то несчастнейшие создания. Такими не интересуются ни власти, ни оппозиционеры. Их и за болгар - то не считают.
Товарищ очень обрадовался встрече; он любил Скалова и в его характере видел все то, чего недоставало ему самому: порывы, способность к протестам, вечное благородное беспокойство, спартанский дух — орел, да и только! А себя он считал трусливым зайцем; всю жизнь довольствовался малым, боясь, как бы и этого не отняли. Сейчас он вспомнил, каким был Скалов в Женеве: с «Капиталом» в руках или занятый оживленным разговором с Плехановым. В памяти его воскресли полуголодные дни, разгульные ночи.
Говорил он, Скалов слушал. Возле здания Народного собрания им преградили дорогу кордоны пеших и конных полицейских.
— Что случилось? — спросил товарищ кого-то из толпы.
— Коммунисты демонстрацию устроили.
Послышались крики: «Долой!.. Долой!..» Промчалась
пожарная команда.
— Как тебе это нравится, Скалов? Наши власти совсем распоясались!
— Слишком поздно ты понял это, мой дорогой. Свернем-ка лучше на бульвар Фердинанда.
— Слушай, Скалов, зайдем куда-нибудь, посидим. Вот встретился с тобой, и вся молодость вспомнилась!.. Я, знаешь, все больше и больше убеждаюсь, что ты был прав...
— Извини. Сейчас не могу. Я сказал дома, чтоб мне приготовили ванну. Если опоздаю — от жены неприятностей не оберешься. Как-нибудь в другой раз. До свидания!— И он торопливо зашагал дальше.
Товарищ остановился и проводил его взглядом.
«Гм, ванна в квартире!.. Сколько лет прожили с ним в Швейцарии, а не помню, ходили ли хоть раз в баню!»
1927
ЛИДА ДРУГАНОВА
Туристский поезд медленно подошел к вокзалу.
В окнах вагонов показались улыбающиеся, жизнерадостные личики — целая передвижная выставка женской красоты.
Толпой недисциплинированных солдат хлынули столичные гостьи к дверям вагонов и стали соскакивать на перрон.
Легкие юбочки, воздушные блузки с пышными оборками— точь-в-точь растопыренные крылья наседки, под которыми трепещут, прильнув друг к другу, птенцы,— тонкие, как паутина, чулки, шляпки всевозможных фасонов и расцветок.
Словно букеты, рассыпавшиеся по перрону, девушки благоухали ароматом молодости.
Скромная провинциальная публика, не привыкшая к подобным зрелищам, поглядывала на приезжих растерянно и все-таки любовалась ими.
Молодые люди не знали, к которой подойти раньше. Старики старались что-то вспомнить, рылись в архивах своей памяти, но не могли найти в ней ничего похожего на эту современную женскую молодежь.
— В наше время женщины не ездили такими толпами.
— Вот кому повезло! — твердили они, кивая головой в сторону офицеров и студентов.— На всех хватит.
— Ну и матери! Да как решились они отпустить дочерей одних?
Все направились к выходу. Некоторые принялись было торговаться с извозчиками, но кто-то крикнул:
— Господа, пошли пешком! Все пешком!
— Пешком! Пешком! — откликнулись другие.
Толпа подчинилась призыву и направилась в город
пешком.
— Друганова и тут сумела устроиться,— язвили некоторые барышни.
— С кем же она уехала?
— Не все ли равно?..
— Эх, Сашка, бедняга! Зря он поехал за нею!
И правда, одна только Лида Друганова села в фаэтон, получив приглашение остановиться у Кати Визанковой, с которой случайно познакомилась на французском курорте.
Против девушек сел брат Кати — молодой адвокат, известный во всей округе.
Толпа на дороге мешала экипажу. Тщетно покрикивал кучер на прохожих,— никто не обращал на него внимания.
Все девушки завидовали Лиде, и все ее ненавидели. Да и немудрено, ведь Лида была красива, в этом отношении не имея соперниц, и вечно торчала на глазах у знакомых.
Лошадям удалось раздвинуть толпу. Выехали на главную улицу и остановились у недавно построенного среди фруктового сада двухэтажного особняка с балконом, увитым диким виноградом.
Лиду провели в приготовленную для нее комнату.
— Извините, пожалуйста. Я сию минуту вернусь,— сказала она Визанкову.
— Пожалуйста! Будьте как дома.
— Побыстрее! — поторопила ее Катя.— Скоро будем обедать.
Под вечер столичные гостьи и местные молодые люди отправились в сосновый бор.
По улицам прошли колонной, а дойдя до подножья холмика, рассыпались на маленькие группы и цепью, парочками, весело разбрелись по тропинкам.
Позади всех шли Лида и Визанков.
Поднявшись на холм, они вышли на поляну. Лида повернулась лицом к городу и невольно подумала о Софии. Визанков полулежал на земле и, положив голову на руку, разглядывал Лиду.
Постояв несколько минут, девушка подошла к нему осторожно подобрала платье и села.
Оба молчали. Лиде хотелось, чтобы он заговорил первый.
— Почему вы молчите? — спросила, наконец, она.
