— Не просчитайся!.. Еще немного, и Рада совсем вскружит ему голову.
И правда, двадцатишестилетняя Рада просто ела глазами обожателя Марийки.
— Не могу понять,— подчеркнуто громко заметила жена батальонного командира, обращаясь к докторше,— какое может быть местничество между офицерскими женами? Почему полковница должна ехать в переднем экипаже?
Ах, оставь! Неужели ты ее не знаешь? Как-то раз она мне сказала, будто детей у нее не было потому...— понизив голос, докторша начала что-то шептать.— И потом... адъютант ходит к ним каждый вечер... якобы с докладами. Знаем мы эти доклады!
— Вы слышали, Ольга, что Еленка... ну да, та самая... на другой день после свадьбы!.. Он ее чуть не убил. Вот и верь людям после этого! А какой скромницей притворялась, все глаза опускала...
— Чему же тут удивляться, Катерина? Вся в мамашу. Да я давно это знала, но помалкивала. Зачем, думаю, мешать, пусть, думаю, выйдет замуж девушка. Однажды, помню, портниха при мне принесла ей платье, и платье это было ей широко... И вот не прошло трех месяцев с тех пор, как поручик Зоров стал к ним ходить, а она уже не могла застегнуть пуговицы!
— Так ему и надо! Не понравилась ему, видите ли, наша Невяна! Пусть теперь гложет огрызки...
Офицеры пришпорили коней и как сумасшедшие помчались во весь опор. Десятки карих, серых, голубых глаз жадно впились в скакавших всадников. Но вскоре офицеры придержали коней и шагом поехали искать самое тенистое место в роще, где компанию уже давно поджидала повозка с закусками, напитками, посудой и домотканными коврами. Разостлали ковры, расставили рюмки и бокалы, вынули бутылки с водкой и лимонадом и уже хотели было приняться за еду, как вдруг обнаружили, что привезли все, кроме хлеба. Как видно, о хлебе помнят лишь те, кто только им и питается. Женщины надули губки.
Поручик Иванов мигом вскочил на коня. В эту минуту он был похож на Крали Марко[1].
— Куда, куда, юноша? — спросил его один из батальонных командиров.— Или на свиданье спешишь? Хлеб мы найдем в селе. На свежем воздухе деревенский хлеб всего вкуснее.
Иванов бросил взгляд на Марийку и соскочил с седла. Ему вдруг пришло в голову, что во время его отсутствия Марийка останется без защитника: ведь адъютант — это такой тип, что его уже четыре раза переводили из части в часть по мотивам семейных недоразумений, хоть он и холостяк.
В роще расположились по-домашнему, словно она была уготована для них самим творцом. Топтали мягкую траву, лихо рубили шашками молодые деревца и гордо, словно трофеи, подносили дамам срубленные ветки. Лица у всех сияли от удовольствия, как у людей, достигших, наконец, обетованной земли, где, кроме шашек, шпор и вестовых, нет ничего — ни чиновников, ни тем более учителей, которые только и делают, что разглагольствуют о каком-то прогрессе, о движении вперед, как будто на свете может быть лучше, чем теперь. Отовсюду сыпались насмешки и брань по адресу штатских.
— К дьяволу всех этих скотов! — кричал один капитан.— Они забыли про тысяча восемьсот восемьдесят пятый год[2]; не понимают, что, не будь тогда нас — неизвестно, на что они теперь надевали бы свои цилиндры.
— Браво, браво! Ура! — раздалось в роще, и бокалы наполнились снова.
В эту минуту мимо проходил старик крестьянин. Никто и не взглянул на него, как не обращают внимания на ползущего муравья. А старик, напротив, оглядел веселящихся и буркнул себе под нос:
— Опять принесло! — потом махнул рукой, плюнул и направился к деревне.
Водка оказалась столь живительной, что тосты начали произносить задолго до обеда.
Один элегантный майор, с браслетом на руке — сувениром несчастной любви, поднял бокал. Он считался умнейшим человеком в полку, и потому все замерли в ожидании.
— Господа!.. Я не сказал: «дамы и господа», но верю, что прекрасная половина человечества вскоре простит мне эту вольность. Господа! — Еще внушительней повторил он и незаметно опрокинул рюмку в рот. Пришлось налить ее вновь.— Господа! — в третий раз воззвал майор, поднимая рюмку. Какой-то капитан схватил его за руку.—Я пью, господа, за те хрупкие, слабые, деликатные и нежные создания, которые решились разделить с нами нашу бурную жизнь, полную борьбы, лишений, тягот!..
Дальше майор продолжать не мог,— залпом осушив рюмку, он поник головой, выразительно посмотрел на браслет и прослезился.
— Ура! Ура! — загудела роща.
— Браво! Браво!—аплодировали растроганные дамы и особенно барышни.
— Да здравствует полк!
— Да здравствуют офицеры!
— Долой штатские сюртуки!—возопил один поручик, лежавший в траве.
Возгласы «ура» и «браво» поочередно оглашали воздух; недоставало только музыки. Уставшие глотки на минуту замолкли. Командир полка, до сих пор хранивший молчание, воспользовался наступившей тишиной и приказал подать ему бокал.
— Дорогие друзья и подчиненные! Майор Маников хорошо сказал, что мы — идеалисты, идеалисты в полном смысле этого слова. Как таковые, господа, выпьем за здоровье его высочества!
