Консуэло, любимая, будьте моим садом. Мне нужно ощущать в себе – и с каждым днем все сильнее – необходимость защищать вас, помогать вам цвести и прохаживаться медленными шагами в вашей чудесной поэзии. Мне нужно ваше пробуждение возле меня, как птицы, роса и свежий ветер – и все, что щебечет поутру. Консуэло, Консуэло, спящая мой красавица, сияйте так, чтобы я был обязан вернуться после ста лет войны и разбудить вас. Консуэло, моя любимая, зовите меня изо всех сил. Вы помните Ливию?..[324] Я вернулся, чтобы помогать вам. У меня были угрызения садовника… Мой сад, мое утреннее пробуждение, моя Консуэло…
Ваш
163. Консуэло – Антуану[325]
(Озеро Джордж, 22 июня 1944)
Я приехала на свое летнее озеро. Листья маленькие, еще детишки. Здесь пока еще весна. Это горы и очень высокие! Дом красивый и уютный, как дом маленького принца. Но тебя все еще нет, мой большой Тоннио. Я говорю себе: наверняка он приедет к концу осени. Мой муж приедет за мной. Озеро будет уже холодным, но мы вдвоем поедем кататься на лодке. Потом вздыхаю и возвращаюсь из своих грез. У меня нет служанки – нужно готовить еду. Тоннио, возвращайтесь ко мне весь! Возвращайся немедленно! Что бы я ни делала, я твержу: да, он ко мне вернется Живой и Здоровый. И благодарю небо. Ваша
Надеюсь, что это маленькое V-mail придет к вам скорее, чем письма. От вас кроме мартовского письма[326] ничего больше не получала. Грустно!
164. Консуэло – Антуану
(Телеграмма)
(Озеро Джордж, 22 июня 1944)
19 LAKEGEORGENY 19/26 29 22 1500 V
ДОРОГОЙ СООБЩИТЕ НОВОСТИ ROCKLEDGE HOUSE BOLTON ROAD NEW YORK ЛЮБОВЬ МОЯ ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ КО МНЕ ВЕСЬ КОНСУЭЛО ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
165. Консуэло – Антуану
29 июня 1944 Озеро Джордж, конец июня, день твоего рождения
Моя любовь,
Я проснулась в шесть часов утра. Побежала в пижаме на озеро, чтобы окунуть лапки. Вода хорошая. Малиновое солнце выглядывает из-за соседней горы. Я думаю о тебе, любимый. Я счастлива думать о тебе, мечтать о тебе. Несмотря на страх, узнав, что ты самый старый пилот в мире, мой дорогой, я хотела бы, чтобы все люди были похожи на тебя!
Я побегу в деревню, в маленькую католическую церковь, там служба каждый день в 7.30, и другой не бывает. Мало католиков, священников еще меньше. Я хочу сесть на пустую скамейку в церкви, сегодня, в день твоего рождения, это все, что я могу тебе подарить, так что я бегу, муж мой, мне надо еще одеться, и до церкви мне полчаса пешком.
«Если я вас больше не увижу на этой планете, знайте, что вы найдете меня возле Доброго Господа, ожидающей вас навек!»
До скорой встречи.
Если я вас больше не увижу на этой планете, знайте, что вы найдете меня возле Доброго Господа, ожидающей вас навек!
Вы во мне, как в земле растение. Я люблю вас, мое сокровище, вы мой мир.
Ваша жена
166. Консуэло – Антуану[327]
(Озеро Джордж, конец июня – начало июля 1944)
Дорогой,
Я еще раз отчетливо пишу вам свой адрес: «Rockledge Bolton Road. New York. USA. Мой дом называется Rockledge. Ах, Тоннио! Моя жизнь проходит в ожидании вас! Я верю, что небо даст мне в подарок твое Возвращение. Но вот что надо прояснить: 15 июля кончается срок, когда я могу подписать договор на квартиру или отказаться. Я спрашиваю тебя, что делать. Если ты хочешь, я ее оставлю, несмотря на трудности со слишком дорогой оплатой на следующий год. Скажи мне, мой господин, как поступить. Я начала уже отдыхать здесь, на берегу озера. Но Хичкок меня мучает – он должен платить три месяца за квартиру в Нью-Йорке, пока я здесь, НО ОН ТРЕБУЕТ ОТ МЕНЯ телеграммы, что ты мне послал разрешение просить у него трехмесячной оплаты. Я ее потеряла, эту телеграмму. Телеграфируй мне. Я повторяю: я не брала у него никаких денег, у меня только пособие.
Ваша жена
167. Консуэло – Антуану
(Озеро Джордж Первая неделя июля 1944)
Мой муж, мой большой человек,
большого роста, большого сердца, больших мыслей.
4 часа утра
Дорогой мой, мой Рассвет, мой день.
Озеро спит. Оно спокойно, как смерть. Смерть, о которой мы ничего не знаем. Маленькие искорки далекого солнца на спящей воде делают пейзаж совершенно новым. Я поднялась в три из-за астмы! (Озеро, сосны пока от нее не страдают.) Я вышла на террасу, она похожа на прекрасную палубу, и вижу отсюда триста пять островков в тумане над озером. Ты хорошо знаком с озерами, ты знаешь эту легкую утреннюю дымку – на два-три часа над аэродромом. (Мой супруг, скажите, вам ведь совсем не важно, напишу я дымку с одним или двумя «м»?) Я тоже совсем новая, дорогой! И все, что я открываю, я хотела бы нарисовать, удержать, схватить и передать вам как можно полнее, чтобы сделать вас богаче и вам понравиться. Расскажу вам о своей палубе, я поставила на ней на все лето стул для вас. Никто не может на него сесть, потому что я посадила на него красивого бронзового орла. Он очень тяжелый. Один из моих гостей[328] собрался взять орла, переставить и сесть на стул, но его рука не была готова к неожиданной тяжести моего орла, он не смог поднять и перенести орла величиной с лампу. А Блезу Алану[329] (такое у него имя) было очень неудобно сидеть с ним рядом – перекос мускулов – и он оставил моего орла в покое. (Блез пишет стихи, нечто среднее между Ларбо и Фаргом.)
