Подошла Мара.
— Красивый вид, не правда ли?
— Лучше всего, что под носом у тебя полиция..?
— Теперь тебе нечего ее бояться.
Он нахмурился еще больше.
Один бывший однокашник и приятель Скалова, капиталист и банкир, который, еще будучи гимназистом, получил после смерти отца миллионное наследство, следил за жизнью своего товарища. Сейчас он торжествовал. А бывали минуты, когда под влиянием встреч и разговоров со Скаловым он начинал думать о своем богатстве. Как только он открывал дверцу огромного сейфа в своей конторе, ему там нередко мерещился какой-то призрак, который глухо спрашивал: «А не слишком ли много здесь денег для одного человека?» И все он чего-то боялся. Не воров, нет, — боялся неизвестности, страшной и близкой. Нынешний Скалов его успокоил. Если так, значит перед золотым тельцом все равны. Его, банкира, обвиняют в ростовщичестве. Правильно. Он с детства породнился с деньгами. А сколько благодеяний сделал он и своим и чужим! И на опыте убедился, что лучше быть вечным кредитором, чем должником. Можно отказаться от всего — от выпивок, от карт, от карьеры, от любимого призвания, отречься от своих родителей, национальности, религии. Мать, ослепленная страстью, способна бросить даже своих детей. А кто когда-нибудь отказывался от денег? Даже самая целомудренная девственница, самый испытанный бессребренник вздрагивает, услышав звон монет... И вот банкир решил навестить Скалова, чтобы посмотреть на его новую обстановку.
Не успел он войти, как Скалов почувствовал, что гость в глубине души злорадно смеется над ним.
«Вельзевул!» — подумал он.
— Ого!.. Поздравляю, поздравляю!.. Я уверен, что теперь уж мы с тобой найдем общий язык.
Скалов вскипел, но сдержался: Юпитер не должен сердиться. Он принудил себя говорить спокойно.
— Меня нечего поздравлять. И вряд ли мы когда- нибудь поймем друг друга даже в этих палатах. Я здесь всего лишь скромный квартирант.
— А все-таки есть кое-какая разница между квартирой с балконом, мягкой мебелью, цветами и полутемной мансардой по соседству с господом богом. Н-да... от государства — пенсия, от супруги — шикарный кабинет... А идейные друзья в это время или голодают на свободе, или питаются в тюрьме... Лев, состарившийся в клетке, даже рычать, как видно, разучился.
Скалов начал раздражаться.
— Не злоупотребляй моим терпеньем, второй Каталина! Ты не имеешь права меня упрекать!.. Ты — паразит от колыбели до могилы. Капитал в банке, собственные дома, магазины в столице, поместья в провинции... А почему ты во время войны не пошел на фронт защищать свои богатства? А вот я и другие, вроде меня, не признающие ни отечества, ни воинской повинности, не имеющие даже клочка земли,— мы сражались за твое имущество.
Капиталист снисходительно улыбнулся.
— Тут вам гордиться нечем, это для вас минус. Царей отвергаете, а фельдфебелей признаете. Это компромисс, дорогой мой!
— А ты способен на такие компромиссы, за которые надо расплачиваться не деньгами, но кровью или жизнью?
Гость налил себе водки и поднял рюмку:
— За новую квартиру!
Комфортабельная собственная квартира уже не удовлетворяла супругов. Им чего-то недоставало. Они всегда были одни, никому не нужные старики. Раньше они вечно были заняты поисками денег, она хлопотала по хозяйству, он переводил романы, а теперь день казался им бесконечно длинным.
Однажды вечером, улегшись спать, они долго не могли уснуть.
— Знаешь, Коля, что я придумала?
— Расскажи. Я тоже кое-что придумал.
— Расскажи ты.
— Нет, сначала ты.
Они даже поссорились. Верх одержала она.
И вот оба они решили взять на воспитание девочку из сиротского дома. Жена почувствовала потребность в сильных чувствах, ей захотелось заботиться о ком-то. И Скалов мечтал о том же. Он хотел воспитать для Болгарии нового человека!
Девочку удочерили. Было время, когда Скалов с ненавистью косился на упитанных буржуазных сосунков, лежащих в элегантных колясочках на резиновых шинах. Теперь он сам катал такую же коляску в Борисовом саду. Он дрожал над этим чужим ребенком и не обращал никакого внимания на окружающую его ненавистную толпу, не замечал того, что сам растворился в ней, как капля воды в луже.
Скалов на балконе. Перед ним необъятный простор. Веет легкий ветерок. По тротуару снуют прохожие. Некоторых он знает. «Вон у того пять ртов, пенсия — меньше моей, а живут в двух комнатушках». Прогремел трамвай. Навстречу мчится другой. На передних площадках вагоновожатые — сосредоточенные, неподвижные, как истуканы. А Скалов сидит в мягком кресле; перед ним стоит столик, на столике кофе, газеты с последними сообщениями о чужих несчастьях... Скалов курит; он изменил старой привычке — теперь не режет сигареты на половинки. «Д-да... Не зря люди делают подлости. Не каждому выпадает счастье пожить в такой обстановке».
