Мое сокровище, мое чудесное перо золотого времени года, осени, оно покачивается вдали от меня, а потом возвращается, как море возвращается к своим пляжам и целует их. Мой Тоннио, возвращайтесь ко мне, и вы встретите маленькую принцессу, которая ждет вас в моем сердце. Вы будете единственным, умеющим устраивать для нее торжественные приемы, и трон, с которого она никогда не упадет, вокруг нее столько угроз… толчков… до самых звезд, где баюкает ее забвение.
Я получила только два твоих письма, всего два. Но в них столько нежности, столько семян, что скоро я превращусь в огромный лес.
Скажи мне, дорогой, ты, великий маг – воскреситель забытых колокольчиков, займешься по возвращении колокольчиками в нашем доме, чтобы в нем звучала музыка?
Тебе ничего не надо прислать? Достаточно трусов, нижнего белья, я имею в виду? Может быть, плащ? Как ты думаешь, у меня есть возможность поселиться в Марокко? Меня пугает климат, очень, очень пугает из-за астмы. Но если я с тобой, мне ничего не страшно. Но я боюсь, ты полетишь дальше. Если ты будешь на одном месте, если получишь место в Алжире, тогда позовешь меня? Это, конечно, мечта, и я сказала глупость. Но я ничего не знаю о войне. То, что мне рассказывают, я этого не понимаю.
На завтра у меня приглашение на коктейль, где я могла бы поговорить с генералом Жиро. Но у меня недостанет мужества, я ни на что не гожусь, только болтать языком. Приемы меня всегда пугают. Я их люблю, когда ты здесь. Там нужно столько думать, так говорить, столько успевать.
Если бы я могла – чтобы быть полезной и днем, и ночью, – я стала бы фруктом, растением, красавицей.
Умираю от желания его спросить: «А вы видели моего Тоннио[238]? Скажите ему, что видели меня – Спасибо – Храни вас Бог». Я приехала в Вашингтон на концерт нового трио – Фостер, Ле Руа, Шольц[239] в Меридиан Парке. Концерт замечательный. Проплакала всю сонату си минор Шопена из-за того, что тебя нет, и видела тебя таким грустным, таким задумчивым! Маленький мой, это все пройдет, и ты будешь у себя, у нас, я заварю тебе чай, принесу рис, и будет жарко гореть огонь.
Господи, почему нет запасных глаз, чтобы я писала вам лучше?! Почти ничего не вижу, а письмо должна написать как можно скорее. Малыш Рене Ле Руа – ангел любезности и доброты. Он живет в гостинице Рейли[240], и я получаю маленькие пакетики конфет, банты. Получила куколку, которая держит в объятиях Твою фотографию – вырезанную из старого журнала. Дорогой, еще несколько слов, (потому что вижу: другие письма не дошли…) и это горько. Я послала телеграмму Пелисье. Вы в курсе?
«Солнечная ножная ванна в Бевин Хаусе, июнь 1943. Не так красиво? А помнишь колосья в саду? А большое дерево?» (надпись рукой Консуэло на обороте)
Консуэло де Сент-Экзюпери в Нортпорте, лето 1943
Я вернулась из Нортпорта. Мы все в лепешку расшибались, только бы, несмотря на все трудности, снять дом маленького принца[241]. Рушо (Андре) Ружмон, Лилиан Орлофф[242], леди Фиц Гербер и я, а еще Антуанетта, моя медсестра испанка, которая молилась и благословляла тебя в день твоего отъезда (35, Бикман Плейс). Антуанетта, сумасбродка, но ко мне очень добра (дают еще себя знать удары по голове[243]), ей приходится все время за мной ухаживать.
Мы там все очень счастливы из-за атмосферы «Маленького принца» – тебя. Все работают в городе, кроме женщин. На неделе мы одни, убираемся, стряпаем. Вертес[244] тоже здесь, напротив нас. Вот дорогой, дорогой, дорогой. Каждую минуту я опять отдаю вам свою жизнь и сердце.
108. Консуэло – Антуану
(Норпорт, Лонг-Айленд, 15 июля 1943)
Мой пернатый краб,
Лето продолжается без неприятностей (тревог), конец июля. Дамам очень жарко. Глупый Ганнибал плавает в море и разыгрывает комедии, когда кашалоты, огромные рыбы от четырех до восьми метров подплывают к нам, мы их очень боимся. Потому что пляжи в Нортпоре в основном безлюдные. Малыш, как бы я хотела смотреть, как вы плаваете, пусть бы даже не могла плавать с вами вместе!
Вы мне снитесь. Сегодня воскресенье, и мы обедали очень вкусной рыбой. У меня такое впечатление, что я заперта в стеклянный шкаф и что жизнь, вся жизнь, течет без меня. Она в особых местах, избранных судьбой, где находитесь вы.
Я отправилась за хлебом и молоком для дома и, зная, что Ванселюс[245] собирается уехать в один из ближайших дней, задержалась в аптеке Нортпорта, чтобы вам написать.
Голова пустая, растеряла перышки, очень стараюсь, много хожу пешком, плаваю, занимаюсь живописью, читаю. Набираюсь сил, чтобы в один прекрасный день отдать их вам, я живу для этого – всего остального не существует.
Ваша птичка, которая ходит пешком, когда вы далеко.
