третья надписи. Потом вы обнаружили первую, в голове ее что-то забрезжило, и под аккомпанемент стуков она неосознанно направляла ваши поиски.
— Не могла она стучать! Я же чувствовала, как подрагивает стенка!
— Честно говоря, здесь я теряюсь… Ну разве что вы были правы насчет жучков или мышей, а пустоты в стенах усилили звук. Что до плененной птички… — Я заговорил тише: — Полагаю, вам приходила мысль, что ваша маменька все это нафантазировала?
— Да, приходила, — так же тихо ответила Каролина. — У нее бессонница, но, по ее словам, именно птица ее разбудила. И потом, Бетти тоже слышала какой-то звук.
— Посреди ночи Бетти услышит все что угодно. В подобных ситуациях возникает порочный круг: вашу матушку что-то разбудило, не сомневаюсь, а потом именно бессонница не давала ей уснуть, или же во сне ей мнилось, что она бодрствует, и ее сознание подверглось…
— Думаю, оно и сейчас подвергается.
— Что вы хотите сказать?
— Точно не знаю, — замялась Каролина. — Она как-то… изменилась.
— В чем изменилась?
Раздражение в моем голосе объяснялось досадным чувством, что мы уже не раз вели подобные разговоры. Явно обиженная, Каролина отвернулась:
— Не знаю. Наверное, я все выдумала.
Она замолчала, да я и сам расстроился. Сказав, что хочу повидать ее матушку, я взял саквояж и направился к лестнице.
Поднимался я с тяжелым предчувствием, ибо после нашего разговора ожидал, что миссис Айрес совсем слаба и лежит в постели. Но в ответ на стук в дверь я услышал ее веселый голос, приглашавший меня зайти. Спальня, в которой шторы были неплотно задернуты, являла собой разительный контраст гостиной: горели лампы, в камине полыхал огонь. В комнате стоял вековушный камфарный запах: дверь гардеробной была настежь распахнута, на кровати грудились платья, меха и шелковые чехлы, похожие на сдувшиеся пузыри. Из-за этой кучи выглядывало радостное лицо миссис Айрес, сообщившей, что они с Бетти разбирают ее старые наряды.
Она не спросила о моей поездке и не выказала осведомленности в том, что я уже повидался с Каролиной. Миссис Айрес схватила меня за руку и подвела к кровати с горой одежды:
— В войну я чувствовала себя виноватой, что цепляюсь за барахло. Что могла, я отдала, но не было сил позволить, чтобы все это искромсали на одеяла для беженцев и бог знает что еще. Теперь я ужасно рада, что сохранила эти вещи. Это безнравственно, да?
Я улыбался, довольный, что она так хорошо выглядит, совсем как прежде. Седина ее бросалась в глаза, но волосы были тщательно уложены по забавной довоенной моде с напуском на уши. Сердцевидное лицо казалось гладким, губы ее были тронуты помадой, а ногти блестели розовым лаком.
Я взглянул на груду старомодных шелков:
— Да уж, трудно представить, чтобы все это оказалось в лагере беженцев.
— Правда же? Здесь им лучше, тут их оценят по достоинству. — Приложив к себе тонкое атласное платье с оборками на плечах и подоле, миссис Айрес повернулась к Бетти, появившейся из гардеробной с обувной коробкой в руках. — Как тебе, дорогуша?
— Привет, Бетти! — кивнул я, встретив ее взгляд. — Все в порядке?
— Здрасте, сэр!
Раскрасневшаяся служанка явно пыталась скрыть возбуждение, но при виде платья ее пухлые губы поплыли в улыбке:
— Красотища, мадам!
— Раньше все делали на века. А цвета? Теперь таких не сыщешь. Что там у тебя?
— Туфельки, мадам. Золотые!
— Дай-ка взглянуть. — Миссис Айрес откинула крышку коробки и развернула бумагу. — Помнится, они были чертовски дорогие и так же чертовски жали. — Повертев туфли в руках, она вдруг сказала: — Ну-ка, примерь.
— Ой, мадам! — вспыхнула Бетти, кинув на меня смущенный взгляд. — Можно?
— Давай-давай! Покажись нам с доктором.
Расшнуровав грубые черные башмаки, служанка застенчиво влезла в туфли золоченой кожи; повинуясь приказу хозяйки, походкой манекенщицы она прошла к камину и обратно и расхохоталась, прикрывая рукой кривые зубы. Миссис Айрес тоже засмеялась, а потом, заметив, что Бетти спотыкается в великоватых туфлях, затолкала в них чулки, чтоб были впору. Далее она обрядила девушку в перчатки и боа и, прихлопывая в ладоши, командовала: пройди, стой, повернись…
Я подумал о ждавшем меня пациенте, но через пару минут миссис Айрес вдруг устала.
— Ладно, прибери здесь, а то мне негде спать, — вздохнула она, оглядывая заваленную одеждой кровать.
Мы отошли к камину.
— Надеюсь, спите хорошо? — спросил я и потом, когда Бетти скрылась в гардеробной, тихо добавил: — Знаете, Каролина рассказала мне о вашей… находке. Полагаю, она вас сильно растревожила.
Миссис Айрес нагнулась за упавшей подушкой:
— Да, весьма. Глупо, правда?
— Вовсе нет.
— Ведь столько времени прошло, — тихо сказала она, откинувшись в кресле. Меня удивило ее лицо, в котором не было ни капли тревоги или муки, но лишь безмятежность. — Я думала, нигде следов не осталось, только здесь. — Миссис Айрес прижала руку к сердцу. — Тут она всегда жива. И порой живее всего остального…
Рука ее легонько поглаживала грудь, взгляд затуманился; впрочем, некоторая отрешенность всегда была ей свойственна и лишь придавала шарма. В ее поведении меня ничто не обеспокоило и не показалось странным, она выглядела вполне здоровой и всем довольной. Я провел с миссис Айрес еще минут пятнадцать, а затем спустился в гостиную.