и напился он сегодня так, как никогда еще не напивался.
Прошло полчаса, и первым вернулся поручик Иванов.
Он был взбешен и громко ругался:
— Вы только представьте себе: эти мужики твердят, будто у них нет продажного хлеба!
— Что за безобразие! — воскликнул недовольный командир полка.
— Я предлагал им по леву за килограмм, так и слушать не хотят. Затвердили свое: «Нет и нет»... Вот болтают иные, что, дескать, крестьянин у нас живет бедно,— а лев за кило хлеба получить не желают. Устроить бы им хорошую порку, этим мужланам, чтоб запомнили!.. И такая там мерзость кругом,— продолжал Иванов,— противно даже подойти к ним... живут, как свиньи... ребятишки сопливые...
— Фи! — брезгливо фыркнула полковница, а за ней докторша и, наконец, остальные дамы.
— Дети прямо перед дверьми...
— Довольно, довольно, довольно! — замахала рукой майорша.— Я скорее умру с голоду, чем соглашусь есть их хлеб... Фи!..
— Сам виноват! — проговорил один молодой капитан.— Предлагаешь деньги там, где надо требовать властно и авторитетно... Дайте мне десяток солдат, и я вам все село сюда пригоню. С этими скотами надо объясняться не словами, а кулаками.
— Очень уж ты храбр, господин капитан,— сказал Каридов, самый молодой подпоручик в полку, один из тех людей, которые сделались офицерами вопреки своим убеждениям.— Ишь какой смельчак! Почему бы не попросить хоть две-три роты? Жаль, что в мирное время не дают орденов за храбрость.
Капитан сдвинул брови, но не огрызнулся,— видимо, только потому, что был не очень пьян.
— А все-таки, господа,— вмешался начальник хозяйственной части, посматривая на командира полка,— придется, очевидно, посылать за хлебом в город.
Командир кивнул головой в знак согласия; и спустя несколько минут повозка помчалась в столицу.
В ожидании хлеба все принялись перестилать ковры к обеду. И тут полковница принесла для себя складной стул, чем привела в бешенство докторшу и жен батальонных командиров.
—Можно подумать, что мы не догадались захватить с собой такие же стулья,— перешептывались они.— Ну к чему она его притащила?.. Лишь бы пофорсить!
— Чтоб я еще раз поехала на пикник с этой женщиной, да я лучше...— шипела докторша.
— Вы только взгляните на жену Драганова: опять в старых, заплатанных ботинках... До каких пор она будет носить это старье!
— Нет, нет, нет, как хотите, а это разврат: пошла с ним вдвоем в рощу, бог знает куда и зачем, а возвращается невестой! Что могут подумать люди?
— Скандал! И так ведет себя шестнадцатилетняя девчонка. До чего же она дойдет?
— Кому это шестнадцать лет? — взвизгнула полная капитанша.— Да ведь она кончила гимназию вместе с Тинкой. А Тинка уверяет, будто десятого августа ей исполняется девятнадцать лет, хотя мне отлично известно, что два года назад ей десятого августа стукнуло двадцать.
— Вы заметили, как он раскраснелся? А ведь погода прохладная, да и роща тенистая.
— Мы не так выходили замуж,— заключила докторша, вспомнив, как пивала сладкую наливку и родила ровно через девять месяцев после обручения.
В то время как дамы сплетничали, Агаров въезжал в село. После шума на пикнике его здесь поразила необыкновенная тишина.
Первым, кто ему встретился, был крепкий деревенский парень лет восемнадцати.
— Добрый день,— поздоровался подпоручик.
— Добро пожаловать,— ответил парень,— зачем изволили приехать в наше село?
— За хлебом.
— За хлебом? — насмешливо и удивленно переспросил парень.— Неужто пришел и ваш черед хлеб искать? Ведь вы офицер?
— Да.
— Как же так? Неужто в городе хлеба не стало?
— Просто мы позабыли его захватить.
— Ага!.. Ты не из тех ли, что наш лес портят?
Агаров вспомнил о том, что было в роще, и ответил небрежным тоном:
— Пустяки, заплатим за все.
— Заплатите!.. Кто кому заплатит?
— Мы вам; приходите потом, разберемся...
— Так ведь это уже не наш лес.
— Чей же он?
— Дьявол его знает! Мы считаем его своим, соседнее село — своим, но правительство не выпускает лесок из своих рук. Пятый год судимся, а пока суд да дело, никто не смеет и дерева срубить; только министры ездят сюда охотиться, да вот вы сегодня, потехи ради, молодые деревца посекли... Конечно, ваши грехи господь не записывает, как говорит дед Кочо, да и штрафа с вас не берут... Прощенья просим, господин,— закончил парень,— а хлеба у нас и не ищи; хватит издеваться над нами...
И парень свернул в узкий проулок.
Агаров покачивался в седле, потому что хмель его еще не прошел, и никак не мог сообразить, что же делать дальше.
То ли почувствовав состояние всадника, то ли инстинктивно, конь решил вернуться в рощу.
— Агаров едет! — зашумела вся компания.
— Агаров!.. Тоже без хлеба!
— Гнать его прочь!
— Ура!
— Да здравствует предприимчивость!
— Браво!
— Да здравствует кулачная расправа!