Тоннио, я вам очень верю, я хочу сказать вам о моей любви, которую доверяю вам, мой супруг, которого я люблю и который любит меня. Не пренебрегайте этой единственной мелочью, она может стоить жизни.
Ваша жена
Этим утром я задержалась около одного дома, мне очень понравилась веранда. Я подумала, вот такой я сделаю рабочую комнату Тоннио, из светлого свежего дерева, полную неба, птиц и тебя.
109. Консуэло – Антуану
(Телеграмма)
(Нью-Йорк, 28 июля 1943[246])
120 НЬЮЙОРК 153/30 70 28 SH VEAST
ДОРОГОЙ ОТПРАВЛЯЙ ПИСЬМА FIFTH АВЕНЮ БАНК И 44 СТРИТ ПОТОМУ ЧТО Я УЕЗЖАЮ НА ЛЕТО В АРИЗОНУ ЛЕЧИТЬ АСТМУ БАНК СОХРАНИТ ТВОИ ПИСЬМА МОЕ САМОЕ БОЛЬШОЕ СОКРОВИЩЕ ПОЛУЧЕННЫЕ ДАЮТ МНЕ МУЖЕСТВО ЖИТЬ ПРИЖИМАЮ ТЕБЯ К СЕБЕ СО ВСЕЙ МОЕЙ ЛЮБОВЬЮ БЕСКОНЕЧНО БЛАГОДАРЮ ЗА ТО ЧТО ПИШЕШЬ КОНСУЭЛО СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ ГРАФИНЯ ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
110. Консуэло – Антуану
(Нортпорт, Лонг Айленд, 31 июля 1943)
Моя любовь,
Конец июля, суббота в Бевин Хаусе. Здесь очень красиво, слишком красиво без тебя, мой супруг каждой моей минуты, каждой моей надежды, каждого моего желания, каждой моей тревоги, мой супруг всего, который последует за мной в вечность.
Дорогой, я очень беспокоюсь, потому что ваши письма не доходят до меня, я получила от вас еще одно письмо, адресованное на Бикман Плейс, 35. Значит, мои письма вы не получаете. Пусть прочитает их вам Господь в ваших снах!
Третье письмо говорит со мной биениями моего сердца[247], и я засомневалась, реальность ли это. Ты тот, кого я люблю. Ты тот, кого я так ждала, вымаливала, обожала. И ты захотел узнать и немного погоревать из-за боли, которую причиняла мне моя безмерная любовь, тогда и теперь, но сегодня я знаю – потому что ты сам мне это сказал, – что завтра мы будем единой плотью, одним горизонтом, одной планетой. И больше никто не сможет разделить нас, единое ядрышко. Ах, как бы я хотела быть бравым солдатиком, делить с тобой опасности, поить тебя горячим молоком, приносить тебе твой большой стакан горячего чая. (Каждое утро я пью кофе из твоего большого стакана.)
Дорогой, как бы мне хотелось стать крошечным муравьем и жить в складке твоей ладони, чувствуя себя навсегда вне всех опасностей, которые грозят в разлуке с тобой. Ты знаешь, как я скиталась в По, и в Марселе, и в Оппеде без тебя! Но это все в прошлом! А в будущем, я думаю, ты будешь серьезным и добрым со мной! Потому что, хоть я и перестрадала так много из-за тебя, твоя доброта ко мне была моей жизнью и рождениями на заре ясного неба. Я часто мучилась в тоске от неразберихи, но всегда сверялась с тобой, единственная мера моего сердца и моего сознания, даже тогда, когда ты был со мной в разводе[248]. Тогда я нашла свою дорогу в ночах одинокой женщины! Я благодарю тебя, мой муж, что ты в этот период моей жизни был мне другом. Я росла благодаря тебе, как деревце. Росла на планете людей. Ты, мой муж, особенный человек, часто ты немного сумасшедший, или полностью, но всегда, когда снимешь городскую одежду, ты отдаешь себе в этом отчет. Ты такой, ты продолжаешь парить в небесах. И говорю тебе об этом я. Твоя жена, та, которую все хотят сломать и переделать, та, в которой замечают малейший недостаток, чтобы лучше научить ее жизни, та, из которой хотели бы сделать что-то нереальное, волшебное, фею, особенную женщину – его жену.
О, как мне не хватает слов, акцентов, форм именно тогда, когда мы говорим вместе, на одном языке, на одной ноте нашей музыки, нашей жизни, нашей любви.
Муженечек, большой мой Тоннио, нужно быть очень разумными и очень честными. Еще раз: ты меня любишь навсегда, я тебя люблю, как всегда! Если бы ты знал мое одиночество, мои маленькие каждодневные трудности в Нью-Йорке, в этой корзине с крабами, какой является Нью-Йорк. Твои нью-йоркские друзья мне только и твердят: «Он был так недоволен фотографией с вами![249] Почему вы не оставите его в покое? Даже если вы с ним разведетесь, мы все равно останемся вашими друзьями». И я всякий раз, когда смотрю на нашу последнюю фотографию, спрашиваю себя: неужели я действительно заставила тебя подарить мне этот маленький сувенир, чтобы жить во время нашей разлуки! Не могу больше говорить о мелочах. Когда ты снова возьмешь меня в свои объятия, надеюсь, ты больше не позволишь, чтобы люди смеялись над моей любовью к тебе в будуарах будущих Сильвий!