— На этой самой скамейке? — улыбнулась Аня.
Девушка, видимо, не торопилась, она положила рядом с собой книги, сумочку.
Вирянов ни за что на свете не поднялся бы с этого места. Обстановка гармонировала с его настроением. Он сидел рядом с Аней, но чувствовал себя одиноким.
София, редакция, литература — все это не насыщало его души.
— Пишете что-нибудь, господин Вирянов?
— Да, много, но начал тяготиться этим. Творчество только обманывает, но не питает сердца. Хочется жить; все жду чего-то.
— Вы — мужчина, а это другое дело. Нам, женщинам, в частности мне, чего можно ожидать? Я убедилась, что здесь мне не место.
Вирянов, что-то чертивший тростью на песке, негромко проговорил:
— Да, София не для вас.
— Не правда ли? А почему и вы так думаете? — спросила она.
— Вы здесь чувствуете себя гостьей, вас тянет домой.
— Вот я и хочу уехать.
Он растерянно взглянул на нее.
— А университет?
— Я все равно не выдержу — до окончания еще три года. Да и к чему кончать университет? Заниматься я могу и дома. Там я работала больше, а здесь стала лентяйкой.
— Зачем же вы тогда приехали сюда?
— Родители настояли. Хотели даже послать меня в заграничный университет.
— Очевидно, они вас очень любят?
— Ведь я у них одна, балованная дочка.
Как ему хотелось сказать, что есть на свете такой человек, который любит ее больше, чем родители.
Мысленно он шептал ей слова нежного признания, а с языка срывалось другое:
— Вы удивительная девушка.
— Почему?
— Ничуть не похожи на своих подруг. София их окрылила, они упиваются жизнью; а вы от нее бежите. У вас, наверное, есть на это какие-нибудь очень важные причины?
— Я понимаю, на что вы намекаете. Нет! Ничего подобного не существует, — ответила она спокойным и серьезным тоном.
— Значит, вы уедете?
— Да. Я не рождена для больших городов, они меня пугают.
Вирянов задумался. «Вот она, жизнь! А счастье было так возможно, так близко! Немного погодя она уйдет, потом уедет и — конец...»
Он поднял голову и заметил, что она за ним наблюдает. Какой милой она показалась ему в эту минуту.
— Мадемуазель,— прошептал Вирянов.
В голосе его звучала почти детская мольба.
— Да?
— Вы исполните одно мое желание?
Взгляды их встретились.
— Исполните?
— Да, — решительно ответила она.
Он взял ее руки и нежно стиснул их.
— Благодарю, благодарю вас, мадемуазель Аня; простите, что называю вас так. Но как вы могли сказать «да», не зная, чего я хочу?
— Я знаю это...
— Неужели?
— Вы хотите, чтобы я не спешила с отъездом.
— Да, да, да...
— Я еще не решила окончательно... Боже мой, скоро час! Как я опоздала! Хозяйка ждет меня к обеду. Мне еще никогда не случалось опаздывать. Пойдемте!
Вирянов проводил ее до дому и простился с нею.
— Заходите как-нибудь и принесите свои рассказы,— смущенно пролепетала Аня, поднимаясь по лестнице.
Вирянов стоял у наружной двери. На верхней ступеньке девушка остановилась и оглянулась.
— До свидания! — весело крикнула она и скрылась за дверью.
Вирянов сидел у себя в кабинете в самом радостном настроении. Ему не работалось. Хотелось уйти куда-нибудь подальше от города, уехать с компанией. Но не кутить там, а сидеть среди веселой, довольной молодежи и мечтать об Ане.
Собрав разбросанные листы рукописи, он положил их в ящик письменного стола и запер его на ключ. Он писал большой роман, делал для него заметки. Но сегодня Вирянова не интересовали его герои и героини. Роман — это все-таки та же жизнь. А сейчас молодой человек витал высоко над землей.
Он вышел на улицу. Погода была чудесная. Вирянову казалось, что иначе и быть не может.
Он направился было в Борисов сад, но дошел до Орлова моста и вернулся.
Смеркалось. Вспыхнуло электричество. Вирянов зашел в кафе «Братский труд». Там он встретил знакомых — писателей, артистов, дилетанток, студенток.
— А, господин редактор!
— Присаживайтесь!
— Что новенького?
— Кажется, назревает министерский кризис?
Вирянов улыбнулся. Раньше он завидовал этим людям, считал их выше себя. Сегодня снисходительно посматривал на всех. «Но счастье ли это? Каждый день одно и то же!..» Все эти девушки — одни с сигаретами в зубах, другие с бокалами в руках — не возбуждали в нем ни вдохновенья, ни желаний, ни сострадания. Напрасно его друзья бравировали своей близостью с ними. Девушки были еще молоды, свежи, но не умели себя держать, волосы на их изящных головках были растрепаны, а глаза горели от вина. В клубах окутавшего их табачного дыма Вирянов видел улыбающееся личико Ани, остановившейся на лестнице. «Что-то она делает? Читает, думает о доме? Или...» — Он не посмел докончить свою мысль.
