NB Раз уж я вам отдал все, я ничего обратно не заберу. Так помогите мне за вас не бояться.
86. Антуан – Консуэло
(Нью-Йорк, 27 марта 1943)
Консуэло, дорогая,
Тем хуже для Маритена. Я повезу тебя завтра после ужина в Вашингтон. Консуэло, я люблю тебя всем сердцем.
Вечер я провел у Лазареффа[175]. Вернулся с грустью. Все в мире идет не так. Очень много работы. В будущем буду страдать и мучиться из-за того, что не имею для людей отчетливой правды. Больше всего я люблю правду, я буду страдать за нее, но не буду до конца уверен, что она моя. Я люблю свою страну всеми силами души. Но не знаю, как ей служить лучше всего. Если я утону, Консуэло, дорогая, во время нашего переезда[176], я утону с горечью. Мне кажутся такими нелепыми амбиции Жиро[177]. Консуэло, малыш, любовь моя, я в полном отчаянии.
Я не прошу и не желаю ничего для себя, Консуэло. Консуэло, дорогая, я не хочу славы, не хочу денег, не хочу ничего подобного. Я просто хочу приносить пользу. И вот могу умереть без всякой пользы.
Ваш муж
87. Антуан – Консуэло[178]
(Нью-Йорк, конец марта 1943)
1 ч. 5 1 ч. 10 1 ч. 20 1 ч.30 1 ч. 40 1 ч. 50 2 ч. 2 ч. 5 2 ч. 10 2 ч. 15
Мне грустно грустно грустно
НИКОГДА КОНСУЭЛО
Я НЕ ВОЗВРАЩАЛСЯ НОЧЬЮ
ПОЗЖЕ ВАС
А я уезжаю и, возможно, навсегда.
«А я уезжаю и, возможно, навсегда»
Антуан – Консуэло (Нью-Йорк, конец марта 1943)
88. Антуан – Консуэло
(Нью-Йорк, конец марта 1943)
Детка Консуэло, мой дорогой, вы, возможно, прочитали мою записку. Тогда знаете, что я очень-очень старался. К двум часам все-таки наступила тоска. Теперь – в 2 ч. 30 – изо всех сил стараюсь, чтобы тоска не стала обидой. Мне от этого плохо, я не хочу, не хочу на вас обижаться.
Консуэло, любимая, приходите быстрей, пока не накопилась горечь. Ненавижу эту нью-йоркскую ночь. Вы знали, что я был у Лазареффа, любимая моя детка. А где были вы, я не знал и не знаю.
Я больше не могу без вас, Консуэло – Утешение, мне так грустно, одиноко, так горько. Мне так, так вы нужны.
Спасите меня. Очень скоро я благополучно скончаюсь, и тогда опаздывайте по ночам, сколько хотите, никто не будет горевать, поджидая вас.
Почему вы не ужинали со мной, любимая?
89. Антуан – Консуэло[179]
(Нью-Йорк, 29 марта 1943)
Генерал[180] сказал вчера при вас, что мне нет необходимости отправляться в лагерь, я сразу поеду в Африку.
Меня мобилизовали позавчера, в среду. День провел в треволнениях. Для Африки ни одной целой рубашки, ни носков, ни обуви, ничего. Ломал голову – думал, где взять су. А потом вы возвращаетесь с новыми платьями. Я только поинтересовался, сколько стоят, ничего больше. Я был в расстроенных чувствах.
Думаю, без меня вы будете счастливее, а я, думаю, обрету, наконец, покой, и он будет вечным. Это не упрек. Я ничего не хочу, мне ничего не нужно, кроме покоя. По сравнению с тем, что меня ждет, все теряет свое значение. Девочка, вы лишили меня жалкой крохи доверия к себе, какая у меня была.
90. Антуан – Консуэло[181]
(Нью-Йорк, 29 или 30 марта 1943)
Вы понимаете, Консуэло, что мне уже сорок два. За плечами куча аварий. Теперь я даже не смогу выброситься с парашютом. Два дня из трех у меня не работает печень, через день тошнит. В одном ухе после падения в Гватемале[182] шумит днем и ночью. Материальных проблем в избытке. Ночами сидел за работой, выполнить которую мешали нескончаемые тревоги, и она становилась горой, которую не сдвинуть с места. Я устал, бесконечно устал!
И все-таки еду, хотя по всему должен был бы сидеть дома, у меня десять статей, по каким я негоден, а главное, я уже воевал, и воевал тяжело. Еду. Думаю, что единственный в таком-то возрасте. Еду не сидеть в канцелярии, а работать военным летчиком. Получил на этот счет гарантии. Я еду воевать. Для меня невыносимо жить в стороне от тех, кто мучается. Чтобы жить в мире со своей совестью, мне тоже нужно страдать. Взять на себя как можно больше страданий. Мне отпустят их щедрой рукой, потому что без боли не могу нести тяжесть в два килограмма, встать с кровати, поднять с пола платок.
У меня была мечта. О подруге. Она клала бы руку мне на плечо: «Кажется, вы устали? Чем мне вам помочь?» Она ждала бы меня дома: «Хорошо вам работалось? Вы довольны? Вам грустно?» Она делила бы со мной заботы, тревоги, надежды.