Агаров подъехал, но никто не спросил его о хлебе. У него уже мелькнула надежда, что хлеб привезли, но в это время с опушки послышалось погребальное пение: из села несли покойника.
Шествие, по традиции, остановилось возле одного большого камня.
— Помяни, господи, раба твоего...— монотонно затянул поп.
— Ура!.. Браво!..— неслось с полянки.
— Хватит умствовать! Да здравствует шашка!
— Ура!
— Похороны рядом,— напомнил гулякам Каридов,— замолчите хоть на минуту, покойника ведь несут.
— А мы разве не умрем? — крикнул молодой капитан и повалился под дерево.
— Ура! Браво! — гремело в роще.
— Батюшка, не останавливайся здесь,— попросил кто- то из провожавших покойника.
— Почему?
— Да потому,— громко пояснил дед Кочо,— что, когда ревут ослы, покойник вампиром становится.
Шествие двинулось дальше.
— Долой материализм! — ревел пьяный капитан.
— Свинья! — с язвительной отчетливостью проговорил Каридов.
— Свинья? Кто свинья?!—подскочил к нему молодой капитан.— Кто? Повтори — кто?
На шум сбежалось человек десять. Полковнику пришлось вмешаться.
— Подпоручик Каридов, запрещаю вам разговаривать, слышите? Я вас арестую!.. Сию же минуту отправляйтесь в город!
Каридов встал и оглянулся кругом,— никто ему не сочувствовал.
— Ольга,— обратился Каридов к девушке, с которой обручился, когда был еще юнкером,— садитесь со мной в экипаж, уедем вместе.
Сестра девушки толкнула ее и зашептала:
— Ему не служить больше...
— Ольга, Ольга! — звал Каридов.
— Без сестры я не могу уехать,— ответила ему невеста.
Каридов вскочил на коня, повернулся к офицерам, плюнул и шагом выехал на шоссе.
— Я тебе говорила, Петр, что не надо нам ехать на пикник,— заметила жена одного батальонного командира мужу.— Я тебя предупреждала, что этот Каридов будет целыми часами болтать, что народу-де есть нечего, и он вконец истреплет мне нервы!
— Я проучу этого мальчишку, я ему покажу! Под суд, под суд этих мерзавцев! — кричал командир полка.
Пикник расстроился, никому уже не хотелось кричать ни «ура», ни «браво»; а когда экипажи потянулись в город, полковница сказала:
— Чтоб его черти забрали, этого Каридова, всегда он портит нам удовольствие! Можно подумать, будто это по нашей вине народу есть нечего...
И по знаку разгневанного полковника экипажи быстро покатили в столицу.
ВЕСТОВОЙ ДИМО
Прошел уже целый час, если не больше, с тех пор как личный состав батареи построили в ожидании командира; но он все не появлялся. Давно уже скомандовали «вольно», а новобранцы, стоявшие на левом фланге, взволнованные и озабоченные, боялись шелохнуться. С минуты на минуту должно было выясниться, где и кем каждый из них будет продолжать службу.
«Шпорником бы назначили!» — мечтал один.
«Только бы не ездовым!» — опасался другой, уже видевший в манеже, что значит ехать на неоседланном коне.
«Кого назначат писарем?» — с волнением гадал третий.
Остальные ни о чем не мечтали и ничего не желали, и лица у них были темнее тучи; строй напоминал групповую фотографическую карточку, снятую перед генеральным сражением.
Ряды зашевелились; появился фельдфебель, требовавший, чтобы солдаты отвечали ему на приветствие, если поблизости не было офицеров.
Заметив издали приближавшегося подпоручика, он с необычайно важным видом поздоровался с солдатами.
— Смирно!.. Равняйсь!.. Живот подбери!.. Смирно! — загремел он и отдал честь подошедшему подпоручику, но с таким пренебрежением, словно хотел сказать:«Много вас таких молокососов!» Подпоручик здороваться с солдатами не любил.
Вскоре появился и поручик, имевший привычку повторить по нескольку раз: «Здравствуйте, богатыри!» Этот вечно был недоволен ответом на свое приветствие. «Опять тянут... глотают слова,— придирался он к фельдфебелю,— а иной раз и не разберешь, мямлят они или торопятся. Форменный разнобой!»
— Здравствуйте, богатыри! — повторил он с раздражением.
— Здравия желаем, господин поручик! — устало ответили солдаты.
— Вот так! — самодовольно проговорил, наконец, новоиспеченный поручик.
Старший офицер еще за пятьдесят шагов сделал знак рукой, чтобы команды не подавали. Минувшей ночью он проиграл двухмесячное жалованье, и никакие пожелания здоровья не могли вернуть ему ни гроша; кроме того, в одной батарее уже знали, в других догадывались, какое у него «здоровье».
Прибыл, наконец, и командир батареи. Командир! Полновластный начальник всей батареи! И прикатил он в собственном экипаже, новеньком, чистеньком, блестящем, приобретенном всего неделю назад. Писарь, фельдфебель и старший офицер поспешили к зданию полковой канцелярии, у которой командир батареи всегда останавливался, чтобы обменяться двумя-тремя словами с адъютантом и пошептаться с казначеем, и лишь спустя полчаса направиться на батарею. Тогда старший офицер с особенным удовольствием отчетливо и громко командовал грозным для солдат, сладостным для командира тоном: