Я вновь почувствовал, как мы далеки. Почти двадцать лет мы были любезными конкурентами, однако друзьями так и не стали. Сили откупорил бутылку, но я взглянул на часы:
— Только по маленькой. Мне надо еще приготовить кучу рецептов.
— Тем более следует хорошенько принять. — Сили разлил виски. — Будет пациентам сюрприз. Божественный запах, а? Ну, вздрогнули!
Мы чокнулись и выпили. Сили кивнул на ветхие кресла, которые поочередно зацепил ногой и подтащил к камину, не обращая внимания на задравшийся пыльный ковер. В прихожей бушевал ребячий гвалт, а через минуту в дверь кабинета просунулась симпатичная детская мордашка.
— Папа… — позвал мальчик.
— Сгинь! — рявкнул Сили.
— Ну, сэр…
— Прочь, не то оборву уши! Где мать?
— Они с Рози в кухне.
— Вот ее и донимай, шкет!
Дверь грохнула. Сили яростно прихлебнул из стакана и зашарил по карманам в поисках сигарет, но я его опередил, протянув свой портсигар и зажигалку.
— Сцены из домашней жизни, — с напускной усталостью проговорил Сили. Зажав сигарету в губах, он откинулся в кресле и продолжил: — Завидуете мне, Фарадей? Не стоит. Семьянин никогда не станет хорошим врачом, ибо слишком обременен собственными заботами. Надо бы издать закон, предписывающий лекарям безбрачие, точно католическим священникам. Это было бы им на пользу.
— Вы сами себе не верите. — Я затянулся сигаретой. — Будь оно так, я бы служил примером.
— Да, вы образец. Как врач, вы лучше меня, к тому же ваш путь в профессию был гораздо сложнее.
Я пожал плечами:
— Нынче я был весьма далек от образца для подражания.
— Это пустяки, текучка. Когда надо, вы не оплошаете. Сами же говорите, мысли заели… Может, поделитесь? Не подумайте, что я сую нос в чужие дела, просто по себе знаю: иногда полезно обмусолить с коллегой трудный случай.
Он говорил беспечно, но искренно, и моя легкая неприязнь к его обаятельным манерам, кавардаку в доме и милой семье понемногу увяла. Возможно, подействовали виски и каминное тепло. Комната составляла разительный контраст моему унылому холостяцкому жилью и Хандредс-Холлу. Я представил измочаленных тревогами Каролину и миссис Айрес, которые сейчас зябко съежились в сердце темного безрадостного дома.
— Наверное, вы догадываетесь о причинах моего беспокойства, — сказал я, гоняя виски в стакане. — По крайней мере об одной из них.
Глаз я не поднимал, но заметил, как Сили отхлебнул из стакана.
— В смысле, Каролина Айрес? — безмятежно спросил он. — Так я и думал, что дело в ней. Вы последовали моему совету на балу?
Я заерзал, но Сили не дал мне ответить:
— Знаю, знаю, я был вусмерть пьян и жутко бестактен. Однако я не шутил. Что случилось? Только не говорите, что вас отшили. Девица слишком мечтательна, что ли? Можете мне довериться, сейчас я не пьян. Кроме того…
Теперь я поднял взгляд:
— Что?
— От слухов никуда не денешься.
— О Каролине?
— Про все семейство. — Сили посерьезнел. — Мой бирмингемский приятель на полставки практикует в клинике Джона Уоррена. Он рассказал мне о жутком состоянии Родерика. Скверная история, да? Не удивлюсь, если она подкосила Каролину. Ведь там что-то еще произошло, верно?
— Да, — помолчав, сказал я. — Я не прочь рассказать, ибо все так чертовски странно, что я уже ничего не понимаю…
И я без прикрас выложил всю историю: галлюцинации Рода, пожар, каракули на стенах, звонки от невидимок, страшные приключения в детской. Сили слушал, временами покачивая головой или издавая рыкающий смешок. Однако потом смешки угасли, а по завершении моего рассказа он некоторое время молчал, стряхивая сигаретный пепел в камин.
— Бедная миссис Айрес, — наконец сказал он, откинувшись в кресле. — Весьма изощренный способ вскрыть себе вены, а?
— Значит, вы так это поняли? — удивился я.
— А как же еще, дорогуша? Ну разве что бедолага стала жертвой скверного розыгрыша. Полагаю, этот вариант можно отбросить?
— Да, конечно.
— Тогда шаги в коридоре и тяжелое дыхание в трубе дают четкую картину психоневроза. Она винит себя в потере детей — Родерика и той девчушки — и жаждет наказания. Говорите, все произошло в детской? Трудно отыскать более символичное место.
Признаюсь, я сам об этом думал, а еще вспоминал удивительный факт, что пожар разразился в кабинете — средоточии расстройств и страхов Родерика. Однако что-то меня смущало.
— Не знаю, — сказал я. — Даже если допустить, что происшествие с миссис Айрес было чистой галлюцинацией, и найти разумное объяснение всем другим инцидентам, что, полагаю, вполне возможно, все равно меня тревожит кумулятивная природа этих несчастий.
Сили отхлебнул виски:
— То есть?
— Скажем так: к вам приходит ребенок со сломанной рукой; вы накладываете гипс и отправляете его домой. Через пару недель он является с поломанными ребрами. Вы его подлатали и опять отправили домой. Еще через неделю он возвращается к вам с новым переломом… Тут уже ясно, что проблема не в сломанных костях, верно?
