Почему же сейчас им овладело безразличие? Потому что он хорошо устроился? Нет. Потому что состарился? Да. Пришли ревматизм, одышка и недовольство собой. Он все отдал за идею, а из народного богатства взял не больше того, что причитается каждому. Умрет он более бедным, чем родился. Он отказался от личной жизни во имя чего-то возвышенного, а если делал зло, то лишь себе самому... Разве он не заслужил права хотя бы на покой? Он не состарился духом. Нет! Бренная плоть его уже не годится для баррикад, однако он еще способен ненавидеть и наглых собственников и ренегата- полицейского.
Жизнь глумится над нами не только в горе нашем, но и в радости.
Совершенно неожиданно жена Скалова получила письмо из родного города. Оказалось, что самая старая из ее теток, на редкость скупая женщина, скончалась. Желая наказать своих сестер, она все свое имущество завещала Скаловой. А имущество это состояло из виноградников, бахчи и дома с огромным двором, выходящим на главную улицу. Каждый квадратный метр такого участка земли стоит тысячу левов.
У наследницы закружилась голова. Она хорошо знала -владения тетки, цена им переваливала за миллион. Подруга марксиста торжествовала.
Он тоже потерял почву под ногами, почувствовал себя виноватым. И все ему вспоминалась ария из оффенбаховской оперетты: «Я царь... царь... муж царицы!»
Супруга «царица» повысила тон. Она перестала говорить «мы», все только: «я сделаю... я думаю... я хочу..; я не хочу!..»
Скалов воспользовался этой резкой переменой.
— Слушай, дорогая! Делай, что- хочешь, а я не хочу иметь никакого отношения к этому наследству.
Взволнованный, он вышел из комнаты.
Спокойная жизнь для него кончилась. Только этого еще не хватало, чтобы он, Скалов, вынужденный получать пенсию от ненавистного, государства и переводить бульварные романы, распоряжался чужими миллионами!
«Чего он ломает комедию? — размышляла его жена- капиталистка.— Бывало, нам сотню левов негде было занять, а теперь, когда с неба свалились тысячи, он возмущается... Идеи идеями, а тут миллион... Целый миллион!..»
У нее мелькнула дерзкая мысль: а не пришла ли пора пожить в свое удовольствие?
Миллион! Она даже вздрогнула. Она знает людей, думала она, особенно мужчин. Каждый из них способен обвести: тебя вокруг пальца. Разве найдешь спутника жизни надежнее Скалова?
Госпожа Скалова отбыла в родной городок. Муж наотрез отказался ее сопровождать.
— Почему?
— Наследство получила ты, а не я.
Он теперь жил один и не знал, чем заняться. Почувствовал себя человеком, заброшенным на. необитаемый остров; связи его со столичными знакомыми давно были порваны. Квартира снова стала походить на жилище холостяка. По утрам он не завтракал. Обедал в харчевнях. Ночи проводил, как узник, в одиночке. Наконец, эта одинокая беспорядочная жизнь ему осточертела. А жена писала ему, звала его приехать к ней, и лишь амбиция не позволяла Скалову уступить ее просьбам.
Но вот он получил телеграмму: «Больна», и обрадовался: наконец, явилась уважительная причина для отъезда.
Он приехал в городок, где находилась его жена.
После долгой жизни в Софии он не мог надышаться свежим воздухом. Все радовало — патриархальный дом с просторными светлыми комнатами, огромный запущенный сад, навевавший дремоту и лень. Скалов, доселе не знавший идиллической сельской жизни, теперь полюбил простор больше комфорта. Он возненавидел столицу и ее набитые озлобленными людьми тесные конурки, где не всем хватает места, где, так же как на Орландовском кладбище, на учете каждый метр. Он часами сидел в тенистом саду, забыв об идеях, о принципах, и размышлял только о том, как лучше устроиться здесь. «Посадить цветы, фруктовые деревья... Беседку можно превратить в летний кабинет. В глубине двора устроить курятник — всегда будут свежие яйца...»
Старое, чужое гнездо возбудило в нем жажду — не наживы, нет,— полного покоя. Пожить бы без хозяина, без квартирантов,— подальше от зловещего, бессмысленного шума жизни.
Как-то вечером, полушутя, полусерьезно, он сказал жене:
— А знаешь, Мара, если мы сделаем тут небольшой ремонт в софийском духе, из этого домика дворец получится...
— Что? Остаться в провинции? Ни в коем случае! — отрезала хозяйка.
Скалов галантно поклонился.
— Воля твоя. Хозяйка — ты.
— Продам все и куплю квартиру в столице. Я уже присмотрела одну, неподалеку от Докторского памятника и от бульвара патриарха Евтимия[44]. Второй этаж, солнечная сторона, окна выходят на юго-восток. Строить дома поблизости запрещено, чтобы не заслонять света.
«М-да ... начинаем требовать солнечной стороны... юго-востока».
Перспектива жизни в Софии встревожила его не на шутку.