Вам известно, почему вот уже две недели я вымучиваю предисловие[183]? Какой не идет абзац? Почему он не идет? Чего я добиваюсь, переписывая его снова и снова? Бедняга Бокер[184] знает об этом в сто раз больше вас…
А если я с вами не поговорил о коктейле, вот это драма! А вы когда-нибудь спросили меня о моих заботах, что у меня болит, над чем я бьюсь, о моей работе, мечтах, страхах? Я могу ночь за ночью терзаться душой и сердцем, вам об этом ничего не известно. Но если на ужине, где не должно было быть дам, их окажется две, вы будете выговаривать мне подряд три месяца.
Я мечтал о жене, которая была бы рядом. Которая умеет быть дома и ждать. К ней приходишь, как к светящей вечером лампе, и она помогает снять тяжелое от дождя пальто, и ты садишься возле пылающего огня, который она развела, пока тебя не было. «Видите, я рядом, я думала о вас…» О жене, которая поможет в заботах. Приглушит шум вокруг. Я мечтал об убежище.
А вы, значит, думаете, что такого не бывает? Но все женщины, каких я знал, обладали даром преданности. У всех было чудесное свойство быть рядом.
Потому что они любили? Консуэло, я же решился, вы помните? Хотя очень долго боялся. Я говорил себе: если решусь, первая сцена, первое ночное ожидание меня убьет. Я не ошибался. Была та самая рождественская ночь и шесть часов криков на лестнице. Не в моих силах начать все опять сначала. Но мне очень хотелось вернуться. И опять начались ночные исчезновения, я не могу их выносить, потому что в прошлом вы выдумали эту жестокую игру.
И теперь за пять, шесть (или четыре) дней до отъезда, что я слышу от вас? Обвинения, которые должны меня убедить, что я во всем виноват, светские сплетни и слухи. Дом еще пустее, чем всегда… Уверения в любви, которые ничего не меняют в поступках, вы никогда не возвращаетесь вовремя, а это помогло бы моей работе и вашей реальной безопасности.
Я уезжаю не для того, чтобы погибнуть. Я еду, чтобы мучиться, и таким образом быть заодно со всеми моими. Но в жизни я сделал кое-что хорошее, у меня есть мой небольшой багаж. В доме мне не хватает воздуха, и я буду рад, если меня убьют. У меня нет желания, чтобы меня убили. Но я охотно принимаю возможность уснуть именно так.
«Мадам Танже. Рисунок очевидца, который увидел меня очень мрачным… Но это потому, что я покидаю старых друзей. Сент-Экзюпери». Портрет Антуана де Сент-Экзюпери, Нью-Йорк, 1 апреля 1943
Посмертный портрет Антуана де Сент-Экзюпери.
Рисунок Консуэло де Сент-Экзюпери
Северная Африка, СардинияАпрель 1943 – июль 1944
91. Антуан – Консуэло
(Алжир, начато 20 апреля 1943)
Детка Консуэло, дорогая,
Мышка моя в перышках, милая таволга, женушка моя, сумасшедшая, мой малыш, как вы там? Мне вас не хватает. Всерьез, как свежей холодной воды. И при этом только Господь знает, как вы невыносимы, яростны и несправедливы. Но за всем этим тихо теплится огонек, нежность, доброта, жена. Детка дорогая Консуэло, вы моя жена на всю жизнь, до последнего вздоха сердца, и я прощаю вам все лишнее, потому что мало-помалу, потихоньку вы выкинете все плохое, громкое, поверхностное и станете такой, какая вы на самом деле: ласковой помощницей, старающейся помочь.
Мне очень нужна помощь. Климат для меня тяжеловат. Я очень далеко, на краю света. Мне горько. Мне пусто. И никто не может заполнить пустоту. Мне больше не нужны авантюры. Мне нужен покой. Я чувствую себя старым деревом, которое хочет питаться от своей земли. Моя внутренняя жизнь была трудной (и это из-за вас, любовь моя). Я бы хотел, чтобы у меня был дом. Хотел бы настоящую подругу. Словом, вас, как в Норпорте[185], обволакивающую тишиной старых деревьев мою неслышную работу, потому что мне очень нужна тишина.
Так вот, меня не подорвали, таволга[186], я не стал на дне моря водорослью. Плавание было даже излишне спокойным. Славная компания. Грызли шоколад, курили сигареты, играли в настольные игры (я обыгрывал всех в шахматы и гордился ужасно), пили тайком виски (на пароходе сухой закон). Ночью иногда слышали взрывы, и на следующее утро толпились на палубе и считали суда нашего каравана. Все были в целости. Пансионат на прогулке не потерял ни одной девицы. Война, похоже, была далеко, и мы снова занимались мелкими своими делишками.
Здесь в Алжире я проездом, пережил две бомбардировки. Прямо скажем, будничные, заурядные – убито пятнадцать человек, примерно столько же погибает в автокатастрофах, народ смотрит на них, как будто они в кино. Жалкие эти бомбардировки всегда происходят в одно и то же время (на закате солнца), по ним назначают встречи. «Так когда вы придете ужинать? Так, так… Приходите сегодня после бомбардировки…» И после того, как немцы капнут свои три какашки – похоже, они очень бедные ребята, – люди встречаются.