Два полицейских вывели кого-то из участка. Скалов узнал молодого наборщика, соседа по старой квартире. «Опять зацапали».
Юноша поднял голову. Их взгляды встретились. Глаза арестованного гневно сверкнули. В тишине громко и отчетливо прогремело:
— Ренегат!
Полицейские прикрикнули на него:
— Не смей оскорблять мирных граждан!
Скалов вспыхнул. Ему показалось, что он получил пощечину. Он оглянулся кругом. На улице сейчас не было ни души. Жена его куда-то вышла.
У Скалова потемнело в глазах. Он встал и ушел в комнаты. Все ему чужие и особенно жена — бог знает, каким образом она затесалась в его жизнь. В молодости он отворачивался от влюбленных в него красавиц, а теперь продался за несколько спокойных лет. Что у него общего с ней? Не кабинет и не спальня — только кошелек и кухня.
— Подлец! — выругал он самого себя.
Он вышел из дома, громко хлопнув дверью, и направился к семинарии.
«Малый прав!.. Мое место если и не в тюрьме, то уж, конечно, не на балконе, с которого можно спокойно наблюдать, как власти ловят моих учеников».
Только теперь он осознал свое ничтожество...
Он вернулся домой, чтобы рассечь гордиев узел. Ему было тяжело получать пенсию за службу буржуазному государству и пользоваться богатством нелюбимой жены... да... Но ведь она тоже ни в чем не виновата...
И он решил мирно разойтись с ней.
Жена заметила что-то неладное в его поведении. «Опять, наверное, социалисты!.. Ох, уж эти мужчины! Насколько они мельче нас, женщин!»
Временами ему казалось, что порвать с женой можно очень легко, без всяких объяснений. В ее отсутствие он принимался укладывать свои книги и скромный гардероб, потом садился и растерянно думал: «Опять хозяйки, соседи-квартиранты... И все-таки надо поскорее развестись. Казалось бы, все так естественно,— и в то же время получается какая-то глупость, ребячество».
Однажды он случайно встретил старого товарища и единомышленника, когда-то выбранного депутатом от своей партии.
— Что новенького, Скалов?
— Ухожу от жены.
— Почему?
— Она получила миллионное наследство...
Приятель бросил на него встревоженный взгляд, ничего не сказал и отошел.
После многолетнего воздержания Скалов вновь решил искать утешения в вине; он зашел в третьеразрядную корчму,— в ней не было ни членов его партии, ни представителей враждебного лагеря, сидели только просто пьяницы. Острый запах спирта напомнил ему о прошлом. Тогда его считали погибшим человеком. Близкие, друзья называли его идеалистом, знакомые — алкоголиком. А он только сейчас понял, что погиб, что изолгался. Прежде он пил, чтобы забыться, оторваться от невыносимой действительности; сегодня — чтобы забыть самого себя. Он знал, что вино не поможет, и все-таки обманывал себя и пил, лишь бы утишить боль. Утром он чувствовал себя хуже, чем после скотских объятий продажной женщины. В такие минуты мир казался ему страшнее того хаоса, какой был до его сотворения. «В нем нет равенства»,— думал Скалов. При любом режиме одни наживаются, не брезгая никакими средствами, другие вечно бедствуют. Хоть и будешь их кормить, они все равно ни на что не годны. Идиоты! И он такой же Дои Кихот! Добровольно отказался от земных благ, отрекся от старого бога, сотворил себе новый кумир, а когда наступил час испытаний — не выдержал.
Ему бросили оскорбительный упрек, стегнули его, как плетью. «Ругай, ругай меня!.. Заслужил... А все-таки тебя воспитал я... Ты идешь по нашему пути. Может быть, изменишь, тогда тебя заменит другой, как ты заменил меня. Э, нет!.. Я все тот же!.. При первом же сигнале... Ах, эта проклятая нога, как она ноет... Ничего, пройдет. Это еще не старость... Да, дружище, и я когда-то думал, как ты... Хватит! К черту и квартиры, и жен, и детей! Пойду в учителя, сделаюсь новым Песталоцци!.. Завтра же перееду.,. А пока пойду в гостиницу или... к нему...»
Корчма закрывалась. Скалов расплатился, встал и ушел.
«Где я? Что это за улица? Пойти в гостиницу... А деньги где?.. Тот живет далеко...»
Скалов шел куда глаза глядят, покачиваясь, сходил с тротуара на мостовую.
Наконец, добрался до дома. Жена притворилась спящей — не хотелось никаких сцен. Скалов кое-как разделся и повалился на кровать.
Утром он проснулся поздно; закашлялся. Открылась дверь, и горничная поставила на его ночной столик чашку кофе с молоком, подала разрезанные сдобные булочки с маслом.
Скалов приподнялся.
— Дай-ка мне сигареты, Пенка!
Немного погодя он в одном белье ползал на четвереньках по ковру, а верхом на его спине восседала наследница. Жена не могла на них нарадоваться.
О том, что было ночью, не было сказано ни слова.
Скалов возвращался из Борисова сада. И вот его нагнал старый товарищ, с которым они вместе жили в Швейцарии. Это был скромный кабинетный мечтатель, не имевший кабинета; беспартийный. У нас - э