Закурив сигарету, он заказал себе бутылку фруктовой воды. Вино и водку он теперь пил редко; не потому, что берег здоровье, считался с моралью или экономил деньги,— нет: он знал, что в порядочном обществе винный запах считается неприличным. А вокруг него шумели, смеялись, спорили.
Вирянов размышлял.
Почему эти прелестные создания, эти вольные пташки уже не волнуют его? А ведь еще совсем недавно он многое отдал бы за близость с любой из них. Неужели у этих девушек нет сердца? Привязаны ли они к чему-нибудь? Болтают о политике, выставках, склоках в театре, связях в опере, долгах, охоте, — но почему они так ко всему равнодушны? Или, может быть, это только здесь, на людях, они такие, а где-то в другом месте, наедине, в укромном уголке, перерождаются? Но нет, ничего такого нельзя прочесть в их глазах. С мужчинами они только шутят, — они не жены, не невесты, не любовницы и не подруги; они делают эксперименты, устраивают что-то вроде «репетиций семейной жизни». У каждой, наверное, хранятся в чемоданчике пачки писем, альбомчики со стишками доморощенных поэтов. Но здесь, вдали от патриархальных гнезд, они смело собирают плоды с запретного древа и не печалятся. Столица все простит.
Кончив университет, девушки разлетятся по всей Болгарии и снова станут вести себя, как прежде. Теперешним поклонникам их тогда не узнать. Достанут пожелтевшие альбомчики с заплесневевшими цветами и стихами и будут рассказывать наивным провинциалам о болгарском Вавилоне, об этом бурном море, где выплывают на поверхность лишь сильные натуры. Провинция доверчива, скучна, свободную любовь там преследуют, высшее образование ценят не так, как в столице.
Вирянов, задумавшись, и не заметил, что мадемуазель Ася, с которой он недавно познакомился, не спускает с него глаз. Ее сосед, уже изрядно подвыпивший, злобно поглядывал на нее и шипел:
— Я... это самое... не позволю... и точка!
— Вирянов! — крикнула Ася, обиженная его невниманием.— Когда же, наконец, вы сделаетесь настоящим столичным жителем?
Все расхохотались. .
Вирянов смутился. Это придало Асе смелости.
— Вы, наверное, до сих пор получаете письма из родных мест?
— Да, от матери.
— Нет, я говорю про другие письма, про те, что с вложенными локонами и фиалочками, со следами слез...
— А разве они мешают мне стать столичным жителем?
— Объясню потом. Запомните мои слова: скромность вас погубит.
— Очень жаль, мадемуазель, что я не могу сказать вам тоже самое.
— Браво, браво, Вирянов! — раздалось вокруг.
— Съела? — шепнула Асе подруга.
Ася не смутилась.
— Господин Вирянов, проводите меня домой! Мой ревнивый рыцарь напился и заснул.
— С превеликим удовольствием.
Пьяный открыл глаза.
— Кто это собирается уходить?.. Я тут, тут и останусь! Никто ни с места!
Но Ася наотрез отказалась остаться с ним. Друзья подхватили пьяницу под руки. Он упирался, бранился, угрожал. Кое-как его втиснули в экипаж и увезли домой.
Вирянов ушел с Асей. Она всю дорогу болтала без умолку.
— Вы всегда такой с женщинами? Со всеми?
— Какой? Я вас не понимаю.
— А еще писатель! — презрительно процедила Ася,
Они дошли до ее дома.
— Зайдите, если хотите; я сварю вам кофе.
— Мне что-то спать хочется.
— Вот так комплимент!
— Прощайте!
— Не прощайте, а до свидания!
Вирянов свернул в тот квартал, где жила Аня. Он с удивлением вспомнил о своем поведении в этот вечер. «Что со мной? Такая веселая, нежная девушка, а я?.. Да, мы, мужчины, жестоки, как янычары. Ася такая красивая! Жаль, что от нее за версту пахнет кабаком и мужской компанией... Но Аня! Милая Аня...» — шептал Вирянов.
Звезда Вирянова поднималась все выше.
Теперь он жил в доме редакции «Болгарского голоса», на одной из лучших улиц столицы. Комната у него была большая, светлая, с балконом.
Вышел в свет изящный томик его рассказов.
С Аней Вирянов встречался почти каждый день. Когда вышли его рассказы, он трепетно и благоговейно преподнес ей экземпляр, специально для нее переплетенный, с ее именем на корешке. Аня раскрыла книгу и прочла посвящение: «Милой Ане Царевой — мечте моей жизни». Никогда еще не испытанный, сладостный испуг охватил ее.
Краска смущения залила ее лицо.
— Что с вами? — тревожно спросил ее Вирянов.
— Ничего! Боже мой!.. Книга отпечатана и...
— И что? Что вы хотите сказать?
— Люди... все... в Софии... и там, у нас, прочтут посвящение...
— Вас оно обидело? — ужаснулся он.
— О нет! Но это слишком большое счастье, господин Вирянов.
Ее грудь высоко вздымалась от волнения. Аня взглянула на Вирянова, и в ее взгляде было больше вдохновения, чем во всех его рассказах.
— Аня! — прошептал он и припал к ее плечу.
Томик рассказов упал на землю.