— А чего хочет Каролина? — спросил я.
Дама набычилась. Слегка похожая на покойную сестру, она была скроена по более крупному и менее красивому лекалу.
— С учетом всех обстоятельств, Каролина вряд ли способна разобраться в своих желаниях, — заявила тетка. — Она просто валится с ног. Никаких сомнений, что перемена места пойдет ей во благо. Как врач, вы должны это признать.
— Как врач — возможно. Однако в иной ипостаси я вряд ли порадуюсь ее отъезду.
Я улыбнулся и взял Каролину под руку. Думаю, она пропустила наш диалог, потому что беспокойно озирала комнату — все ли как должно, — но, почувствовав прикосновение, локтем прижала мои пальцы. Теткино лицо вытянулось. Повисла пауза.
— Боюсь, я забыла ваше имя, доктор, — наконец проскрипела родственница.
Я назвался.
— Фарадей… Не помню, чтобы сестра вас упоминала.
— Полагаю, нет. Кажется, мы говорили о Каролине?
— Она чрезвычайно угнетена.
— Совершенно с вами согласен.
— Как представлю ее одну, без друзей…
— Это не совсем так. Оглядитесь: у нее много друзей. Думаю, в Суссексе их будет меньше.
Тетка испепелила меня взглядом и обратилась к племяннице:
— Ты действительно хочешь остаться? Я вся изведусь. Если с тобой что-нибудь случится, мы с дядей никогда себе этого не простим.
— Что случится? — удивилась Каролина, переключившись на тетку. — О чем вы?
— Я говорю, если что-нибудь случится, пока ты одна в доме.
— Теперь уже ничего не случится, тетя Сисси. Больше нечему.
Она говорила всерьез, но родственница, посчитавшая это дурновкусной остротой, скривилась:
— Конечно, ты не ребенок, и мы не можем силком…
Дискуссию прервало появление еще одного гостя. Извинившись, Каролина направилась к нему, следом отошел и я.
Поминки проходили очень тихо. Речей не было, никто не пытался последовать примеру викария и отыскать в печали утешительные штрихи. Сделать это было тем труднее, что явное расстройство дома и парка грубо напоминало о душевном расстройстве самой миссис Айрес, не давая забыть о самоубийстве, произошедшем в комнате прямо над нами. Гости, неловко переминавшиеся и говорившие сдержанным шепотом, выглядели не просто опечаленными, но встревоженными и испуганными. То и дело они бросали на Каролину обеспокоенные взгляды, не отличавшиеся от взглядов ее тетки. Переходя от группы к группе, я несколько раз слышал рассуждения о том, что теперь станет с Хандредс-Холлом, — мол, Каролина с ним непременно расстанется, поскольку у дома нет будущего.
Я уже всех тихо ненавидел. Эти люди ничего не знали о доме, не понимали, что для Каролины лучше, но считали себя вправе судить и предполагать. Мне полегчало, когда через час они стали расходиться. Поскольку многие приехали в чьей-то машине, толпа рассосалась довольно быстро. Вскоре гости из Суссекса и Кента тоже стали поглядывать на часы, представляя ожидавшую их долгую неудобную поездку в машине или поезде. Один за другим они подходили к Каролине, тепло прощались, обнимали ее и целовали; тетя с дядей предприняли последнюю безуспешную попытку склонить ее к отъезду. Все эти прощания забирали остаток ее сил, она была точно сломанный цветок, что увядает, переходя из рук в руки. Вместе с последними гостями мы вышли на растрескавшиеся ступени крыльца, откуда и проводили машины, шаркнувшие колесами по гравию. Закрыв глаза, Каролина обмякла, и мне не осталось ничего другого, как обнять ее за плечи и отвести в тепло гостиной. Я усадил ее в кресло, в котором прежде сидела ее мать.
— Неужели все закончилось? — Каролина потерла лоб. — Это самый длинный день в моей жизни. Я думала, голова лопнет.
— Хорошо, что не грохнулись в обморок. Вы же ничего не ели.
— Не могу. Не хочется.
— Ну хоть крошку чего-нибудь, пожалуйста.
Сколько я ни уговаривал, от еды она отказалась. Я подал ей стакан подслащенного и разбавленного горячей водой хереса, которым она запила две таблетки аспирина. Бетти начала убирать со стола, и Каролина машинально встала, чтобы помочь; мягко, но решительно я усадил ее обратно, потом принес подушки и одеяло, снял с нее туфли и размял ей ступни. Она виновато смотрела на Бетти, но вскоре усталость ее сморила. Каролина подтянула ноги, устроилась щекой на потертом бархатном ворсе и закрыла глаза.
Глянув на Бетти, я приложил палец к губам. Вдвоем мы тихо загрузили подносы и на цыпочках вышли из комнаты; в кухне я снял пиджак и трудился бок о бок со служанкой, вытирая тарелки и стаканы, которые она передавала из раковины, полной мыльной воды. Ни ей, ни мне странным это не показалась. Привычная жизнь в доме нарушилась, и обычная кропотливая работа помогала обрести душевное равновесие, чему я был свидетелем в других горюющих семьях.
Покончив с мытьем посуды, Бетти сникла, и тогда я велел ей разогреть суп — надо было придумать новое дело, да и под ложечкой посасывало. Налив себе по тарелке, мы сели за выскобленный дощатый стол, и вдруг я кое-что вспомнил.
— Знаешь, последний раз я сидел за этим столом, когда мне было десять лет, — сказал я. — А на твоем месте сидела моя мама.
Девочка подняла заплаканные глаза.
