Консуэло, благодарю от всего сердца, что вы мне жена. Если меня ранят, есть кому за мной ухаживать. Если убьют, мне есть кого ждать в вечности. Если вернусь, мне есть к кому возвращаться.
Консуэло, все наши ссоры, наши разногласия умерли. Я весь благодарное песнопение.
Три недели тому назад был проездом в Алжире и виделся с Жидом[212]. Сказал ему, что с Нелли все кончено, что я люблю тебя. Показал ему твое письмо[213]. Он сказал: «Необыкновенно трогательно». (Это единственное письмо, которое я от тебя получил.) «Вы были правы, будучи против Нелли и против Ивонны[214]…» Знаешь, о чем я больше всего сожалею, Консуэло? Что не вам посвятил «Маленького принца».
Скажите, дорогая, его полюбили? Скажите, дорогая, вышла ли книжка у Кольера[215]? А у Брентано[216]? И что говорят? Я не знаю ничего, ничего, ничегошеньки.
Дорогая, хочу рассказать вам давний сон, он приснился мне, когда мы жили в разводе.
Мы стоим с вами на равнине. Вокруг мертвая земля. Мертвые деревья. Нет запаха, нет вкуса.
Здесь явная ошибка в подписи: повтор сожаления по поводу посвящения «Маленького принца». Но это конец письма. И можно выбрать:
«Ты была солью земли, Консуэло». Антуан – Консуэло. (Ужда, около 15 июня 1943)
И вдруг, хотя на взгляд ничего не изменилось, изменилось все. Ожила земля, ожили деревья. Все обрело вкус, все запахло, так мощно, сильно, для меня даже слишком. Слишком быстро мне вернули жизнь.
Я понимал, в чем дело. Я сказал: «Консуэло воскресла. Консуэло здесь». Ты была солью земли, Консуэло.
Ты пробудила во мне любовь ко всему вокруг просто потому, что вернулась. Консуэло, тогда я понял, что полюбил вас навек.
Консуэло, дорогая, станьте моей защитницей. Укройте плащом вашей любви.
Ваш муж
98. Консуэло – Антуану[217]
(Вашингтон, июнь 1943)
Муж, мой милый муж, мои часы с песком пустыни, вы моя жизнь. Дышу, иду к вам с корзинкой, полной всего, что ты любишь, а еще с луной-чародейкой, пусть служит тебе зеркалом, чтобы ты знал: какой ты чудесный. И тогда ты поверишь, что закатов будет много-много, и наступающие часы будут сладки твоему сердцу. Если бы ты был рядом со мной, я порадовала бы тебя музыкой кофейной мельницы и никуда бы не спешила. Хочешь так, да?
Удивительное везенье, один друг Понтона д’Амекура[218] доставит тебе это письмо, если ангелы, помощники жен, захотят, чтобы я тебе повторила свою, полную любви, молитву.
Дорогой мой, прошу тебя говорить побольше со звездами и песчинками, они верные друзья моего Тоннио.
Ты не один. Сколько барышень-звезд танцуют и гладят тебя по оставшимся волоскам. Я знаю это. И когда ты вернешься, ты будешь богаче их любовью. Ты напишешь «Маленькую принцессу песков», это говорят линии твоей правой ладони. И обеими руками ты протянешь мне ее в подарок, чтобы я больше не твердила: «Если бы он посвятил мне «Маленького принца», если бы он повез меня в Вашингтон…» Дорогой, ты повезешь меня туда, куда ни один муж не возил свою жену.
Я получила твое первое письмо и живу теперь окутанная целебной нежностью. Я сейчас в Вашингтоне, чтобы получить разрешение вернуться в Мексику. Гурвичи[219] хотят поехать вместе со мной в августе на три недели в Мексику, если получится.
Я крепко обняла тебя и не отпускаю ни на секунду. Здешние зеленые летние деревья почтительно тебе кланяются.
У меня пятнадцать минут, чтобы написать тебе письмо. Ты получил мои другие письма?
Со всеми моими поцелуями.
У меня маленькая миленькая квартирка на год: 2, Бикман-плейс[220]. Нью-Йорк Сити.
99. Антуан – Консуэло
(Ужда (Марокко) примерно 15 июня 1943[221])
Консуэло, деточка моя дорогая, моя любимая, Консуэло, мой певучий родник, Консуэло, мой сад и моя прерия, мне грустно до невыносимости. Столько, столько любви прилило к сердцу.
Понимаешь, моя Таволга, я был в разлуке с тобой три долгих года. Это было похоже на изгнание. Я прекрасно знал, что люблю тебя и никого больше в мире не люблю. Деточка, я слеплен из того же теста, что и ты, и не умею менять дома. Консуэло, Консуэло, я не мог представить своего дома без тебя, старости без тебя, зимнего вечера без тебя. Консуэло, благодарю вас всем своим существом, сердцем, костным мозгом за то, что вы так крепко держитесь за меня, вцепились, как маленький упрямый краб. О, Консуэло, без вас у меня не будет старости. Потерять вас – значит умереть. Консуэло, вы спасли меня, отказавшись со мной расстаться.
Конечно, абрикосик, вы мне делали больно. И часто очень сильно. Но как прочно это забыто. Я помню только ту боль, которую причинил вам я. О ваших слезах, Консуэло. О ваших одиноких ночах, Консуэло. О вашем ожидании, Консуэло. Консуэло, на этом свете я люблю только вас и благодарю вас за то, что вы знали, что я вас люблю.