Что-то я разболталась, любовь моя, но с кем еще я могу говорить так доверчиво и безудержно? Вы часто дарили меня вниманием, выслушивая меня, а потом открывая мне самой самые красивые мои рассказы, мои пейзажи. Что касается меня, то вот в чем опасность. Я тащу с собой все, что вижу, что чувствую, что вытаскиваю из того, из другого из боязни упустить самое лучшее. И вот у меня целый мир, но голова у меня перегружена. Я отбираю, но у меня нет желания и привычки выбрасывать оставшееся. Мне кажется, что в отброшенном есть формы, есть зерна для другого выбора, более широкого, неведомого. Что из него я смогу получить какой-то новый свет! И вот я теряюсь, очень быстро, слишком быстро, как только начинаю показывать мои сокровища (для меня) другим. Когда я их рассматриваю одна, так гораздо лучше! В тишине я понимаю разные вещи.
Мой орел, сидящий на стуле, возбудил оживленные далеко идущие дискуссии. Об обманутом ожидании – ждали тяжести, приготовились к ней, а оказалось легко. И это ранит! (В противоположность орлу, он казался легким, а оказался тяжелым.) Говорили о «морали цели». Так можно назвать книгу. Так сказал Ружмон.
Я только что прочитала журнал «Ковчег»[330] Жида. Это тот же «Ревю Франсез»[331]. Приятно видеть тех же людей, которые дорожат теми же вещами! Прочитала дневник Жида о Франции, последние речи о Франции и о Жироду. Он написал, что его смерть затуманила небо над Францией! Слишком литературно! Надеюсь, я не слишком болтлива, иначе письмо застрянет по дороге. Цензурные птицы будут его читать, но надеюсь, говорить о литературе не запрещено.
Вообще-то, дорогой, ты знаешь все, что содержится у меня в головке, знаешь, в каких водах я плаваю! Они тебе нравятся, дорогой? Действительно? Наверняка? Куда мы двинемся после войны, дорогой? Мне бы хотелось немного покоя! Я бы не хотела снова встречать тебя на шумных улицах, как в По[332]. У тебя собственная почва. У тебя не было нужды постоянно находиться в дыме и пыли дней. Ты начал в одиночестве. Твой день, твой мир, твой родник в тебе самом. Жизнь коротка. Нужно осесть и написать книгу, чтобы научить людей попроще идти прямо.
Тенже уехали. Я рада, потому что у меня теперь меньше стряпни на кухне, но мне грустно без Виктории, которая со мной купалась. Сейчас я одна с Дени и Блезом. Курт-Вольфы[333] приедут на будущей неделе. Его ты знаешь, Элен его жена, очень симпатичная. Он руководит – издает – новым издательством в Нью-Йорке. Интересный и умный. Он со мной познакомился, потому что хочет издать мою книгу на английском (на французском я подписала договор с Брентано). Но книга еще в пеленках, в колыбельке!
Я хочу рассказать тебе немного о своей книжке, в ней уже пятьсот машинописных страниц. Я их все прочитала Курту Вольфу и одну главу Хичкоку и его жене Пегги. Он тоже захотел. Я читала еще без хорошего французского с грамматикой Бушю и еще одной секретарши. Я выбрала Дени, а не Бретона, чтобы переписать меня по-французски, потому что Андре, несмотря на свой большой поэтический талант, далек от нас, от тебя, который и я тоже. Но дружочек Дени дает мне почувствовать всерьез, что он мне помогает! Может быть, и вправду нужно так мучиться, чтобы творить! Может, он прав! А я хотела роз без шипов! Он пока еще не начал работать, не начал сокращать. Пока все слишком длинно! Если бы я была одна, мне некому было помочь, я бы это сделала и сама. Но у меня такой комплекс неполноценности, что я совершенно уверена (вопреки моему здравому смыслу): если писатель прикоснется к моей книге, она станет замечательной. Но я верю, вопреки огромной разнице между Дени и мной в наших мыслях и чувстве поэзии, что книга станет короче, весомее и соразмернее. Если бы я так не спешила увидеть ее опубликованной, я бы подождала и сделала бы сама все так, как чувствую. Но я слишком переполнена с тех пор, как заговорила об «Оппеде». Ты знаешь, что «Оппед» для меня предлог высказать разные вещи, которые хочется сказать другим, думая, что это что-то новое или полезное. Я очень боюсь мэтра Дени. (Ты знаешь, я спокойно откажусь от публикации своей книги, если мне будут дорого обходиться связанные с ней истории.) Я это много раз повторяла Дени: «Не хотите ею заниматься, бросьте». Когда-нибудь я возьмусь за нее снова. Когда ты вернешься, мы сделаем что-то очень красивое и простое. «Тетради Оппеда – тетради Консуэло». Я немного устала. Я слишком много работаю в своем большом бараке. Если не писать, куда девать свободное время? Горевать о войне? Оплакивать наше с тобой потерянное время, время