— У нас речь не о костях, — возразил Сили, — но об истерии, которая гораздо непонятнее переломов и, к сожалению, заразна. Одно время я работал в женской школе, так вот там целый семестр была мода на обмороки. Редкостное зрелище: девчонки скопом валились, точно кегли. А потом стали хлопаться даже учительши.
Я покачал головой:
— Тут что-то загадочнее истерии. Такое впечатление, будто нечто медленно высасывает из семьи жизненные соки.
— Это «нечто» называется лейбористским правительством! — хохотнул Сили. — Проблема Айресов в том, что они не могут или не хотят приспособиться, вам не кажется? Поймите меня правильно, я им весьма сочувствую. Как жить в нынешней Англии старому роду, у которого лишь ошметки знатности, а нервишки ни к черту?
Он говорил совсем как Питер Бейкер-Хайд, его живость показалась отвратительной. Впрочем, он же никогда не был другом этой семьи, подумал я.
— Возможно, это верно в отношении Рода. Тем, кто его хорошо знал, было ясно, что парень катится к нервному срыву. Но миссис Айрес — и самоубийство? Не верю.
— Даже на секунду не допускаю, что, разбивая окно, она хотела свести счеты с жизнью. Как всякая дамочка, которая якобы готова наложить на себя руки, она просто разыгрывала миленькую драму с собой в главной роли. Не забывайте, она привыкла к вниманию, которым в последнее время была обделена… Не исключено, что она вновь выкинет подобный фортель, когда суета вокруг нее уляжется. За ней приглядывают?
— Разумеется. Похоже, она совсем оправилась, что меня озадачивает. — Я глотнул виски. — И вообще, вся эта чертова история сбивает с толку. В доме происходят необъяснимые вещи, словно он окутан какими-то миазмами. Каролина… — я запнулся, — вбила себе в голову, что у них творится нечто сверхъестественное — будто во сне Родерик является в дом или что-то в этом духе. Начиталась всякой муры вроде Фредерика Майерса и ему подобных.
— Что ж, возможно, она что-то раскусила. — Сили загасил окурок.
— Вы серьезно? — вытаращился я.
— А что? Идеи Майерса — естественное продолжение психологии, верно?
— В моем понимании психологии — нет.
— Уверены? Но вы же подпишетесь под общим принципом: кроме личностного сознания еще есть подсознание, этакое дремлющее «я»?
— В широком смысле — да.
— Тогда можно предположить, что в определенных обстоятельствах это дремлющее «я» высвобождается, обретает самостоятельность, пересекает пространства и становится видимым. Таков тезис Майерса, верно?
— Насколько я знаю, да. Но все это хорошо для сказки у камина, ведь тут ни капли научности!
— Пока нет, — усмехнулся Сили. — И я бы не стал представлять сию теорию медицинскому комитету графства. Но возможно, лет через пятьдесят медицина сумеет откалибровать сей феномен и дать ему объяснение. Пока же все так и будут бездумно бормотать: «Чур меня от вурдалаков, упырей и прочей нечисти!»
Он прихлебнул виски и продолжил другим тоном:
— Знаете, мой отец однажды видел призрака. Ему явилась его мать, почившая десять лет назад. Она возникла в дверях его амбулатории и сказала: «Быстро домой, Джеми!» Не задумываясь, отец накинул пальто и рванул домой. Оказалось, его любимый брат Генри поранил руку, была опасность заражения крови. Отец ампутировал брату палец, чем, вероятно, спас ему жизнь. Как вы это объясните?
— Никак, — ответил я. — Я вам скажу другое: в дымоходе мой отец подвешивал бычье сердце, утыканное булавками, — отгонял злых духов. Вот это я могу объяснить.
— Некорректное сравнение, — засмеялся Сили.
— Почему? Потому что ваш отец джентльмен, а мой — лавочник?
— Надо ж, какой вы ранимый! Послушайте меня, старина. Конечно, я ни секунды не верю, что мой отец видел призрака, а покойная дочь звонила несчастной миссис Айрес. Трудно переварить мысль, что покойники витают в эфире и недреманным оком приглядывают за делами родичей. Но если предположить, что шок от раны и крепкая связь, существовавшая между дядюшкой и отцом, высвободили некую… физическую энергию, которая просто обрела такую форму, чтобы наверняка привлечь отцово внимание. Кстати, очень умно.
— Но в том, что происходит в Хандредс-Холле, нет ничего благого, совсем наоборот, — возразил я.
— Надо ли удивляться, что семейство оказалось в столь паршивой ситуации? Ведь в подсознании полно темных, безрадостных закутков. Вообразите, что нечто высвободилось именно из такого уголка. Назовем его… зародыш. Представим: сложились благоприятные условия, чтобы этот зародыш развивался… рос, словно плод во чреве. Во что превратится этот маленький незнакомец? Возможно, в некое темное «я» сродни Калибану и мистеру Хайду. Этим существом движут все низменные порывы и желания, которые сознание пытается утаить: зависть, злоба, неудовлетворенность… Каролина грешит на брата. Что ж, возможно, она права. Может быть, в том крушении сломались не только его кости, а что-то еще, более глубинное… Хотя, знаете, обычно подобные пертурбации исходят от женщин. Миссис Айрес климактерическая дама, а в физическом плане это непростой период. Кажется, у них еще есть служанка-подросток?