Консуэло, вы нужны мне седая, возле меня, чтобы умереть. Консуэло моей вечности. Консуэло, которую дал мне Господь, потому что мы муж и жена. Консуэло, единая плоть, Консуэло, без которой я теперь не могу обходиться в своих снах. Консуэло, я был капитаном твоего сна. И теперь, когда я состарился, я знаю, что не было в моей жизни лучших странствий, чем ночной путь вдвоем к божьему подарку – утру. Детеныш моих слез, долгих ожиданий и наших пробуждений тоже, – и ночей в твоих объятьях, словно в глубинах морской зыби, неизменной навек, где мне открывалась такая подлинность истины, что теперь, когда я во сне один, я зову на помощь.
Я состарился, осиротел, у меня нет любимой сестры, нет детей, мне не хватает вас в стольких обличьях этого мира. Я боюсь за вас, боюсь за себя, боюсь звезд, ночи, моря, революций, войн, забвения, предпочитаю умереть, умереть мгновенно, чем не знать, где вас искать. Я слишком стар, чтобы бегать, слишком стар, чтобы вечером ждать, слишком стар, чтобы ловить у окна малейшие шумы улицы, когда вы запаздываете, слишком стар, чтобы вас, пускай всего лишь на час, потерять среди миллионов и миллионов жителей этой поганой планеты, где я – ожидая – настолько несчастен.
Мне немедленно необходим рай, где было бы все надежно. Где было бы все неизменно навек. Где ваш голос оставался бы ровным, где он больше не грозил бы измениться. Где вы больше не были бы рассеянной, спешащей, смущенной. Золотая моя жатва, мне очень, мне до крайности необходимо, чтобы я был сложен в ригу возле вас, когда буду возвращен в дом. Хватит с меня, любимая, дождей на улице, множества толп, множества мужчин и множества женщин, я хочу быть собой, быть с тобой и, наконец, отдохнуть.
Я живу в лагере в дощатом бараке. Спим втроем в одной комнате. У меня нет норы, нет убежища хотя бы на час. Палит жара, медленно разгуливают песчаные смерчи, похожие на тяжелые башни. От слепящего солнца у меня болят глаза. Полет меня изнуряет, уже не по возрасту. Я устало тащусь на буксире огромной толпы великого исхода, и все мои старые раны болят сильнее, чем когда-либо. Таволга моя, кто догадается об этом, если не вы, чтобы меня немного пожалеть? Деточка моя, как бы мне хотелось подойти к тебе. Ты бы меня узнала и сняла грациозно кувшин с плеча, чтобы меня напоить. Консуэло, я тебя жажду.
Даже час еды для нас не оазис. Выстраиваемся с котелками в очередь перед американскими бадьями. Повар-американец отмеряет тебе твою порцию мяса, конфитюра, овощей – все разом, и ты садишься, скрестив ноги, все это жуешь, ни тебе стола, ни застолья с песнями, ни ритуала вина, хлеба, кофе. Я муравей среди муравьев, насекомое среди насекомых, мне ничего не услышать, нечего рассказать. Я тоскую по родине, она в тебе.
Три дня тому назад я мог убиться. Познакомился с очень редкой штукой во время полета, несмотря на весь мой опыт, такого еще не испытывал. (Рассказать тебе не могу.) В общем, смотрел на землю, в которой предстояло устроить себе дыру. Не чувствовал ни страха, ни сожаления. Подумал: на свидание я приду первым. Буду терпеливым, буду ждать тебя в вечности и навек. Консуэло, я не могу уже ни сомневаться, ни бояться. Мне как будто сто тысяч лет, и мне нужен только покой. Мне нужна ты. Консуэло моих седых волос, пусть снег лет укрывает нас вместе, и мои седые волосы сплетаются с твоими, такими же седыми. Ты научила меня совместному сну, ты знаешь об этом? Теперь меня нужно научить стареть. Кто знает, может, и это чудесно?
Консуэло, Консуэло, я кричу тихо-тихо. Мне нужно, чтобы меня утешили. Научили. Вели за руку, Консуэло. Для тебя я малый несчастливый ребенок.
Пиши в Алжир, дойдет скорее, мой адрес меняется так быстро.
Доктору Жоржу Пелисье
17, ул. Данфер-Рошеро
Алжир Северная Африка
100. Консуэло – Антуану[222]
(Вашингтон, июнь 1943)
Мой волшебный краб,
Мне выпал счастливый случай, один из тысячи, отправить вам свое письмо. Через час я еду в Нью-Йорк, пошлю это письмо Понтону[223], а он передаст его своему приятелю, который отправит вам! Каждый раз, когда я вам пишу, я думаю: это письмо дойдет. Но я, по крайней мере, говорю с тобой, пусть ты меня не слышишь (как всегда). О, сердечко (сердечко Мадам), как оно мало! Мой дорогой, мне хотелось бы стать ручейком среди ваших песков, чтобы освежать вас. Для меня существуете только вы. Хочу, чтобы вы были целы, горды, полны сил. Знаешь, Папусь, Рушо (Андре) сказал мне: «Говорю вам совершенно серьезно, его «Каид»