После этого разговора Скалов с грустью прошелся по саду. Пришлось отказаться от мечты о летнем кабинете и свежих яйцах. Хозяйка — она. Она — сила. А он как был ничтожеством на государственной службе, так и остался.
Единственный когда-либо возникавший у него фантастический план рухнул.
— Запомни раз и навсегда: в собственную квартиру я не поеду!
— Уж не думаешь ли ты меня бросить?
— Ты и до этого доведешь.
— Ненормальный! Значит, если бы наследство получил ты, я не должна была бы им пользоваться?
— Оно твое, а это другое дело.
Жена разозлилась.
— Почему? Разве мы не люди? Ну скажи, что же мне делать с этими деньгами? Подарить их твоей партии или раздать бедным? Ну, отвечай! Мы с тобой муж и жена или нет? Может быть, ты и этого не признаешь?
Веки ее дрогнули; она действительно не понимала мужа. Она опустилась на кушетку и заплакала:
— Я так радовалась, что наконец-то мы будем жить по-человечески... и вот...
Этого Скалов не ожидал. Он подошел к жене. Ему стало жаль ее. Он понял, что вел себя грубо. «Другая давно бы меня бросила»,— подумал он и погладил жену по голове.
— Успокойся! Ты ведь знаешь, как я к тебе относился до того, как ты неожиданно получила наследство. Тогда мы были равны.
— Неправда! Моя пенсия больше твоей.
— Но ты и тратишь на себя больше.
— Ах, так! Ты меня упрекаешь?
— Не будем говорить об этих мелочах. Но согласись, что я попал в щекотливое положение. Откровенно говоря, мне лично менять квартиру не нужно.
Она встала с торжествующим видом.
— Как ты сказал?.. А разве не ты предлагал отремонтировать старый дом «в софийском вкусе»?
«Не могла не наступить на мозоль»,— подумал он.
— Это разница. Но если я, Скалов, буду жить в роскошной квартире, иметь текущий счет в банке — хоть
это и не мои деньги,— как же мне тогда смотреть в глаза людям?
— Вечно думаем, что скажут люди! В квартире жены ты жить не хочешь, а пенсию от государства берешь!..
Теперь она разбередила старую рану.
— Хорошо, хорошо... что с тобой делать! Некоторых вещей ты никогда не поймешь... Но запомни, что я буду жить у тебя, как у квартирохозяйки. Всю свою пенсию буду тебе отдавать за квартиру и стол.
— Согласна! Зря ты так шумел. В конце концов я ведь и вправду хозяйка, все здесь мое. Надеюсь, ты не требуешь, чтобы деньги у нас были раздельные? — с улыбкой спросила она, довольная одержанной победой.
Хозяйка заканчивала убранство квартиры. Все здесь было новенькое; старую мебель вынесли на чердак. Так фельдфебель, произведенный в офицеры, с презрением выбрасывает своего старого верного спутника — поношенную гимнастерку.
Скалов наотрез отказался помогать жене.
— В этих делах я ничего не понимаю, и не мое это дело!
Однако он с наслаждением приходил в столовую и садился обедать или ужинать за огромный стол, накрытый не затасканной клеенкой, а белоснежной скатертью. В столовой стояли удобные стулья с высокими спинками и буфет. Балкон был украшен цветами.
Наняли прислугу. Впрочем, Скалов заявил, что не нуждается в услугах и не желает никаких перемен в своем кабинете. Жена его всерьез рассердилась.
— Прости, пожалуйста! А что скажут знакомые? Сама, дескать, обставила свои комнаты по-барски, а муж сидит, как писарь, за канцелярским столом!
Но Скалов ничего не хотел слушать.
— И что ты за человек! — с раздражением закричала она.— Нашей читальне я пожертвовала десять тысяч левов, а для тебя не могу купить приличный письменный стол?
Скалов безнадежно махнул рукой.
— Не хватает только одного — приемов.
— Погоди, придет время — и приемы будем устраивать.
Она одна отправилась по магазинам. Выбрала дорогое бюро, ковер, кожаный диван, даже корзину для бумаг.
Спустя несколько дней жена Скалова, войдя в кабинет, застала мужа за какой-то работой.
— Что ты делаешь?
— Тебе — твое, мне — мое.
И тут она увидела — вернее, узнала — «ленинский уголок», такой же, как в прежней квартире, только более нарядный.
— Брось это ребячество! Тебе оно уже не к лицу,— проворчала она.
Она позвала прислугу, и убранство злополучного «уголка» тоже вынесли на чердак — туда, где валялась старая мебель.
— Ну и пускай! — пробормотал смущенный Скалов.— Ничего ты этим не изменила! Мой «ленинский уголок» здесь! — и он указал рукой на сердце.
Так инвалид еще долго после ампутации продолжает ощущать потерянную конечность.
Жена не стала с ним спорить. Скалов вышел на балкон. Отсюда открывался вид на Витошу, Драгалевцы, Бояну [45], из окон старой квартиры их нельзя было увидеть. Он облокотился на перила балкона и, повернувшись влево, увидел полицейский участок. «Ну и выбрала местечко!»