— Потешно, да, сэр? — неуверенно проговорила она.
— Да, забавно. Я и подумать не мог, что когда-нибудь снова здесь окажусь, да еще вот так. Конечно, и матери это в голову не приходило. Жаль, не дожила… Я корю себя, что был невнимателен к ней и отцу. Надеюсь, ты добрее к своим родителям.
Облокотившись на стол, Бетти подперла щеку и вздохнула:
— Они меня достали. Папаша всю плешь проел, чтоб я сюда поступила, а теперь наседает, мол, увольняйся.
— Серьезно? — встревожился я.
— Еще как. Начитался газет и зудит, что в доме неладно. И миссис Бэйзли туда же. Утром явилась, но потом ушла и забрала с собой фартук. Сказала, не вернется. Мол, после случая с мадам гиря до полу дошла, все нервы кончились. Лучше, говорит, в прачки пойду… Кажется, мисс Каролине она еще не сказала.
— Очень неприятная новость. Но ты-то не сбежишь?
Глядя в тарелку, Бетти хлебала суп.
— Не знаю… Без мадам все не так.
— Перестань! Я понимаю, сейчас в доме грустно. Но у мисс Каролины только мы с тобой и остались. Я не могу постоянно быть здесь, чтобы за ней приглядывать. И если ты уйдешь…
— Я вовсе не хочу уходить и по-любому домой не вернусь! Да вот папаша пристает.
Казалось, она искренне мучается, и меня весьма тронула ее верность дому, сохранившаяся после всех событий. Раздумывая над ее словами, я смотрел, как она возит ложкой в супе, затем осторожно сказал:
— А если твой отец узнает, что скоро в доме произойдут перемены? — Я помялся. — Например, если ты сообщишь, что мисс Каролина собирается замуж…
— Замуж? — изумилась Бетти. — За кого?
— А как ты думаешь? — улыбнулся я.
Сообразив, она покраснела, и я тоже глупо зарделся.
— Только об этом не болтай, — сказал я. — Почти никто еще не знает.
— А когда свадьба? — взбудоражилась Бетти.
— Пока не знаю. Дату не определяли.
— Что мисс Каролина наденет? Из-за мадам будет в черном?
— Господи, вряд ли! Сейчас не девятнадцатый век. Ладно, ешь суп.
— Вот жалость, что мадам этого не увидит! — Глаза ее набухли слезами. — А кто же будет посаженым отцом? Наверное, мистер Родерик, да?
— Боюсь, он еще не поправится.
— А кто ж тогда?
— Не знаю. Может, мистер Десмонд. Или никто. Мисс Каролина сможет и сама передать себя жениху, правда?
— Так нельзя! — ужаснулась Бетти.
Мы еще немного об этом поговорили, радуясь, что после тяжелого дня возникла столь приятная тема. Покончив с супом, Бетти отерла глаза, высморкалась и поставила наши тарелки с ложками в мойку. Я надел пиджак, зачерпнул еще порцию супа и, накрыв тарелку, с подносом отправился в малую гостиную.
Каролина еще спала, но от моих шагов вздрогнула и привстала, опустив ноги с кресла. На щеке ее остался след бархатной обивки.
— Который час? — сонно спросила Каролина.
— Половина седьмого. Вот, я принес немного супа.
Она растерла лицо, взгляд ее прояснился.
— Ой, есть не могу, правда.
Я опустил поднос на подлокотники, пригвоздив ее к месту, и салфеткой накрыл ее колени:
— Ну пожалуйста, чуть-чуть. Иначе расхвораетесь.
— Ей-богу, не хочется.
— Полно, вы обидите Бетти. И меня тоже… Ну вот, умница.
Каролина нехотя помешала в тарелке. Сев на скамеечку и подперев кулаком подбородок, я серьезным взглядом провожал каждую неполную ложку, которую она отправляла в рот, через силу заглатывая густышку. Однако, справившись с супом, Каролина порозовела. Голова болит меньше, сказала она, только во всем теле страшная усталость. Я убрал поднос и взял ее за руку, но она тотчас ее отняла, чтобы прикрыть рот, раздираемый неудержимой зевотой. Потом она отерла заслезившиеся глаза и придвинула кресло к камину.
— Господи, нынешний день точно страшный сон, — сказала Каролина, глядя в огонь. — Но это не сон, да? Мама умерла. Она мертва, похоронена, и так будет во веки вечные. Не могу поверить. Кажется, она у себя наверху, отдыхает… Я вот сейчас задремала, и мне привиделось, будто Родди в своей комнате, а возле моего кресла лежит Плут… — Она подняла растерянный взгляд. — Как же все это случилось?
— Если бы знать… — покачал я головой.
— Нынче одна женщина сказала, что, видимо, дом проклят.
— Что? Кто это сказал?
— Я ее не знаю. Вероятно, новенькая. В церковном дворе она с кем-то разговаривала и посмотрела на меня, будто я тоже проклята. Словно я дочь Дракулы… — Каролина опять зевнула. — Что ж я так устала-то? Хочется спать, и больше ничего.
— Значит, сейчас это самое лучшее. Вот только мне не нравится, что вы здесь совсем одна.
— Вы прямо как тетя Сисси. — Она потерла глаза. — Бетти за мной присмотрит.
— Она тоже измучилась. Позвольте, я уложу вас в постель. — Заметив, как дрогнуло ее лицо, я добавил: — Не в том смысле. Вы уж совсем меня за скотину держите. Не забывайте, я врач и постоянно вижу молодых женщин в постели.