Прогремело такое мощное «ура», что женщины и те невольно стали вторить восторженным кликам. Одному капитану пришла в голову блестящая мысль воздвигнуть на месте пикника небольшой памятник с надписью: «Умирали и будем умирать». Однако тут же начались споры.
Барышни настойчиво требовали украсить надпись венком из незабудок. Некоторые предлагали послать князю телеграмму. К сожалению, водка, хоть запасы ее и были немалые, все-таки кончилась. Наступило молчание. Господа офицеры в большинстве еще не успели напиться, а уже стали клевать носом, умолкли и едва держались на ногах.
Вот почему на месте этого пикника до сих пор нет памятника.
Иванов и некоторые другие офицеры, только притворявшиеся пьяными, переглядывались с барышнями, приглашая их углубиться в рощу. Глазки у девушек вспыхивали, как спички, зажженные в темной комнате. Но вот сидевшая на ковре Марийка поднялась, сказав, что идет в рощу за цветами. Иванов поспешил за ней.
— Мадемуазель, мадемуазель, — шептал он, догоняя ее.
Марийка бледнела, краснела, снова бледнела, а руки у нее дрожали, и вместо цветов она, сама того не замечая, рвала траву.
— Мадемуазель! Я, мадемуазель... ждал, ждал...
В волнении она протянула ему пучок травы вместо букета.
— Мадемуазель... Марийка... я не могу без вас, не могу,— чуть не крикнул поручик, поднося траву к губам.
В кустах кто-то дико взвизгнул... Молодые люди вздрогнули и обернулись. На земле лежала Рада и,.кого - то проклиная, билась в истерике. На крик сбежались почти все женщины и те из офицеров, которые еще держались на ногах.
— Что такое, что случилось?
Увидев целую толпу, Рада зарыдала еще громче. Наконец, одному поручику удалось «привести ее в чувство».
— Что с вами? — нежно спросил он.
— Я увидела змею...
— Какую змею? — удивилась ее сестра.
— Эту ослицу, Марийку,—злобно прошипела Рада. «А все-таки я помешала им объясниться»,— утешала она себя в душе.
Немного погодя Рада окончательно пришла в себя, и поручик увлек ее вглубь рощи, решив доказать, что змеи не так уж опасны, как она думает, и не все они ядовиты.
Он был так любезен, наговорил ей столько комплиментов, что Рада забыла про Иванова и даже перестала злиться на Марийку.
«На что он мне нужен, этот Иванов!» — в последний раз вспомнила она о поручике.
Памятным местом для многих стал этот густой нетронутый лес с той минуты, как зазвенели в нем шпоры и забряцали шашки. Теперь здесь были и «тропинки вздо-
хов» и «полянки сорванных поцелуев», а когда послышались приглашения к обеду, поручик Иванов вышел из чащи с таким торжествующим видом, словно он только что взял штурмом вражеское укрепление.
— Пора в деревню за хлебом! — весело и строго проговорил майор.— Не одной любовью жив человек!
Поручик вскочил на коня и мгновенно скрылся из виду.
А в это время по другой тропинке приближалась веселая и счастливая пара — подпоручик Агаров под руку с мадемуазель Надеждой, свояченицей начальника хозяйственной части полка. Она сияла, как восходящее солнце. Он был слегка смущен.
— В чем дело? — шушукались некоторые офицеры.
Жена начальника хозяйственной части чуть в обморок не упала от радости. Подойдя к компании, Агаров торжественно произнес:
— Господа, позвольте вам представить мою невесту!..
— Браво!..
— Ура!..
— Да здравствуют жених и невеста! — дружно крикнула вся компания.
Офицеры принялись качать жениха; барышни так стремительно кинулись целовать Надежду, словно собирались ее искусать.
«А вдруг и нам на этом пикнике улыбнется счастье?» — говорили их горящие глаза.
Командир полка, снисходительно улыбаясь, осчастливил подчиненного разрешением на вступление в брак.
— Немного поспешили, подпоручик, немного поспешили,— заметил он с улыбкой.
Надежда бросила на него такой взгляд, что полковник прикусил язык и умолк.
— Погодите, я вам покажу, как по рощам разгуливать! — сказал командир батальона Агарову.— Садитесь на коня и марш в другое село за хлебом! Кто вернется первым, того мы обвенчаем раньше, а мальчишник за мой счет.
Невеста Агарова нахмурилась снова, но вся компания поддержала майора, и подпоручик поспешил к коновязи.
— Пусть хоть поцелует невесту на прощанье! — крикнул кто-то.
Надежда покраснела как рак; ей еще не приходилось целоваться на людях.
— Нельзя, нельзя, такие дела без попа не обходятся,— строго проговорил майор; и жених исчез за деревьями, окрыленный светлыми мечтами о будущем.
Два-три нежных взгляда, легкое пожатие руки, розовое платье, мысль об обладании невинной девушкой — и вот перед ним распахнулись райские врата, и он зажмурился от предвкушения счастья. Он не задавал себе никаких вопросов, ни о чем не думал, но перед ним маячила лежащая в траве крошечная ножка, а воображение работало так энергично, что ум ни на секунду не мог сосредоточиться на одной какой-нибудь мысли. Да