— Говорите вы,— ведь вы приехали из Софии. А мы — что такое мы? Вы видели весь город. Кто в нем живет? Горстка несчастных провинциалов.
И он умолк.
Лида, нервничая, дергала траву вокруг себя. Ей хотелось ударить своего спутника. Ведь он равнодушен к ее прелестям, думала она. Она оказывает ему честь, а он...
— Господин Визанков!
— Да?
— Вы, должно быть, влюблены не на шутку?
Он понял намек.
— Вовсе нет.
— Так почему же вы молчите?
— Увлекся воспоминаниями.
— Неужели воспоминания о прошлом могут быть приятнее настоящего?
— И еще как!
— Можно узнать, что именно вы вспоминаете?
— Россию, русскую женщину, ее любовь; и невольно сравниваю...
— С нами?
— Да. Болгарки меня удивляют. Не дорожат они собой. На улице к ней не подступишься, а кончается все — простите за выражение — сделкой на барахолке. Болгарин практичнее, тот хотя бы всю жизнь старается что-то скопить. Если он и обанкротится, это дело поправимое. А для вас реабилитация невозможна.
— Что вы имеете в виду, на кого намекаете? Кто дал вам повод делать такие выводы?
— Вот эти парочки, что рассыпались по лесу.
— Что же в этом плохого, преступного?
— Преступного — ничего. Но это плохо. Для них же самих.
Лида смотрела перед собой.
— Итак, мы не дорожим собой, на улице к нам не подступиться,— язвительно повторила она его слова.—
Лучше нам запереться в четырех стенах? Нет, на это я не согласна. Теперь такое время: хочешь жить среди порядочных людей — играй на бирже. Что касается «сделок на барахолке» — не знаю, как опровергнуть ваше утверждение... рановато думать об этом. В конце концов мы живем только раз. Жизнь коротка.
— Коротка только в стихах поэтов. На самом деле она очень долга.
— Скажите, а вы признаете что-нибудь, кроме молодости и красоты? Разве вы не считаете женщину богиней?
— А вы разве можете быть чьей-нибудь богиней? И разве богини ходят по кабакам? Вы сказали: «Мы живем только раз». Это верно, но только по отношению к женщине. Мужчина живет десять жизней. Это печально для вас. Хорошо, что порой отрезвление наступает вовремя, и тогда даже самая строптивая выходит замуж.
— Замуж? Никогда! Я хочу жить, господин Визанков! Да, жить! — проговорила Лида, сделав ударение на последнем слове.
— Извините, мадемуазель, но вы совсем не такая, какой кажетесь и хотите слыть.
— Неужели?
— Да.
— И это заметно?
— Как вывеска над входом в магазин.
— Что за сравнение! Я уже заметила — вы разговариваете с женщинами на каком-то особом языке.
— Они сами научили меня этому. Болгарка никогда не обижается, если только ей не дашь понять, что она стара и безобразна.
— Потому-то я и не обижаюсь? Да? Вы откровенны, я буду еще откровеннее, потому что вы мне нравитесь. Признаюсь в этом без всяких задних мыслей... ведь если я у вас остановилась, так это не только ради Кати...
Он взглянул на нее, но не отозвался.
Гасли последние солнечные лучи. Пары бродили по аллеям. Старая сводница — плутоватая полноликая луна не стесняясь выплыла на небосвод и осветила самые укромные уголки. Ее ничто не удивляло. Со времен сотворения мира она такого навидалась, что ее уже не могли смутить эти софийские проказницы — даже учащиеся на последнем семестре.
Городок тихо спал в узаконенных объятиях. А эти счастливицы веселились в роще. Смех, песни, разговоры, шепот... и сладостная тишина...
— Пойдемте, господин Визанков. Катя нас давно поджидает и, наверное, уже проголодалась.
По дороге Лида чуть было не сказала: «Видите, какая я скромная сегодня?» Но тут же прикусила язык, вспомнив, что скромной была не она, а он.
Визанков был очень внимателен к Лиде. Каждое утро он спрашивал, не хочется ли ей чего-нибудь, и ходил с нею гулять, если сестра не могла выйти из дома.
Все это казалось совершенно естественным.
Но в последние дни он был перегружен делами и не мог уделять ей много времени. Лида начала сердиться. Неужели он до сих пор искал ее общества только из вежливости? Неужели ему с кем-то веселее, интереснее, чем с нею?
— Вы изменяете мне, господин Визанков,— сказала она полушутливым, полуобиженным тоном при первой же встрече.— Завтра пойдем в сосновый бор, возражений не принимаю! Мне осталось пробыть здесь всего несколько дней, и я хочу воспользоваться ими. Я так люблю природу!
— Хорошо, что завтра я свободен; было бы так неприятно отказывать вам.
Лида нахмурила брови.
— А что вы делали столько дней без меня? — спросила она таким тоном, словно люди не могли жить без нее.
— Думал о вас.
— Вот как?
— Да, и очень много.
— А можно узнать, что именно вы думали? Я такая любопытная!
— Только не сегодня. Нынче вечером у меня срочные дела.
— Прошу вас...
— Завтра.